Таким образом, теория Ибн Халдуна фактически включается в современную теорию диффузионизма для объяснения тех волн завоеваний, которые сопровождаются покорением цивилизованных областей народами варварской периферии.
По Ибн Халдуну, развитие государства от его рождения до гибели охватывает время жизни трех поколений – приблизительно 120 лет. A. А. Игнатенко, проанализировав имеющиеся данные о продолжительности и о характере правления мусульманских династий, нашел, что обрисованная Ибн Халдуном картина близка к реальности.[196]
B. В. Бартольд и видный французский исследователь М. Бувье-Ажам считали Ибн Халдуна основателем социологии; такого рода высказывания можно найти и у других специалистов.[197] Концепция Ибн Халдуна оказала значительное влияние на автора известной «теории насилия» Л. Гумпловича – именно отсюда ведет свое начало идея о появлении государства в результате завоевания.[198] А. Тойнби включил концепцию Ибн Халдуна в свою теорию Вызова-и-Ответа.[199]
В последнее время теория Ибн Халдуна активно используется в работах П. Турчина, который, в частности, установил ее сходство с некоторыми современными концепциями, с теорией социальной сплоченности Дюркгейма, с теорией «социального капитала», социально-психологическими теориями «индивидуализма-коллективизма». П. Турчин развивает теорию «метаэтнического фронтира», показывая, что общества с высокой асабией формируются на границе земледельческих империй с варварской периферией в условиях жестоких войн и интенсивного естественного отбора. Затем, когда асабия империи ослабевает, они вторгаются через границу и создают свои «варварские королевства».[200]
Возвращаясь к демографическому аспекту развития «ксенократического» общества, необходимо обратить внимание на то обстоятельство, что цикл, описываемый Ибн Халдуном, является демографическим циклом. Действительно, вторжение кочевников обычно несет с собой демографическую катастрофу, затем начинается период восстановления, а потом приходит Сжатие с его необратимыми следствиями – разорением крестьян и ростом крупного землевладения. Как обычно, Сжатие сопровождается ростом ренты и финансовым кризисом государства, фракционированием элиты и борьбой за ресурсы между элитой и монархией. Но, в отличие от общей демографически-структурной схемы, теория Ибн Халдуна описывает новые конкретные процессы, характерные для Сжатия в ксенократических обществах. Это – процессы разложения асабии и роста индивидуалистических настроений в элите. Они приводят к «приватизации» тех «икта» и «феодов», которыми знать и воины владели на условиях службы, к разложению государственных структур, к узурпации государственными служащими своих властных полномочий, к превращению государственных постов в средство получения неконтролируемых доходов, к феодализации государства. Феодализация сопровождается ростом поборов с населения и перераспределением ресурсов в пользу элиты. Процессы феодализации часто смыкаются с традиционалистской реакцией, когда наступление против монархии ведется под лозунгом восстановления традиций завоевателей и их «исконного права» эксплуатировать побежденных. В результате перераспределения ресурсов часто возникает системный кризис, который в условиях Сжатия быстро перерастает в экосоциальный кризис. Начинаются восстания, которые вместе с ослаблением элиты быстро приводят к гибели государства.
Таким образом, теория Ибн Халдуна – так же, как демографически-структурная теория – описывает демографический цикл, причем делает акцент на отношениях внутри структуры «государство – элита – народ». Это специфический цикл, протекающий в земледельческих государствах, завоеванных кочевниками, то есть цикл ксенократического общества – П. Турчин и А. В. Коротаев называют такие циклы «ибн-халдуновскими». А. В. Коротаев подробно рассмотрел специфику ибн-халдуновских циклов на примере истории Египта и показал, что они отличаются от обычных, в частности, меньшей продолжительностью.[201]
В некоторых случаях восстания и гражданские войны порождают этатистскую монархию, в других случаях кризис провоцирует новое вторжение степняков. Демографическое давление в степи остается высоким всегда, и стоящие у границ кочевники только и ждут момента, когда государство ослабеет, и внутренние смуты откроют его границы для вторжений. Это обстоятельство объясняет наличие в истории земледельческих стран большого количества прерванных циклов – едва ли не половина всех демографических циклов на Востоке была прервана нашествиями варваров.[202]
Волею судьбы Русская равнина соседствовала с Великой Степью – и пограничные лесостепные области раз за разом становились объектом вторжений кочевых орд. Эти вторжения сопровождались демографическими катастрофами и гибелью большой части населения. Завоевание приводило к созданию сословных обществ, в которых основная масса населения, потомки побежденных земледельцев, эксплуатировалась потомками завоевателей. Такой была судьба всех стран, расположенных по соседству с Великой Степью: к примеру, Иран был шесть раз завоеван кочевниками, а Китай – семь.
Другой особенностью географического положения России было ее соседство с «Северной Пустыней», Скандинавией. Неблагоприятные климатические и почвенные условия Скандинавии до крайности затрудняли земледельческое освоение этого региона, и вплоть до средних веков здесь преобладало пастушеское хозяйство. Северные скотоводы были оседлыми и почти не использовали лошадей, но узость экологической ниши и постоянный голод формировали здесь общество с той же моделью поведения, что и в Великой Степи. Это было общество перманентно враждовавших между собой родов и племен; общество с высокой асабией и жестокими военными обычаями.[203] Как из Великой Степи, из «Северной Пустыни» время от времени исходили войны нашествий: объединившись в племенной союз, воинственные роды пытались вывести демографическое давление вовне. В I в. до. н. э. из «Северной Пустыни» вышли племена кимвров и тевтонов, три столетия спусти на Европу обрушилось нашествие готов, а затем настало время викингов. Таким образом, страна обитателей лесов, славян находилась между двумя областями высокого демографического давления, где господствовали воинственные пастушеские народы. Это географическое положение в большой степени определяло судьбу Русской равнины, и первые циклы ее истории начинались с завоеваний и с создания ксенократических государств.
Наконец, была еще одна драматическая особенность географического положения страны славян. К югу от славянских лесов, за страной кочевников в причерноморских степях, располагалась область древних цивилизаций, Греция и Ближний Восток. Это соседство, согласно теории И. Валлерстайна, обусловливало включение страны славян в мир-экономику Средиземноморья. Многие торговые колонии цивилизованных стран находились на берегах Черного моря, и приезжавшие туда купцы предлагали кочевникам всю роскошь цивилизации – в обмен на нужные им товары. Одним из этих товаров были рабы. Государи цивилизованных стран не позволяли обращать их подданных в рабство, поэтому знать Средиземноморья и Прикаспия предъявляла огромный спрос на рабов. В таких условиях завоеватели-кочевники становились нанятыми купцами охотниками за полоном. Обладая военным превосходством над жителями лесов, они совершали набеги на страну славян и приводили толпы пленных к работорговым портам.
Борьба земледельцев с пастушескими народами была лейтмотивом истории восточных славян; ход этой борьбы был связан с развитием военной технологии – и в дальнейшем нам предстоит более подробно проанализировать динамику этих процессов.
Глава II Волны нашествий на русской равнине
2.1. Скифская эпоха
Освоение всадничества было фундаментальной инновацией, которая означала революцию в военном деле – по терминологии У. Мак-Нила, «кавалерийскую революцию».[204] Правда, сначала было необходимо научиться использовать новые возможности. Всадничество потребовало, прежде всего, уменьшения размеров лука. Новый, так называемый скифский лук, как и луки предыдущего периода, был сложным и склеивался из нескольких пород дерева; его размер составлял 60–80 см. В силу небольших размеров лука стрела была короткой (до 60 см) и тонкой (4–5 мм); наконечники были маленькими – 2,5–3 см, максимально 4–5,5 см длины. Характерной чертой скифских наконечников было крепление с помощью втулки, унаследованное от арийских племен эпохи боевых колесниц.[205]
Борьба земледельцев с пастушескими народами была лейтмотивом истории восточных славян; ход этой борьбы был связан с развитием военной технологии – и в дальнейшем нам предстоит более подробно проанализировать динамику этих процессов.
Глава II Волны нашествий на русской равнине
2.1. Скифская эпоха
Освоение всадничества было фундаментальной инновацией, которая означала революцию в военном деле – по терминологии У. Мак-Нила, «кавалерийскую революцию».[204] Правда, сначала было необходимо научиться использовать новые возможности. Всадничество потребовало, прежде всего, уменьшения размеров лука. Новый, так называемый скифский лук, как и луки предыдущего периода, был сложным и склеивался из нескольких пород дерева; его размер составлял 60–80 см. В силу небольших размеров лука стрела была короткой (до 60 см) и тонкой (4–5 мм); наконечники были маленькими – 2,5–3 см, максимально 4–5,5 см длины. Характерной чертой скифских наконечников было крепление с помощью втулки, унаследованное от арийских племен эпохи боевых колесниц.[205]
Новая тактика подразумевала длительный обстрел противника и уклонение от ближнего боя. Приблизившись к противнику на расстояние выстрела (примерно 50–70 метров), скифы поворачивали и мчались вдоль фронта, стреляя из луков. Если враги пытались атаковать, то конные стрелки делали вид, что обращаются в бегство, и вынуждали противников преследовать их. В ходе этого преследования враги нарушали свой боевой порядок, а конные лучники, уходя от атаки, стреляли по врагу, оборачиваясь назад, – и наносили ему большие потери. Этот тактический прием, изображенный на рельефе во дворце Ашшурнасирпала II (883–859 до н. э.), впоследствии стал известен как «парфянский выстрел». В конечном счете «спасающиеся бегством» всадники приводили преследователей к засаде; выйдя из засады, свежие отряды конницы окружали и уничтожали противника.[206]
Тактика «парфянского выстрела» стала главным «оружием победы» для легкой конницы кочевников, и впоследствии она была доведена до совершенства гуннами и монголами. Однако первое время эта тактика не была столь эффективной, поскольку луки были не такими мощными, как позже, и кроме того, еще не все степняки сели на коней: в войске скифов сохранялись подразделения пехоты, которую поставляли, в основном, зависимые племена. Недостатком скифской конницы было отсутствие оружия ближнего боя, скифские колющие мечи-акинаки были короткими (40–60 см) и могли использоваться только пехотинцами. В заключительной фазе боя, когда противники были изранены в результате длительного обстрела, всадники спешивались и добивали врагов вместе с пехотой в рукопашном бою.[207]
Согласно распространенной точке зрения, кочевание и всадничество были впервые освоены народами, обитавшими в степном поясе между Волгой и верховьями Енисея.[208] Греческие источники говорят, что здесь обитали родственные ираноязычные племена скифов, массагетов, саков, дахов, позже на северо-западе этой территории упоминаются также савроматы. Ввиду близости обычаев греки иногда называли все эти племена скифами, а персы именовали их саками.[209] Археологически эти всаднические и кочевые народы отличал единый культурный комплекс, который называют «скифским», и в который входят, в частности, отмеченные выше характерные формы удил, псалий, наконечников стрел, мечи-акинаки, «скифские» бронзовые котлы и изображения в «зверином» стиле.[210] Наиболее ранним и ярким свидетельством появления этого комплекса являются царские захоронения кургана Аржан в Туве: местного царя сопровождали в загробный мир не только царица, но и множество слуг, и несколько десятков верховых коней. Эти могилы датируются исследователями VIII веком до н. э., а по радиокарбону – даже IX веком до н. э.[211] А. Р. Кызласов полагает, что курган Аржан принадлежал вождю сакского происхождения, который во главе своих соплеменников покорил местные племена.[212] Дело в том, что, еще не полностью овладев новым оружием, первые кочевники начали наступление на окружающие народы. Отдельные отряды наездников подчиняли соседние этносы и становились «царским племенем» в новых племенных образованиях.[213] На Дону в среде племен, которых греки называли киммерийцами, также обнаруживается присутствие всаднической аристократии, принесшей с востока характерные черты кочевой скифской культуры.[214]
В X–VIII веках до н. э. в донских степях происходил тот же процесс перехода к кочеванию, что и в степях за Волгой. Исчезли постоянные поселения, уменьшилось количество археологических находок не только в степи, но и в лесостепи Верхнего Дона.[215] Вместе с тем в культуре местных племен стали ощущаться новые веяния, появились новые формы удил, наконечников стрел, кинжалов, топоров.
Рис. 2.1. Схема распространения железа в Европе:
1 – во второй половине II тыс. до н. э., 2 – пути распространения железа в начале I тыс. до н. э., 3 – проникновение железа из Италии и Центральной Европы, 4 – направление финикийского влияния, 5 – распространение железа на север (V в. до н. э.), 6 – кавказское влияние.[216]
Помимо влияния всаднических культур Азии, специалисты объясняют эти инновации распространением новой диффузионной волны, связанной с освоением металлургии железа.[217]
Железо было еще одним фундаментальным открытием того времени. Считается, что первыми научились получать кричное железо кузнецы из области Хатти в Малой Азии: название железа на всех языках Малой Азии и прилегающих областей происходит из хаттского языка. В конце II тысячелетия до н. э. на Ближнем Востоке научились путем закалки или цементизации железа получать в небольших количествах твердую сталь. Стальные лезвия наваривали на железную основу мечей, кинжалов и топоров – в результате получалось оружие более твердое и острое, чем оружие из бронзы.[218] Поначалу сталь была дорогой, и из нее делали лишь клинки мечей, а ручки оставались бронзовыми. Тем не менее новое оружие быстро распространилось через Кавказ в степи Причерноморья – и вместе с ним пришли новые формы кинжалов, топоров, а также характерные двукольчатые удила.[219] Волна диффузии продвинулась и далее, в днепро-бугские лесостепи, где обитали земледельческие племена чернолесской культуры. Сражаясь с киммерийцами, земледельцы заимствовали их оружие и железную металлургию; они стали строить укрепленные городища и завели собственных – правда, немногочисленных – всадников.[220] Согласно одной из распространенных теорий, чернолесские племена относились к балто-славянской языковой семье,[221] и некоторые лингвисты объясняют происхождение славянского слова «железо» (и литовского «gelesis») из языка хаттов.[222]
В конце VIII века до н. э. освоение всадничества породило большую волну завоеваний. Геродот пишет, что вначале скифы обрушились на живших в Северном Причерноморье киммерийцев. Часть киммерийцев опрокинула заслоны чернолесских племен и прорвалась в Центральную Европу, другая часть ушла в Закавказье, и скифы, преследуя их, вторглись на Ближний Восток.[223] Вторая половина VII века прошла в долгих войнах, которые привели к разгрому Ассирии объединенными силами скифов, мидян и вавилонян. Однако в конечном счете мидянам и персам удалось нанести поражение скифам, и они отступили в Северное Причерноморье.
Завоевав степи между Дунаем и Доном, скифы подчинили живших по северной границе степи земледельцев и создали одну из первых в истории ксенократических империй. Поскольку кочевники не употребляли письменности, то облик этой империи предстает перед нами, в основном, в материалах археологических раскопок и в свидетельствах античных историков. Геродот пишет, что самое многочисленное и доблестное племя скифов называли «царскими скифами», и все другие племена были ему подвластными.[224] Как поясняет современный историк, слова Геродота о том, что скифский царь выбирает себе слуг, следует понимать в том смысле, что подвластные племена помимо уплаты дани должны были поставлять царским скифам рабов.[225] Эти рабы пасли скот кочевников, и их было так много, что похороны не только представителей знати, но и рядовых скифов иногда сопровождались принесением в жертву рабов – слуг или наложниц.[226] Все скифы-кочевники были воинами, и в их могилы всегда клали оружие – чаще всего это копье и колчан со стрелами; иногда стрелы обнаруживают и в женских захоронениях. Менее распространенным оружием воинов-мужчин был железный меч-акинак; мечи были найдены примерно в десятой части захоронений; что касается панцирей, то они были редкостью и исключительным достоянием знати.[227] Могилы знати – это были огромные курганы, наполненные принесенными в жертву рабами, конями, оружием и предметами роскоши. Предметы роскоши в то время впервые появились в степи: это были изделия греческих и восточных ремесленников, товары цивилизованных стран с давней ремесленной традицией. В могилы знати клали отделанное золотом оружие, серебряные ритоны и сосуды, драгоценные украшения, художественные краснофигурные амфоры, стеклянные чаши – диковинные вещи, созданные с помощью неизвестных в Скифии технологий. Некоторые более простые предметы, например, бронзовые зеркала, стеклянные бусы и изготовленная на гончарном круге столовая посуда, были доступны и простым кочевникам; греческая посуда постепенно вытесняла местную лепную керамику – хотя гончарный круг оставался неизвестным в степях.[228] Скифы заимствовали у восточной цивилизации только связанное с военными нуждами железоделательное ремесло: посреди степи, на Днепре, они построили огромное Каменское городище – поселение, состоявшее сплошь из домов ремесленников, кузниц и литеен. Здесь ковали топоры, ножи, мечи со стальными лезвиями, отливали большие бронзовые котлы – производили то, что было необходимо для войны и кочевого хозяйства.[229]