– Точнее сказать, – теперь говорит Эухенио, который вчера хотел знать, не предпочел бы он, Симон, конторский труд, – потому что история не имеет проявлений в настоящем. История – лишь закономерности, наблюдаемые нами в прошлом. У нее нет возможности проникнуть в настоящее… Наш друг Симон говорит, что мы должны заставить машины выполнять нашу работу, потому что так велит история. Но не история велит нам отказаться от нашего честного труда, а лень и ее притягательность. Лень действительна в том же смысле, в каком история недействительна. Мы ее чувствуем. Мы чувствуем ее проявления всякий раз, когда ложимся на траву, закрываем глаза и клянемся, что ни за что не встанем, даже по свистку, – так сладостно наше удовольствие. Кто из нас, прохлаждаясь на травке в солнечный день, скажет: «Я чувствую, что история в костях моих велит мне встать»? Нет: это лень мы чувствуем в костях своих. И потому есть такое устойчивое выражение: Еда не достается лежа.
Эухенио говорит и все более распаляется. Может, из страха, что он не остановится и дальше, товарищи прерывают его аплодисментами. Он умолкает, и Альваро хватается за эту возможность высказаться.
– Не знаю, хочет ли наш друг Симон ответить, – говорит он. – Наш друг отмахнулся от нашего труда как от бессмысленной видимости, что некоторые могли бы счесть обидным. Если это замечание – просто от недомыслия и если, далее подумав, он решит взять свои слова обратно или дополнить, уверен, мы оценим это решение.
Он озирается. Ветер явно не в его сторону. Есть ли у него воля сопротивляться?
– Конечно, я заберу свое бездумное высказывание, – говорит он, – и, более того, извинюсь за любую обиду, которое оно нанесло. Об истории же скажу следующее: мы сегодня можем отказываться ее учитывать, но это не навечно. И поэтому у меня есть предложение. Давайте соберемся здесь, на причале, через десять лет – или даже через пять – и посмотрим, по-прежнему ли вручную разгружают зерно и складывают его в мешки в сарае, дабы кормить врагов наших – крыс. Предполагаю, что так не будет.
– А если ты ошибаешься? – говорит Альваро. – Если через десять лет мы по-прежнему будем выгружать зерно в точности так же, как ныне, согласишься ли ты, что история недействительна?
– Разумеется, – отвечает он. – Я склоню голову перед силой действительности. Назову это смирением перед приговором истории.
Глава 15
Некоторое время после его речи против крыс он ощущает, что отношения на работе несколько напряжены. Хотя товарищи его по-прежнему добры, рядом с ним все как-то помалкивают.
И, конечно, вспоминая свою несдержанность, он краснеет от стыда. Как мог он принизить работу, которой его друзья так гордятся, работу, к которой его допустили, и он за это признателен?
Но постепенно все опять делается проще. Как-то утром, в перерыв, Эухенио подходит к нему с бумажным пакетом.
– Печенье, – говорит он. – Возьми. Возьми два. Подарок от соседей. – Он благодарит за угощение (печенья вкусны, чувствуется имбирь, а может, и корица), Эухенио добавляет: – Знаешь, я тут подумал о том, что ты недавно сказал, и, может, ты и прав. С чего бы нам кормить крыс, если они нас никак не кормят? Есть люди, которые едят крыс, но я‑то нет. А ты?
– Нет, – говорит он. – Я тоже не ем крыс. Мне куда больше нравятся твои печенья.
В конце рабочего дня Эухенио возвращается к тому же разговору.
– Я тревожился, не обидели ли мы тебя, – говорит он. – Поверь, никакой враждебности. Мы все к тебе исключительно с благой волей.
– Я совсем не обижен, – отвечает он. – У нас всего лишь философское разногласие, не более.
– Философское разногласие, – соглашается Эухенио. – Ты живешь ведь в Восточных кварталах, верно? Я тебя провожу до автобусной остановки. – И вот, чтобы поддержать легенду о том, что он живет в Кварталах, ему приходится прогуляться с Эухенио до автобусной остановки.
– Меня заботит один вопрос, – говорит он Эухенио, пока они ждут номер 6. – Совершенно не философский. Как ты и другие проводите свободное время? Я знаю, многие увлекаются футболом, а по вечерам? У вас, кажется, нет жен и детей. А подруги есть? Ходите ли вы по клубам? Альваро говорит, что есть такие клубы, куда можно пойти.
Эухенио заливается краской.
– Я ничего о клубах не знаю. Я в основном хожу в Институт.
– Расскажи. Его при мне упоминали, но я понятия не имею, что там происходит.
– В Институте проходят занятия. Лекции, фильмы, дискуссионные группы. Тебе туда нужно. Тебе понравится. Это не только для молодежи, есть и взрослые люди, и это бесплатно. Знаешь, как туда попасть?
– Нет.
– Это на Новой улице, рядом с большим перекрестком. Высокое белое здание со стеклянными дверями. Ты, небось, много раз проходил мимо и не знал. Заглядывай завтра вечером. Можешь вступить в нашу группу.
– Хорошо.
Как выясняется, курс, на который записан Эухенио вместе с тремя другими грузчиками, – по философии. Он садится в задний ряд, отдельно от товарищей, чтобы незаметно уйти, если станет скучно.
Появляется учитель, все умолкают. Это женщина средних лет, одетая, на его вкус, довольно неинтересно, седые волосы коротко стрижены.
– Добрый вечер, – говорит она. – Вернемся к тому, на чем закончили на прошлой неделе, и продолжим изучать стол – стол и его ближайшего родственника – стул. Как вы помните, мы обсуждали различные виды столов, существующие на свете, и различные виды стульев. Мы задавались вопросом, каково единство, стоящее за этим разнообразием, что делает все столы столами, а все стулья – стульями.
Он тихо встает и выходит.
Коридор пуст, если не считать фигуры в длинном белом балахоне, торопящейся ему навстречу. Фигура приближается, и он узнает, что это не кто-нибудь – Ана из Центра.
– Ана! – окликает он ее.
– Здравствуйте, – отвечает Ана, – простите, не могу задерживаться, опаздываю. – Но все же останавливается. – Я вас знаю, верно? Забыла ваше имя.
– Симон. Мы познакомились в Центре. Со мной был маленький мальчик. Вы любезно предоставили нам укрытие в нашу первую ночь в Новилле.
– Ну конечно! Как поживает ваш сын?
Белый балахон оказывается белым банным халатом; она босая. Странное облачение. Тут, в Институте, есть бассейн?
Она замечает его странный взгляд и смеется.
– Я работаю моделью, – говорит она. – Два вечера в неделю. Натурному классу.
– Натурному классу?
– Это класс рисования. С живой натуры. Я в этом классе – модель. – Она потягивается и словно бы зевает. Пола халата у горла распахивается, он улавливает проблеск груди, которая так ему понравилась. – Приходите тоже. Если желаете изучать человеческое тело, лучше способа не придумаешь. – И добавляет, еще до того, как он успевает преодолеть растерянность: – До свиданья. Я опаздываю. Передавайте привет сыну.
Он бредет по пустому коридору. Институт больше, чем кажется снаружи. Из-за закрытой двери доносится музыка: под аккомпанемент арфы скорбно поет женщина. Он останавливается у доски объявлений. Институт предлагает длинный список разных курсов. Архитектурное рисование. Бухгалтерское дело. Математический анализ. Множество курсов по испанскому: испанский для начинающих (двенадцать блоков), средний уровень испанского (пять блоков), уровень испанского повышенной сложности, сочинение на испанском, устная испанская речь. Надо было прийти сюда, а не мучиться с языком в одиночку. Испанской литературы не наблюдается. Но, может, она есть в испанском повышенной сложности.
Никаких других языковых курсов. Ни португальского. Ни каталанского. Ни галисийского. Ни баскского.
Ни эсперанто. Ни волапюка.
Он ищет рисование с натуры. Вот оно: рисование с натуры, с понедельника по пятницу, с 7 до 9 вечера, суббота с 2 до 4 вечера, запись на каждый блок – 12 чел., блок 1 – заполнен, блок 2 – заполнен, блок 3 – заполнен. Явно востребованный курс.
Каллиграфия. Ткачество. Лозоплетение. Искусство букета. Гончарное дело. Кукольное дело.
Философия. Основы философии. Философия: избранные темы. Философия труда. Философия повседневной жизни.
Звонок с урока. Студенты появляются в коридоре, сначала струйкой, затем шквалом, не только молодежь, но и люди его возраста и старше, в точности как говорил Эухенио. Неудивительно, что с сумерками город превращается в морг! Они все здесь, в Институте, занимаются саморазвитием. Все стремятся стать лучше – как граждане, как люди. Все, кроме него.
Голос зовет его. Это Эухенио, машет ему среди людского потока.
– Иди сюда! Мы собираемся пойти поесть! Давай с нами!
Он спускается за Эухенио по лестнице в ярко освещенный кафетерий. Там уже длинная очередь ждущих обслуживания. Он берет поднос и приборы.
Каллиграфия. Ткачество. Лозоплетение. Искусство букета. Гончарное дело. Кукольное дело.
Философия. Основы философии. Философия: избранные темы. Философия труда. Философия повседневной жизни.
Звонок с урока. Студенты появляются в коридоре, сначала струйкой, затем шквалом, не только молодежь, но и люди его возраста и старше, в точности как говорил Эухенио. Неудивительно, что с сумерками город превращается в морг! Они все здесь, в Институте, занимаются саморазвитием. Все стремятся стать лучше – как граждане, как люди. Все, кроме него.
Голос зовет его. Это Эухенио, машет ему среди людского потока.
– Иди сюда! Мы собираемся пойти поесть! Давай с нами!
Он спускается за Эухенио по лестнице в ярко освещенный кафетерий. Там уже длинная очередь ждущих обслуживания. Он берет поднос и приборы.
– Сегодня среда, значит, макароны, – говорит Эухенио. – Ты любишь макароны?
– Да.
Подходит их очередь. Он протягивает тарелку, и рука за стойкой плюхает на нее здоровенную порцию спагетти. Вторая рука добавляет томатного соуса сверху.
– Возьми рогалик, – говорит Эухенио. – Если захочешь дозаправиться.
– Где оплачивать?
– Нигде. Это бесплатно.
– Как прошло занятие? – спрашивает он. – Вы разобрались, что такое стул?
Он задумывает этот вопрос как шутку, но молодой человек смотрит на него непонимающе.
– Ты не знаешь, что такое стул? – спрашивает он наконец. – Посмотри. Ты на нем сидишь. – Он поглядывает на спутников. Они хохочут.
Он пытается смеяться с ними, чтобы не портить веселье.
– В смысле, – говорит он, – вы определили, что составляет… не знаю, как это сказать…
– Sillicidad, – подсказывает Эухенио. – Твой стул, – он взмахивает рукой, – воплощает sillicidad, включает его в себя, или овеществляет его, как любит говорить наш преподаватель. Так ты понимаешь, что это стул, а не стол.
– Или табурет, – добавляет его спутник.
– Ваш преподаватель не говорил вам, – говорит он, Симон, – о человеке, который, когда его спросили, как он понимает, что стул – это стул, пнул стул и сказал: «Вот как, сударь»?
– Нет, – говорит Эухенио. – Но так и нельзя понять, что стул – это стул. Так можно понять, что это – предмет. Предмет пинка.
Он молчит. По правде сказать, он тут не к месту, в Институте. Философствование лишь раздражает его. Ему плевать на стул и его стуловость.
В спагетти не хватает приправ. Томатный соус – просто томатная паста, подогретая. Он ищет взглядом солонку, но их нет. Нет и перца. Но хоть спагетти для разнообразия. Все лучше, чем вечный хлеб.
– Так что же, на какие курсы думаешь записаться? – спрашивает Эухенио.
– Еще не решил. Нужно ознакомиться со списком. Предложение богатое. Я подумываю о рисовании с натуры, но там битком.
– То есть в наш класс ты не хочешь. Жалко. Ты ушел, а обсуждение стало интереснее. Мы говорили о бесконечности и ее опасностях. А что, если есть стул совершеннее совершенного стула – и так далее до бесконечности? Но рисование с натуры тоже интересно. Можешь в этом семестре записаться просто на рисование – обычное. Тогда у тебя в следующем семестре будет преимущество при записи на рисование с натуры.
– Рисование с натуры очень востребовано, – объясняет другой участник разговора. – Людям интересно изучать тело.
Он ищет в сказанном иронию, но ее нет, как нет соли.
– Если интересно человеческое тело, почему бы не прослушать тогда курс анатомии? – спрашивает он.
Собеседник не соглашается.
– Анатомия рассказывает о частях тела. А если интересно изучать целое, нужно что-то типа рисования с натуры или скульптуры.
– Под целым вы понимаете?..
– Я понимаю тело, как таковое, а затем – тело как идеальную форму.
– Разве повседневный опыт не учит нас этому? В смысле, неужели несколько ночей, проведенных с женщиной, не научат нас всему, что необходимо знать о теле, как таковом?
Юноша вспыхивает и озирается, призывая на помощь. Он клянет себя. Дурацкие у него шутки!
– Что касается тела как идеальной формы, – продолжает он, – то нам в этом смысле придется подождать следующей жизни, чтобы его увидеть. – Он отодвигает в сторону недоеденные спагетти. С него хватит, слишком это вязко. – Мне пора, – говорит он. – Доброго вечера. Увидимся завтра в порту.
– Доброго вечера. – Они не пытаются его задержать. И правильно. Кем он кажется им, молодым образованным людям, работящим чистым идеалистам? Чему могут они научиться у горькой вони, источаемой им?
– Как поживает твой мальчик? – спрашивает Альваро. – Мы скучаем по нему. Ты подобрал ему школу?
– Он еще до школы не дорос. Он с матерью. Она не хочет, чтобы он много со мной общался. Пока на него претендуют двое взрослых, ему придется делить свою любовь на двоих, говорит она.
– Но на нас всегда претендуют двое: отец и мать. Мы же не пчелы и не муравьи.
– Может, и так. Но в любом случае я Давиду не отец. Его мать – мать, а я – не отец. В этом разница. Альваро, для меня это болезненная тема. Давай о чем-нибудь другом?
Альваро хватает его за руку.
– Давид – необычайный мальчик. Поверь, я наблюдал за ним, я знаю, о чем говорю. Ты уверен, что действуешь в его лучших интересах?
– Я препоручил его матери. Он под ее опекой. И почему ты считаешь, что он необычайный?
– Ты говоришь, что препоручил его, но хочет ли он сам быть препорученным? И почему мать вообще его бросила?
– Она его не бросала. Они оказались разлучены. Они какое-то время жили в разных сферах. Я помог ему найти ее. Он ее нашел, и они воссоединились. Это теперь природные отношения – матери и сына. А между мной и им – не природные отношения. Вот и все.
– Если твое к нему отношение не природное, что же это за отношение?
– Умозрительное. Между нами умозрительные отношения. Как с тем, кто заботится о нем умозрительно, однако без природного долга о нем заботится. И что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он необычайный?
Альваро качает головой.
– Природные, умозрительные… Это все бессмыслица, по мне. Как отец и мать вообще сходятся вместе, по-твоему? Отец и мать будущего ребенка? Потому что у них природный долг друг перед другом? Нет, конечно. Их пути пересекаются случайно, и они влюбляются друг в друга. Что может быть менее природно, более условно? Из их случайного соединения на свете появляется новое существо, новая душа. Кто в этом раскладе кому и что должен? У меня нет ответа, да и у тебя, думаю, тоже… Я наблюдал за тобой и твоим мальчиком, Симон, и видел: он полностью тебе доверяет. Он любит тебя. А ты любишь его. Так зачем его отдавать? Зачем отрезать себя от него?
– Я себя от него не отрезал. Его мать отрезала его от меня – это ее право. Если б я мог выбирать, я бы все еще был с ним. Но я не могу выбирать. Я не имею права выбирать. Я не имею никаких прав в этом деле.
Альваро молчит, он словно замкнулся в себе.
– Скажи мне, где я могу найти эту женщину, – говорит он наконец. – Я хочу с ней потолковать.
– Будь осторожен. У нее есть брат, а он тот еще фрукт. Не водись с ним. Там вообще-то два брата, второй – такой же неприятный, как и первый.
– Я сам разберусь, – говорит Альваро. – Где ее найти?
– Ее зовут Инес, она вселилась в мою квартиру в Восточных кварталах: Корпус «В», номер 202 на втором этаже. Не говори, что это я тебя подослал, потому что это неправда. Я тебя не подсылаю. Это не мой замысел вообще, он твой.
– Не тревожься, я ей дам ясно понять, что это мой замысел и ты здесь ни при чем.
На следующий день в обеденный перерыв Альваро подзывает его.
– Я поговорил с твоей Инес, – говорит он без обиняков. – Она согласна, чтобы ты виделся с мальчиком, но не прямо сразу. С конца месяца.
– Чудесная новость! Как тебе удалось уговорить ее?
Альваро отмахивается.
– Это не важно. Она говорит, что ты можешь брать его на прогулки. Она уведомит тебя, когда. Она попросила твой номер телефона. Я его не знал и дал ей свой. Сказал, что буду передавать сообщения.
– Слов нет, как я тебе благодарен. Пожалуйста, уверь ее, что я не буду расстраивать мальчика, – в смысле я не буду расстраивать их отношения.
Глава 16
Инес призывает его раньше ожидаемого. На следующее же утро Альваро подзывает его.
– В твоей квартире чрезвычайное происшествие, – говорит он. – Инес позвонила, когда я выходил из дома. Хотела, чтобы я пришел, но я сказал ей, что не управлюсь по времени. Не волнуйся, это не с мальчиком, просто канализация. Тебе пригодятся инструменты. Возьми ящик в сарае. Она сама не своя.
Инес встречает его на пороге, облаченная (зачем? – день не холодный) в плотное пальто. Она и впрямь сама не своя – вне себя от ярости. Туалет забился, говорит она. Администратор здания зашел, но отказался что-либо предпринимать, потому что (сказал он) она тут незаконный жилец, он не отличит ее (сказал он) от куска мыла. Она позвонила братьям в «Ла Резиденсию», но от них – сплошь отговорки, потому что братья слишком брезгливые (сказала она едко), чтоб руки марать. И вот нынче утром она пошла на крайние меры и позвонила его коллеге Альваро, который человек рабочий и наверняка разбирается в трубах. И вот теперь пришел он, а не Альваро.