— Продолжай… — тихо проговорила она.
— Саддам плавал в бассейне со своими двенадцатью женами и все время замечал, что дно грязное.
Поэтому в конце концов, хоть это и опасно, он решил заказать по почте одного такого робота в Америке. Он приказал своему помощнику купить его, но только не вызывая никаких подозрений. Однако Центральное разведывательное управление перехватило телефонный звонок. Завод должен отправить ему робота на будущей неделе. Генерал-коротышка говорит, что у него есть гениальная идея. Он возьмет этого робота и переделает его. Вставит в него очень умный компьютер, который только что создал, и запрограммирует на убийство Саддама. Поместит в него атомные мини-ракеты, батарейки мощностью в две тысячи вольт, а кроме того, робот сможет метать отравленные стрелы. Президент Соединенных Штатов счастлив. Великолепная идея. И велит коротышке немедленно приняться за работу. Коротышка отправляется на фабрику, где изготовляют мини-роботов, берет там одного и всю ночь переделывает: вставляет в него компьютер, программирует на убийство Саддама и — для большей надежности — любого, кто станет плавать в бассейне. Когда заканчивает работу, валится с ног от усталости. Зато робот получился великолепный и внешне ничем не отличается от всех прочих. Его кодовое название К-19. А утром приходит служащий, который должен отправить его по назначению, но ошибается. Он решил, что это робот, который присылала в ремонт семья, живущая недалеко от Лос-Анджелеса. Он упаковывает его и отправляет. Семья, получив робота, спускает его в бассейн. К-19 начинает чистить дно и делает это преотлично. Но когда отец с детьми решили поплавать, их мгновенно испепелил мощный электрический разряд.
— А кто это были? Внуки Финотти? — Бабушка приподняла голову от подушки.
— А кто такой Финотти? — спросил я.
— Марино Финотти, инженер из Терни… Разве они не погибли в бассейне?
— Да нет… Это же американцы. Терни тут ни при чем.
— Ты уверен? — Бабушка разволновалась.
— Уверен, бабушка успокойся. — И я продолжил свой рассказ: — Так вот… Робот ждет день, другой, трупы все плавают, а Саддама все нет. Тогда — робот ведь умный — он догадывается, что, должно быть, его поместили не в тот бассейн. С помощью своих гусениц он выбирается на бортик и отправляется на поиски нового бассейна. В той зоне, бабушка, куда его отправили, в Америке очень много бассейнов, в каждом доме есть бассейн, короче, их миллионы. И робот в поисках Саддама начинает переходить от одного к другому и убивает всех, кто вздумает плавать в них. А столкнувшись с другим мини-роботом, К-19 уничтожает и его и очищает бассейн. Короче, устраивает настоящую бойню. Половина Калифорнии убита. Призывают армию. Направляют на него всех солдат, расстреливают из лазерного оружия, но ничего не могут поделать. Наконец привлекают авиацию, бомбят всю Калифорнию. К-19 поражен, у него ломается одна гусеница, он теряет управление, но не сдается. Выбирается на сушу и едет по шоссе, а следом за ним танки, стреляющие в него. К-19 разваливается на куски, двигатель издает какой-то странный звук, и робот утрачивает свое смертоносное оружие. Добравшись до конца дороги, он оказывается перед самым большим бассейном, какой когда-либо видел, вода в нем грязная, и еще волны поднимаются. Армия тем временем преследует его и вот-вот настигнет. К-19 оглядывает бассейн — такой огромный, что конца-края не видно. Солнце опускается в него, и по нему плавают какие-то матрасики. Никто не объяснил ему, что это море, а матрасики — это суда. К-19 не знает, что делать. И задумывается, а удастся ли ему очистить такой бескрайний бассейн. И впервые пугается. У самого мола он оборачивается и видит, что военные уже совсем близко. Он готов сразиться с ними, но вдруг передумывает, щелкает, бросается в море и исчезает.
У меня пересохло во рту. Я налил себе воды из бутылки в стакан.
Бабушка лежала тихо, заснула.
История, видно, не понравилась ей.
Я поднялся, но бабушка прошептала:
— А дальше?
— Что дальше?
— Чем кончается?
История окончилась. Все. Мне такой конец казался хорошим.
И потом, я вообще ненавидел концы. В них все должно, плохо ли, хорошо ли, приходить в порядок. Мне нравилось рассказывать о беспричинных столкновениях между инопланетянами и землянами, о космических путешествиях в поисках пустоты. Мне нравились дикие животные, которые не задавались никакими вопросами и вообще не знали, что умрут. Меня бесило, когда папа и мама, посмотрев какой-нибудь фильм, начинали спорить о его финале, словно это была вполне реальная история, а все остальное не имело никакого значения.
Что же выходит, в настоящей жизни тоже важен только конец? Жизнь бабушки Лауры ничего не значит и важна только ее смерть в этой гадкой больнице?
Да, наверное, истории про К-19 чего-то не хватало. Но идея самоубийства в море мне нравилась. Я уже хотел было сказать бабушке, что история на этом закончилась, как вдруг мне пришел в голову другой финал.
— А кончилось все вот как. Два года спустя на тропическом острове ночью, в полнолуние, ученые, прячась за дюнами, наблюдают в бинокль за происходящим на берегу океана. Вот из воды выходят морские черепахи, чтобы отложить яйца. Они карабкаются по песку на берег, роют лапками ямки и откладывают в них яйца. Появляется и обросший водорослями и ракушками К-19. Он не спеша выбирается на берег, роет своими гусеницами глубокую яму, некоторое время сидит над ней, а затем вместе с черепахами возвращается в море. На следующую ночь из песка выползает множество крохотных К-19, совсем маленьких, похожих на игрушечные танки. Вместе с черепашками они отправляются в море. — Я перевел дыхание. — Вот и конец. Понравилось?
Бабушка кивнула, не открывая глаз, и тут дверь распахнулась, и с лекарствами на подносе появилась медсестра — точная копия Джона Леннона.
Не ожидая встретить у бабушки посетителя, она в растерянности остановилась.
Мы какое-то мгновение смотрели друг на друга, потом я пробормотал «до свиданья» и убежал.
9
Мартышка подметал землю в дальнем конце двора.
Я наблюдал за ним с другой стороны улицы, спрятавшись за высоким мусорным контейнером. Взмахнув метлой, Мартышка вдруг замирал на несколько секунд, словно его отключали от сети.
Какой же я дурак, что не захватил мобильник и не могу теперь надуть Мартышку, как в прошлый раз. Я слишком задержался у бабушки. Привратник закончит работу еще только через два часа. А Оливия ждет меня.
Минут через пятнадцать появился инженер Качча, что живет на втором этаже. Потом из подъезда вышел Нихал с таксами и, остановившись у фонтана, стал разговаривать с Мартышкой. Они недолюбливали друг друга. Но у Мартышки был какой-то родственник, работавший в турагентстве, который поставлял местным сингальцам авиабилеты со скидкой.
Я так долго стоял за мусорным контейнером, что даже ноги заныли. Я проклинал себя за то, что не взял мобильник.
А в довершение всего появился еще и Джованни, почтальон. Большой друг Нихала. Все трое принялись что-то обсуждать, и конца этому не было. Несчастные таксы, которым не терпелось справить свои дела, в унынии смотрели на людей.
Все, хватит. Надо что-то предпринять. Заметят меня, значит, заметят, ничего не поделаешь.
Отойдя подальше, я перешел на другую сторону улицы и пробежал к высокой стене нашего дома — она сплошь, до самого верха заросла бугенвиллеей.
— И тут римляне рванули вперед… Что делать… — услышал я слова Мартышки.
— На этот раз они получили свое. Всем досталось. Ну ладно, пока… — сказал Джованни.
О Господи, уходит! Я схватился за бугенвиллею и укололся о шип. Стиснув зубы, влез на стену и свалился по ту сторону, в сад синьоры Бараттьери. Побежал к дому, моля Бога, чтобы никто не увидел меня, и, прижавшись к стене, остановился возле полуподвального окна Мартышкиной каморки. Оно оказалось приоткрытым.
Хоть тут повезло.
Я открыл его и полез внутрь, в темноту.
Свесился, держась за раму, и стал нащупывать ногами какую-нибудь опору, как вдруг почувствовал жуткое жжение. Еле удержавшись от крика, я рухнул на газовую плиту и оттуда плюхнулся попой на пол.
Оказывается, я попал ногой в кастрюлю с макаронами и чечевицей, которая стояла на потушенной горелке и остывала.
Потирая попу, я поднялся.
Чечевица разлетелась вокруг, словно взорвавшаяся бомба.
Ну и что же дальше? Если не убрать все это, Мартышка увидит и подумает, что…
Я улыбнулся.
Конечно, подумает, что цыгане снова забирались в его квартиру.
Я огляделся. Надо бы что-нибудь украсть у него.
Мое внимание привлекла статуэтка падре Пио, похожая на ракету, покрытая каким-то блестящим порошком, который менял цвет в зависимости от погоды.
Я взял статуэтку и уже хотел было уйти, но вернулся и открыл холодильник.
Я взял статуэтку и уже хотел было уйти, но вернулся и открыл холодильник.
Фрукты, миска вареного риса и упаковка из шести бутылок пива.
Я взял пиво. Когда вышел из Мартышкиной сторожки, он все еще подметал двор и разговаривал с Нихалом.
Прихрамывая с ботинком в руке, я спустился по лестнице в подвал, повернул ключ и открыл дверь.
— Смотри. Я принес пи…
Статуэтка падре Пио выпала из моих рук и разбилась вдребезги.
Оливия лежала на моей кровати, раскинув ноги. Одна рука на подушке. Изо рта ручьем стекала на подбородок слюна.
Я невольно зажал руками рот.
— Мертва.
Все шкафы распахнуты, все ящики выдвинуты, вся одежда разбросана как попало, коробки выпотрошены. Возле кровати открытые баночки с лекарствами. Не отрывая глаз от сестры, я дотащился до дивана.
И схватился за голову. В висках стучало, в ушах гудело, глаза щипало.
Я так устал, еще никогда в жизни я не чувствовал такой усталости, каждая клеточка моего тела испытывала усталость и молила об отдыхе, глаза невольно закрывались.
Да, пожалуй, нужно поспать, совсем немного, хоть пять минут.
Я снял ботинок и лег на диван. Не знаю, сколько времени я лежал так, глядя на сестру и зевая.
Она казалась каким-то длинным темным пятном на голубой кровати. Я представил себе, как кровь застыла в ее жилах. Красная кровь, которая становится черной, твердой, как короста, и потом превращается в пыль.
Пальцы на руке Оливии вздрагивали, как лапы у спящих собак, когда им что-то снится.
Я постарался сфокусировать взгляд, глаза щипало.
Но я зевал. Все это мне только показалось.
Потом она шевельнула рукой.
Я вскочил, бросился к ней, стал трясти. Не помню, что говорил, помню только, что приподнял ее, обнял и подумал, что нужно вынести из подвала и что смогу подхватить ее на руки, словно раненую собаку, и пойти с ней по виа Альдрованди, по виа делле Тре Мадонне, аллее Бруно Буоцци…
Оливия еле слышно что-то произнесла.
— Ты жива! Жива! — пролепетал я.
Я не понимал, что она говорит.
Сунув руку под затылок, я приблизил ухо к ее губам, чтобы расслышать.
— Что? Что ты говоришь?
Она пробормотала:
— …снотворное…
— Сколько ты выпила?
— Две таблетки…
— Ты в порядке?
— Да. — Ей не удавалось держать голову прямо. — Намного лучше… У графини была тьма лекарств… Хорошие лекарства… Посплю еще немного.
Слезы застилали мне глаза.
— Хорошо. — Я улыбнулся ей. — Спи. Приятных снов.
Я опустил ее на кровать и укрыл одеялом.
10
Два дня сестра продолжала спать, пробуждаясь только для того, чтобы сходить в туалет и попить воды. Я навел в подвале порядок, убил чудовище, закончил «Соул Ривер» и принялся читать «Жребий». Я читал про вампирские фантасмагории, про заколдованные дома и отважных ребят, вступавших в бой с вампирами, и взгляд мой останавливался на сестре, крепко спящей под одеялом. Я понимал, что в моей норе ей ничто не угрожает, она спрятана тут, где никто не сделает ей ничего плохого.
Позвонила мама:
— Ну как дела?
— Все хорошо.
— Ты совсем не звонишь мне. Пока сама не позвоню… Весело тебе там?
— Очень.
— Жаль, что уже завтра возвращаешься?
— Да. Немного…
— Во сколько уезжаете?
— Рано. Проснемся и поедем.
— А сегодня что делаете?
— Катаемся на лыжах. Знаешь, кого я встретил в Тофане?
— Нет.
Я посмотрел на сестру:
— Оливию.
Мама помолчала.
— Оливию? Твою сводную сестру?
— Да.
— Вот как… Она приходила сюда на днях, что-то искала. Теперь понимаю, ей нужна была одежда, чтобы поехать в горы. Ну и как она?
— Хорошо.
— В самом деле? Вот не думала. Папа сказал, что ей плохо… Бедняжка, у этой девочки уйма проблем, очень надеюсь, что она найдет свою дорогу…
— А ты, мама, любишь ее?
— Я?
— Да.
— Да, люблю, но с ней нелегко иметь дело. А ты хорошо себя ведешь? Вежлив ли с мамой Алессии? Помогаешь ей по дому? Постель свою убираешь?
— Да.
— Мама Алессии кажется мне очень славной. Передай ей привет и поблагодари еще раз…
— Хорошо… Послушай, мне нужно идти…
— Люблю тебя, цыпленок.
— Я тебя тоже… Да, вот еще что. Мама Алессии сказала, что подвезет меня домой, когда вернемся.
— Отлично. Будете подъезжать к Риму, позвони.
— Хорошо. Чао.
— Чао, дорогой.
Оливия с мокрыми волосами, зачесанными назад, в цветастом платье графини сидела на диване.
— Ну и как же мы отметим наш последний вечер? — спросила она, потирая руки.
Она хорошо выспалась и теперь чувствовала себя намного лучше. Кожа на лице разгладилась, и она сказала, что руки и ноги болят уже меньше.
— Устроим небольшой ужин? — предложил я.
— Небольшой ужин. И чем же ты угостишь меня?
— Ну… — Я посмотрел на остатки своих запасов. — Мы съели почти все. Тунец с артишоком в масле. А на сладкое печенье.
— Отлично.
Я поднялся и открыл шкаф.
— У меня сюрприз… — Я показал ей упаковку пива.
Оливия вытаращила глаза.
— Ты гений. Но где ты это взял?
Я улыбнулся:
— У Мартышки. Украл, когда возвращался из больницы. Оно теплое…
— Не важно. Обожаю тебя, — сказала она, взяла консервный нож и, открыв две бутылки, одну протянула мне.
— Я не люблю пиво…
— Не важно. Мы должны отметить. — Она схватила бутылку и одним глотком наполовину осушила ее. — Господи, какое оно вкусное, это пиво.
Я тоже взял бутылку и постарался скрыть, что напиток мне не нравится.
Мы постелили на столик скатерть, найденную в вещах графини. Зажгли свечу и съели все артишоки и две баночки тунца. На сладкое печенье.
Потом, сытые и довольные, откинулись в полутемном подвале на диван и положили ноги на столик. Свеча освещала их. Ноги у нас были одинаковые — белые, длинные, с тонкими пальцами.
Оливия закурила «Муратти» и выпустила целое облако дыма.
— А помнишь, как мы ездили летом на Капри? Пиво развязало мне язык.
— Не очень. Помню только какие-то бесконечные лестницы. И еще колодец, из которого выбегали ящерицы. И высокие лимонные деревья.
— А помнишь, как тебя бросили в воду?
Я повернулся к ней:
— Нет.
— Мы были на папиной моторной лодке напротив Фаральони.
Моторную лодку я видел на фотографиях. Она сверкала лаковым покрытием. Называлась «Нежная мелодия II». Есть даже снимок, на котором папа летит на водных лыжах.
— Катером управлял моряк, сильно загорелый, курчавый, с золотой цепью на шее. Ты панически боялся воды. На берегу сразу начинал вопить, пока тебе не надевали поплавки на руки. Без них ни за что не хотел подниматься даже на паром. Короче, в тот день мы вышли в открытое море, и все плавали, а ты вцепился в лесенку, словно краб, и смотрел на нас. Если кто-то предлагал тебе поплавать, ужасно злился. Потом мы ловили морских ежей и ели их с хлебом. Папа с моряком изрядно набрались вином, и моряк сказал, что для того, чтобы дети не боялись воды, их бросают в море без поплавков и спасательного круга. Сначала они тонут, но потом все начинают плавать. Ты сидел в кресле с какой-то игрушкой. Они подошли к тебе сзади, схватили за руки, ты стал брыкаться и кричать, словно с тебя сдирали кожу. Я говорила им, чтобы отпустили, но они не слушали меня. И бросили тебя в воду.
Я слушал, не веря своим ушам.
— А мама что, не помешала им?
— Ее не было в тот день.
— А потом что?
Она улыбнулась:
— Ты пошел ко дну. Папа бросился за тобой в воду. Но спустя минуту ты выплыл на поверхность, вопя так, словно тебя укусила акула. Замахал руками и… поплыл.
— В самом деле?
— Ну да, по-собачьи, вытаращив от ужаса глаза, вцепился в лестницу и выскочил из воды с таким видом, будто тебя в кипяток окунули.
— А потом?
— А потом побежал в каюту и упал на кушетку, весь дрожал и тяжело дышал открытым ртом. Папа пытался успокоить тебя, говорил, что ты молодец, прекрасно плаваешь, что больше тебе не нужны поплавки. Но ты все плакал и кричал, чтобы он ушел.
— А потом?
— Ты вдруг уснул. Крепко, словно тебе ввели снотворное. Никогда не видела ничего подобного…
— А ты… что ты сделала?
— Я села рядом с тобой. Потом лодка тронулась с места. И мы с тобой остались в каюте, где стоял гадкий запах, все дрожало и вибрировало.
— Мы с тобой?
— Да. — Она затянулась сигаретой. — Ты и я.
— Как странно. Я совершенно ничего не помню. Папа никогда не говорил мне об этом.
— Еще бы. Он же так подло поступил с тобой. Если бы твоя мама узнала, убила бы его. А теперь плаваешь?
Я пожал плечами:
— Плаваю.
— И не боишься воды?
— Нет. Даже некоторое время занимался плаванием, но перестал, потому что когда вода попадает в уши, перестаю думать. Ненавижу бассейн.