Пропасть снова напомнила о себе, когда появился Ромашка. Он подошел к Ваське после уроков. Высокий, в спортивной куртке, совсем взрослый. Подмигнул и предложил подвезти на своем мотоцикле до дома. Васька округлила глаза, представив, какой фурор вызовет среди подружек ее появление за спиной этого парня, и, разумеется, согласилась.
Всю следующую неделю Ромашка ждал девочку у ворот школы. Катал на своем блестящем звере и даже разок сводил в «Макдоналдс». Он говорил, что влюбился с первого взгляда и не может дождаться, когда ей исполнится шестнадцать. Васька слушала, прикладывала холодные ладошки к пылающим щекам и чувствовала дыхание знакомой пропасти. Или, кажется, уже падала в нее. Ах, это было совсем не страшно! Словно полет Алисы сквозь кроличью нору.
Дядя Паша не смог разделить восторга приемной дочери. Едва он узнал, что вокруг нее вертится двадцатилетний парень, как Васька была посажена под домашний арест. Теперь ее провожал и встречал с уроков водитель отчима. Слезы и уговоры не помогали. Если дядя Паша говорил «нет» своим особым голосом, это означало, что нужно смириться. Но Васька смиряться не хотела.
– Я позвонила Ромашке из школы. Он приехал за мной на большой перемене. Забрал и отвез к себе. Я сказала ему, что мы всегда можем покончить с собой, как Рудольф и Мария. Ромашка согласился, но сначала предложил попробовать поговорить с дядей Пашей, рассказать про нашу любовь и все такое. А еще он пригласил меня на Новый год к друзьям на дачу. Дача – это же почти охотничий домик, да?
Лера выругалась сквозь зубы, Родин попытался изобразить на лице понимание.
– Ромашка попросил у меня ключ от нашей квартиры. Ну не на улице же о таких вещах разговаривать. Я ему объяснила, как отключить сигнализацию. Он должен был сегодня прийти к нам домой и ждать отчима. Мама уехала к бабушке в Волгоград, а дядя Паша вернется около одиннадцати – у него на работе Новый год отмечают.
– А ты поехала на дачу с его друзьями? – уточнила Лера.
– Да, – у девочки дрогнул подбородок. – Они оказались такие противные. Совсем не похожи на Ромашку. Один даже под юбку ко мне полез. А еще эти парни говорили о коллекции…
– Твоего отчима?
– Да. Спрашивали меня, какие часы самые дорогие? Они… они…
– Ясно, – Родион почувствовал, что девочка готова снова разрыдаться. – Я тебя понял. Ромашка не собирался разговаривать с отчимом. Так? Парень решил его ограбить. Для этого он с тобой и познакомился.
Васька согласно шмыгнула носом. Живущая в ней романтическая дурочка все еще не желала верить отвратительной правде.
– Только с чего ты решила, что он хочет его убить?
– Разговор слышала. На заправке. Карп, друг Ромашки, говорил второму, что нужно идти ва-банк. Говорил, такого шанса больше не будет… Надо брать все… А потом мочить старика и девчонку, то есть дядю Пашу и меня… Мы милицию на них наведем… Они думали, я в туалете, а я за машиной стояла…
– Ты поэтому сбежала?
– Да. Когда мы в пробку попали. Открыла дверь и выпрыгнула из машины. Карп гнался за мной, а потом отстал. – Васька громко икнула. – А дайте мне телефон. Дядю Пашу предупредить. Ну пожалуйся, а? Мой разрядился.
Щерба с Лерой переглянулись.
– Ты разве не знаешь? – Родион с сочувствием смотрел на несчастного ребенка, обманутого взрослым отморозком. – Здесь нет связи.
– Ни у кого?
– Ни у кого.
– Тогда я должна бежать! Мы ведь недалеко уехали. До проспекта Сталеваров километра два. Правда? Там я мотор поймаю. У меня есть сто рублей. Этого хватит, чтобы до дома добраться.
Проспект Сталеваров, сто рублей на мотор – девочка попала сюда из какого угодно города, только не из Москвы. Щерба попытался говорить мягко.
– Василиса, ты знаешь, сколько сейчас времени?
– Конечно! Я постоянно на часы смотрела. Почти десять. Еще можно успеть…
– Сейчас три часа ночи.
– Нет! – девочка неловко улыбнулась, словно Родион неудачно пошутил. – Без пятнадцати десять! Вот.
Она сунула Щербе под нос тонкое запястье, перехваченное ремешком часов. Короткая стрелка на циферблате с золотым ободком медленно ползла к десяти.
– Елки зеленые! Этого не может…
– Может, – женщина уставилась на Щербу с таким видом, как будто только что открыла в себе способность видеть предметы насквозь. – У нее время идет по-другому. Наверное, потому, что она бежит против потока. Из будущего в прошлое.
– Отличная версия! Сценаристы «Полтергейста» будут плакать от зависти. Предлагаю вариант попроще. Она попала сюда из другого часового пояса.
– Смеешься? Это из Америки, что ли? Где сейчас десять часов вечера? Уж точно не в Петропавловске-Камчатском!
Правда, где? Чтобы узнать ответ, Родион повернулся к девочке. Но его обдало волной холодного воздуха. Задняя дверь машины хлопнула, сиденье опустело. Васька умчалась спасать отчима.
* * *Щерба не стал ее догонять. Кто знает, может, девчонке одной суждено вырваться из этой западни. Может, выход не в конце, а в начале пробки, там же, где и вход. В любом случае, он не в силах ничем помочь, поэтому лучше не мешать.
Среди машин начали возникать одинокие фигуры. Измученные люди бросали свои автомобили и брели вдоль колонны. Мимо окон «ауди» проплыла чья-то красная «аляска», следом проковыляла черная дубленка.
– Бензин кончился или аккумулятор сел, – прокомментировала Лера.
– Или нервы сдали. Не хочешь присоединиться?
– Думаешь, я два года пахала на эту тачку, чтобы просто так ее бросить? – От недосыпа лицо женщины слегка припухло, и она стала похожа на Караченцева в молодости. – Нет уж! А потом из обуви у меня только осенние сапоги. Что-то не хочется повторять подвиг Маресьева.
– Тогда я пойду к себе. Пока жена моего добровольного помощника не вручила нам ноту протеста.
Снаружи похолодало. Снег закончился, и небо перестало быть кромешно черным. Оно обрело тот густой цвет, какой никогда не увидишь над городом. Уличные фонари и неоновая реклама делают купол над головой белесым, словно в банку с краской плеснули стакан молока. И только вдали от мегаполисов небо становится по-настоящему синим. Таким глубоким и чистым, что слово «дауншифтинг» перестает быть синонимом сумасбродства.
Родион постоял немного, как будто пропуская «ауди», и вдруг сорвался с места. Пересек дорогу, одним прыжком перемахнул через низкое ограждение и пополз по откосу вверх.
Быстрее, быстрее. Главное – не задумываться и не оглядываться. Сзади обиженно загудел «форд». Это Николай в растерянности сигналил его потерявшему совесть владельцу. Но Щерба притворился глухим. Он на одном дыхании взобрался на склон, лишь слабо удивившись, что на этот раз подъем дался гораздо легче.
Там, наверху, ничего не изменилось. Только пропала густая снежная завеса и стала видна черная полоска леса у горизонта. Щерба сделал в его сторону пару шагов и утонул в сугробе по середину голени. Ничего. Не страшно. Идти можно. Он бросил последний взгляд на шумевшую внизу трассу – сияющая оранжевыми огнями змея казалась лишней среди молчаливых просторов. Словно кто-то вырезал ее по контуру и приклеил на фотографию заснеженного поля.
– По контуру. Вырезал по контуру, – вслух повторил Родион. – Надо разорвать контур…
Щерба развернулся и решительно зашагал к лесу.
* * *Морозный воздух пахнул костром. Так бывает, когда красный столбик термометра опускается ниже минус восьми. Щерба заметил это еще в детстве, распахивая зимним утром дверь подъезда. Иногда заснеженная улица встречала его ароматом березовых поленьев, иногда, в особенно холодные дни, – терпким духом полыхающей сосны. Но сейчас, шагая по ночному полю, Родион ощущал не столько запах горящего дерева, сколько… жареной колбасы.
Путник повел носом. Не мерещится ли? Обостренное голодом воображение нарисовало ноздрястые красно-коричневые кружки на обугленных палочках. Языки костра жадно слизывали прозрачные капельки жира. Колбаса сердилась, шипела и просилась на кусок черного хлеба…
Гул трассы за спиной постепенно стих. Оглянувшись в очередной раз, Щерба не обнаружил золотистого свечения, отмечавшего транспортную артерию. Дорога исчезла вместе с бесконечной пробкой. Остались только поля, снег и лес на горизонте.
И все-таки почему колбаса? Уж если мечтать, то, как минимум, о шашлыке или свиной отбивной! Родион остановился, надеясь отыскать ведущую в лес тропинку, и внезапно присвистнул. Среди деревьев подрагивал огонек. Там, впереди, кто-то жег костер.
И жарил колбасу!
Спустя минут десять он вышел на круглую поляну, посреди которой и впрямь танцевало оранжевое пламя. Рядом, в кресле-качалке, протянув к огню ноги в вязаных носках, сидела ведьма.
Родион зачерпнул горсть колючего снега и протер лицо. Носатая старуха в остроконечной шляпе никуда не исчезла. Только повернула к нему большую голову и дружелюбно скрипнула:
– Дошел-таки. Молодец, Родион Иннокентьевич. Ну не стой байбаком. Иди погрейся. Грай, – обратилась ведьма к человеку, которого Щерба поначалу не заметил, – плесни гостю пунша. Ты не забыл бросить туда смородинового листа? А мне сахарку положи, я люблю сладенькое.
– Дошел-таки. Молодец, Родион Иннокентьевич. Ну не стой байбаком. Иди погрейся. Грай, – обратилась ведьма к человеку, которого Щерба поначалу не заметил, – плесни гостю пунша. Ты не забыл бросить туда смородинового листа? А мне сахарку положи, я люблю сладенькое.
Смуглый верзила с одной беспрерывной бровью от виска до виска протянул Родиону кружку темного напитка. Щерба про себя окрестил великана грузинским князем, который по случаю кануна Нового года нарядился Кожаным Чулком. Примерно так представлялся Родиону костюм героя Купера – короткая куртка из оленьего меха, кожаные штаны и песцовая шапка с хвостом до лопаток.
– Ты ботинки-то сними и ноги посуши, – посоветовал Грай глухим, словно рокот лавины, голосом.
Сам он в это время колдовал над огнем, переворачивая на прокопченной решетке румяные сосиски. Если считать их зародышами колбасы, то Щерба не ошибся с источником запаха. Зародыши шипели, попискивали и покрывались пузырьками, полными горячего сока.
Сев на ствол недавно спиленной сосны, Родион поставил рядом кружку с обжигающим напитком и начал развязывать шнурки. Поднять голову его заставили полупрозрачные круглые тени, плывшие по снегу.
Над поляной покачивались мыльные пузыри. Большие. Размером с голову младенца. В их радужной поверхности отражались ели в белых шубах, языки пламени и перекошенная физиономия Щербы. В следующую секунду радужные оболочки помутнели, и заледеневшие шары упали на утоптанный снег. «Бррамм! Ббррамм! Бррам!» – издали они, умирая, тихий звон.
– Ну-ну, Тихе, хватит пугать гостя! – строго проскрипела ведьма.
В ответ темнота за пределами освещенного круга недовольно шевельнулась. Родион прищурился и вмиг забыл о мыльных пузырях, шнурках и пунше. Это существо можно было назвать гигантским котом с головой енота. Или хвостатым гиппопотамом, поросшим шерстью. Или огромной желтоглазой мышью, решившей развлечься, пуская мыльные пузыри. Нет. Ни одно сравнение не казалось точным. Разинув рот, словно пятилетний пацан, Родион смотрел на обитателя очень странного сна.
Фантазию подвыпившего художника.
Игру одичавшего воображения.
Тот, кого ведьма назвала Тихе, взмахнул черными крыльями и оторвался на метр от насиженной коряги. «Приплыли! – подумал Щерба. – Я сошел с ума. Сейчас проснусь и обнаружу себя привязанным к койке где-нибудь в Кащенко. А рядом небритого медбрата со шприцем аминазина».
– Почему чуть что, люди начинают сомневаться в своем умственном здоровье? – в голосе Тихе мяукал десяток котят и шипел клубок змей. Ничего подобного Щербе слышать не доводилось. – В твоем роду были сумасшедшие?
– Вроде нет, – выдавил он.
– Ты слышишь голоса?
– Нет!
– Видишь умерших родственников?
– Нет!
– Тогда не морочь мне голову!
Тихе грузно приземлился на свою корягу. Затем сделал быстрое движение короткой лапой, и в его когтях возникла баночка мыльных пузырей. Через несколько секунд на волю вырвалась еще порция зыбких дирижаблей. В каждом из них вспыхнул желтый глаз со змеиным зрачком. Глаза заморгали и сердито уставились на Родиона.
– Жизнь людей, Тихе, – это узкая траншея со скользкими стенками, – вздохнула ведьма и почесала сухой лапкой бородавчатый нос. – Как ты понимаешь, в ней жутко однообразный пейзаж. Все непонятное и непривычное кажется бредом безумца. Но вы молодец, Родион Иннокентьевич. Сумели выбраться из своей траншеи, избавили нас от скучной и неприятной работы – сами разрушили цигельтод.
– Простите, что я разрушил?
– Цигельтод. Пространственно-временную аномалию, порожденную совпадением более чем у сотни людей деструктивных желаний, – проклокотал Тихе.
– То есть глупых, бессмысленных желаний, – ведьма развернулась в кресле и уселась лицом к Родиону, подобрав под себя одну ногу. – Люди иногда хотят таких странных вещей! Например, спрятаться от всего мира на необитаемом острове. Или, упаси Боже, смерти близких. Да-да, матери хотят смерти плаксивых чад, дети – строгих родителей, братья – вредных сестер, сестры – противных братьев. Не со зла, а по незнанию основ мироустройства. Цигельтоды возникают сплошь и рядом. Чаще, чем вы думаете, где бы раздобыть денег для своего журнала.
– Откуда вы столько про меня знаете?
– Ох, это совсем не интересно! – махнула ведьма рукой и начала молодеть на глазах. Секунда-другая, и Родион обнаружил, что у костра греется его бывшая жена.
– Кира?
Но нет. Лицо ведьмы снова поплыло, точно кусок пластилина на горячей батарее, и Кира превратилась в незнакомую женщину. Темноволосую, красивую, с соболиными бровями. Она, точно сестра, походила на хлопочущего у костра Грая.
– Кто вы?
Троица переглянулась.
– Нам давно не приходилось отвечать на этот вопрос, – наконец заговорил Грай. Он успел выложить все сосиски на огромное деревянное блюдо и теперь обкладывал их пучками слегка подвявшей петрушки. – Мы те, кто следит, чтобы цигельтодов не становилось слишком много. Люди редко догадываются пересечь границу ловушки, поэтому приходится им помогать. Это Ананке, куратор Неотвратимости, – кивнул он на помолодевшую ведьму. – Тихе – главный по Случайностям.
– И Грай – ответственный за Предназначение, – улыбнулась Ананке. – Если тебя не смущает слово «боги», можешь использовать его.
– Вы боги? – Родион взял кружку с остывшим пуншем и осушил ее одним глотком.
– Это всего лишь слово. Радуйся! Ты сегодня герой. Пересек границу цигельтода, отправил всех, кто стоял в пробке, по домам. Завтра они и не вспомнят о своем приключении. Так что тебе полагается… Сосиска! – Тихе взмыл в воздух, подхватил блюдо и завис рядом с оторопевшим Родионом. – Ты имеешь право на одно желание. Бери сосиску и загадывай.
От желтоглазой мыши с крыльями пахло черникой.
– Все, что угодно?
– Не совсем. Только то, что имеет хотя бы малейший шанс сбыться, – уточнила Ананке. – Например, ты не можешь просить нас вылечить ребенка от ДЦП. Это невозможно. Так же как воскресить мертвеца с проломленным черепом или сделать тебя Гарри Поттером.
– Но ты можешь попросить спасти твой журнал! – крылатое божество широко улыбнулось.
– Или вернуть жену, – заметил Грай.
Рука человека зависла над блюдом с сосисками.
– Это журнал, – Тихе указал загнутым когтем на одну, чуть подгоревшую сбоку. – А это – Кира. Но, может, у тебя есть другие желания?
Взгляды бегемото-мыши и Родиона встретились.
– Нет, нет, нет! Не делай этого! – завопил Тихе и чуть не уронил блюдо. – Мы не благотворительная контора. Второго желания не будет.
– Плевать! – засмеялся Щерба. – Где то, что мне нужно?
Какой смысл загадывать желание, которое и так может сбыться? Как они называют эту штуку? Цигельтод? У каждого цигельтода есть граница. Нужно только ее найти и пересечь – вытащить из ямы свой бизнес, помириться с партнерами, вернуть жену. Он сможет. А не сможет – так тому и быть.
Три пары глаз, много чего повидавшие за тысячи лет, наблюдали, как человек взял хорошо прожаренную сосиску и с аппетитом съел ее в два укуса.
* * *Васька выскочила из машины без пяти минут десять. Она успела заметить сутулого мужчину, входившего в подъезд.
– Дядя Паша! – заорала Василиса. – Стой!
И бросилась следом.
Елена Первушина Концепция самоубийства
Рассказ
1Труп лежал посредине хижины, рядом с гамаком. Занавеска, разделяющая хижину на две неравные части, была отдернута. Труп сжимал в руке пистолет, как будто убитый последним усилием воли вцепился в убийцу, то ли пытаясь отвести оружие от своего виска, то ли желая сохранить решающую улику. Под головой расплылось и застыло темно-красное пятно. И что хуже всего – труп был человеческий.
Риджини постоял в дверях, принюхиваясь. Пахло кровью и сталью, человеческими экскрементами, мочой, потом и семенем. И алкоголем – точнее пальмовым вином, из стоявшей на столе бутылки. Рядом лежал опрокинутый стакан. Всего один – это первое, что насторожило Риджини. Он подошел к трупу, шаркая когтями по сплетенному из лиан настилу. Заглянул в искаженное лицо. Наклонился и обнюхал пистолет – но тщетно, запах убитого надежно перебивал запах убийц. Выпрямился, увидел записку на столе и позвал:
– Реджини!
Она возникла в дверном проеме – юное узкое лицо с миндалевидными глазами выглядело испуганным, мех на загривке взъерошился; она раздувала ноздри, силясь понять, что тут произошло.
Риджини сказал быстро и сухо:
– Позови Рамини и Ристини. Они мне нужны.
– Землянин действительно мертв?
– Ты думаешь, Рирари солгал? – упрекнул девушку Риджини.
Да, она очень молода, ее только недавно назначили его помощницей, наконец она приходится ему племянницей, но это не значит, что ей можно открыто демонстрировать свою глупость. Скорее наоборот.
Реджини смутилась, скользнула из хижины, пробежала по ветке дерева, устроилась в его развилке и принялась набирать номер на мобильном. Вот и хорошо – пусть заодно подумает о своем поведении. Риджини тоже было о чем подумать.