Он, Симон, – старший мужчина, хотя бы по возрасту, ему и руководить.
– Тебе нужен врач, – говорит он Альваро. – Пойдем. – Он машет мальчику. – Давай отведем Альваро к врачу.
Мальчик не шевелится.
– Что такое?
Губы у мальчика размыкаются, но не слышно ни слова. Он склоняется поближе.
– Что такое? – спрашивает.
– Альваро умрет? – шепчет мальчик. Все его тело напряжено. Он дрожит.
– Конечно, нет. Он порезал руку, вот и все. Ее нужно перевязать, чтобы кровь перестала. Пошли. Отведем его к врачу, и врач его вылечит.
Альваро уже идет, с ним – один работник.
– Он дрался, – говорит мальчик. – Он дрался, и теперь врач отрежет ему руку.
– Чепуха. Врачи не отрезают руки. Врач промоет царапину и наложит бинт или, может, зашьет иголкой с ниткой. Завтра Альваро будет на работе, и мы все об этом забудем. – Мальчик пронзительно смотрит на него. – Я не вру, – говорит он. – Я бы не стал тебе врать. Рана у Альваро не серьезная. Тот человек, сеньор Дага или как там его, не хотел его ранить. Это случайность. Нож соскользнул. Острые ножи опасны. Это урок, надо запомнить: не играй с ножами. Если играть с ножами, можно пораниться. Альваро поранился, к счастью, не серьезно. А сеньор Дага уехал, забрал свои деньги и уехал. Он не вернется. Ему тут не место, и он это понимает.
– Ты должен не драться, – говорит мальчик.
– Я и не буду, слово даю.
– Ты должен никогда не драться.
– Нет у меня привычки драться. И Альваро тоже не дрался. Он просто пытался защититься. Он пытался защититься и порезался. – Он вытягивает руку, чтобы показать, как Альваро пытался защититься, как Альваро получил порез.
– Альваро дрался, – говорит мальчик, произнося эти слова с торжественной категоричностью.
– Защищаться – это не драться. Защищаться – природный инстинкт. Если кто-то пытается тебя ударить, ты защищаешься. Не задумываясь даже. Смотри.
За все время, которое они провели вместе, он мальчика и пальцем не тронул. И тут внезапно он угрожающе вскидывает руку. Мальчик даже не моргает. Он делает вид, что бьет его по щеке. Тот даже не морщится.
– Ладно, – говорит он. – Верю тебе. – Рука его опускается. – Ты прав, а я нет. Альваро не стоило защищаться. Надо ему было как ты. Надо ему быть смелым. Давай теперь пойдем к медпункту и посмотрим, как у Альваро дела?
На следующий день Альваро возвращается к работе, раненая рука – на перевязи. Он отказывается обсуждать происшествие. Беря с него пример, остальные тоже не говорят об этом. Но мальчик все не успокаивается.
– Сеньор Дага привезет велосипед обратно? – спрашивает он. – Почему его зовут сеньор Дага?
– Нет, он не вернется, – отвечает он. – Мы ему не нравимся, ему не нравится такая работа, как у нас, и ему незачем возвращаться. Я не знаю, настоящее ли имя Дага. Это не имеет значения. Имена не имеют значения. Хочет именоваться Дагой – пусть.
– Но почему он украл деньги?
– Он не крал деньги. Он не крал велосипед. Красть означает брать то, что тебе не принадлежит, когда никто не смотрит. Мы все смотрели, когда он брал деньги. Мы могли его остановить, но не стали. Мы решили не драться с ним. Мы решили отпустить его. Ты такое наверняка одобряешь. Ты же сам говорил, что нам нельзя драться.
– Тот человек должен был дать ему больше денег.
– Казначей? Казначей должен был дать ему столько, сколько Дага захотел бы?
Мальчик кивает.
– Он так не мог бы сделать. Если бы казначей платил нам всем, сколько мы хотим, у него бы кончились деньги.
– Почему?
– Почему? Потому что мы все хотим больше, чем нам причитается. Такова человеческая природа. Потому что мы все хотим больше, чем заслуживаем.
– Что такое человеческая природа?
– Это значит то, как устроены люди, – ты, я, Альваро, сеньор Дага и все остальные. Какие мы есть, когда приходим в мир. То, что у нас есть общего. Нам нравится думать, что мы особенные, мой мальчик, каждый из нас. Но, говоря строго, такого не может быть. Если бы мы все были особенные, не осталось бы ничего особенного. Но мы все равно верим в себя. Мы спускаемся в судовой трюм, в жар и пыль, мы вскидываем мешки на спины и вытаскиваем их на свет, видим, как наши друзья маются вместе с нами, делают ту же самую работу, ничего в этом особенного, и мы гордимся ими и собой – все мы товарищи и вместе трудимся на общую цель, но где-то в глубине души, которую мы прячем, мы шепчем себе: И все же, и все же ты особенный, вот увидишь! Однажды, когда меньше всего ожидаешь, раздастся громкий свисток Альваро, и нас всех соберут на пристани, где будет ждать великая толпа и человек в черном костюме и цилиндре, и этот человек в черном костюме и цилиндре велит тебе сделать шаг вперед и скажет: Глядите на этого исключительного работника, коим мы все так довольны! – и пожмет тебе руку, и приколет медаль тебе на грудь – За Служение Превыше Долга – медаль все подтвердит, и все возликуют и захлопают в ладоши… Это человеческая природа – такие мечты, пусть и мудрее держать их при себе. Как и все мы, сеньор Дага думал, что он особенный, но эту мысль при себе не оставил. Он хотел выделиться. Хотел, чтобы его признали.
Тут он умолкает. На лице у мальчика – ни намека на то, что он понял хоть слово. Сегодня у него день бестолковости, или он просто упрямится?
– Сеньор Дага захотел похвалы и медали, – говорит он. – Мы не дали ему медаль, о которой он мечтал, и он забрал вместо нее деньги. Он взял, что, как он считал, заслужил. Вот и все.
– Почему он не получил медаль? – говорит мальчик.
– Потому что, если бы мы все получали медали, они бы ничего не значили. Потому что медали нужно заслуживать. Как и деньги. Медаль не получишь только за то, что ее хочешь.
– Я бы дал сеньору Даге медаль.
– Ну, может, надо, чтобы ты был казначеем. Тогда мы все получим медали и столько денег, сколько хотим, и на следующей неделе в денежном ящике ничего не останется.
– В денежном ящике всегда есть деньги, – говорит мальчик. – Поэтому он и называется денежным ящиком.
Он вскидывает руки.
– Если собираешься говорить глупости, я не буду с тобой спорить.
Глава 7
Через несколько недель после того, как они явились в Центр, прибывает письмо из Новилльского Ministerio de Reubicación, уведомляющее его, что ему с семьей выделили квартиру в Восточной деревне, заселение осуществить не позднее полудня следующего понедельника.
Восточная деревня, известная в округе как Восточные кварталы, – жилой массив к востоку от парковой зоны, многоквартирные дома, разделенные обширными газонами. Они с мальчиком его уже изучили, равно как и район-близнец – Западную деревню. Корпуса в деревне устроены одинаково, все четырехэтажные. На каждом этаже – по шесть квартир, окнами на квадрат, в котором размещаются общественные удобства: детская площадка, бассейн-«лягушатник», велотренажер, натянуты веревки для белья. Восточная деревня считается лучше Западной, и они могут считать, что им повезло, раз их отправили сюда.
Переезд из Центра осуществлен легко, поскольку у них нет имущества, а друзей они не завели. Их соседи были с одной стороны – старик, ковыляющий в халате и разговаривающий сам с собой, а с другой – необщительная пара, делающая вид, что не понимает испанского, на котором он объясняется.
Новая квартира – на втором этаже, скромная по размерам и скромно меблированная: две кровати, стол, стулья, комод с выдвижными ящиками, стальные полки. В маленьком закутке – электроплитка на подставке и рукомойник с водопроводной водой. За ширмой – душ и туалет.
На первый ужин в Кварталах он готовит мальчику его любимую еду – блины с маслом и вареньем.
– Нам здесь понравится, правда? – говорит он. – Будет новая глава в нашей жизни.
Сообщив Альваро, что ему нездоровится, он с легким сердцем берет отгулы. Он зарабатывает их больше необходимого, тратить деньги здесь мало на что есть, и он не понимает, зачем ему изнурять себя без надобности. Кроме того, постоянно есть новоприбывшие, которые ищут случайную работу и могут заменить его в доках. И поэтому бывают такие утра, когда он просто валяется лениво в кровати, задремывает и просыпается, наслаждаясь солнечным теплом, что льется в окна их нового дома.
«Я препоясываю чресла, – говорит он себе. – Я препоясываю чресла перед следующей главой в этом предприятии». Под следующей главой он подразумевает поиск матери мальчика, поиск, который он все еще не понимает, с чего начать. «Я собираюсь с силами, строю планы».
Пока он расслабляется, мальчик играет на улице в песочнице или на качелях – или же бродит на бельевой площадке, напевает самому себе, завертывается в кокон сохнущего белья, затем раскручивается и распутывается. Эта игра, похоже, совсем ему не прискучивает.
– Не уверен, что нашим соседям понравится, как ты висишь на их свежевыстиранном белье, – говорит он. – Почему оно тебя так тянет?
– Мне нравится, как оно пахнет.
В следующий раз пересекая двор, он тайком прижимается лицом к простыне и глубоко вдыхает. Запах чистый, теплый, уютный.
В тот же день, поглядев в окно, он видит, как мальчик лежит на газоне голова к голове с другим мальчиком, постарше. Вроде задушевно разговаривают.
– Я гляжу, у тебя новый друг, – замечает он за обедом. – Кто это?
– Фидель. Он умеет играть на скрипке. Он показал мне свою скрипку. Можно мне тоже скрипку?
– Он живет в Кварталах?
– Да. Можно мне тоже скрипку?
– Посмотрим. Скрипки стоят много денег, и тебе нужен будет учитель, ты же не можешь просто взять скрипку и заиграть на ней.
– Фиделя учит его мама. Она говорит, что и меня может научить.
– Хорошо, что ты завел нового друга, я за тебя рад. А уроки скрипки я, наверное, должен сначала обсудить с мамой Фиделя.
– Можно прямо сейчас пойти?
– Попозже пойдем, когда ты поспишь.
Квартира Фиделя – на дальней стороне двора. Не успевает он постучать, как дверь распахивается, и перед ним Фидель – коренастый, кудрявый, улыбчивый.
Квартира у них не больше и не такая солнечная, однако более уютная – может, из-за ярких штор с рисунком вишневых цветков и таких же покрывал.
Мать Фиделя выходит ему навстречу: угловатая, даже костлявая молодая женщина с выдающимися вперед зубами, волосы заправлены за уши. При первом взгляде на нее он смутно разочарован, хотя причин для этого никаких.
– Да, – подтверждает она, – я сказала вашему сыну, что он может заниматься музыкой вместе с Фиделито. А потом мы поглядим, есть ли в нем способности и желание развиваться дальше.
– Вы очень добры. Вообще-то Давид мне не сын. У меня нет сына.
– А где его родители?
– Его родители… Это сложный вопрос. Я объясню, когда у нас будет побольше времени. Об уроках: ему нужна своя скрипка?
– С начинающими я обычно занимаюсь на блок-флейте. Фидель, – она тянет сына к себе, тот нежно обнимает ее, – Фидель учился на блок-флейте целый год, а потом взялся за скрипку.
Он обращается к Давиду:
– Слышишь, мой мальчик? Сначала учишься играть на блок-флейте, а потом на скрипке. Согласен?
Мальчик кроит гримасу, бросает косой взгляд на нового друга, молчит.
– Это серьезное начинание – учиться на скрипача. Многого не добьешься, если душа не лежит. – Он поворачивается к матери Фиделя. – Можно спросить, сколько вы берете?
Она смотрит на него удивленно.
– Я не беру, – говорит она. – Я это делаю ради музыки.
Ее зовут Элена. Он предполагал другое. Он бы предположил имя Мануэла или даже Лурдес.
Он приглашает Фиделя и его мать прокатиться на автобусе до Нового леса – Альваро советовал этот маршрут («Когда-то была плантация, а теперь она вся заросла, вам там понравится»). С конечной остановки мальчики убегают по тропе, а они с Эленой не спеша идут следом.
– У вас много учеников? – спрашивает он.
– О, я не настоящий учитель музыки. Просто нескольким детям помогаю освоиться.
– На что вы живете, если не берете денег?
– Я шью. Делаю то-сё. Получаю небольшой грант от Асистенции. Мне хватает. Есть вещи поважнее денег.
– Вы имеете в виду музыку?
– Музыку, да, а еще то, как человек живет. Как человеку жить.
Хороший ответ, серьезный ответ, философский ответ. Он на мгновение умолкает.
– Вы много общаетесь? – спрашивает он. – В смысле, – отваживается он, – у вас есть мужчина в жизни?
Она хмурится.
– У меня есть друзья. Некоторые – женщины, некоторые – мужчины. Я не делаю различий.
Тропинка сужается. Она идет впереди, он отстает, разглядывает, как колышутся ее бедра. Он предпочитает женщин поплотнее. И все же Элена ему нравится.
– А я от этого различия отказаться не могу, – говорит он. – Да и не хотел бы.
Она замедляет шаг, чтобы он смог ее догнать, смотрит на него прямо.
– Никто не должен отказываться от того, что для него важно, – говорит она.
Мальчики возвращаются, пыхтя после бега, пышут здоровьем.
– У нас есть попить? – спрашивает Фидель.
Разговор возобновляется лишь в автобусе по дороге домой.
– Не знаю, как у вас, – говорит он, – но у меня прошлое не умерло. Подробности размываются, но ощущение, какова была жизнь когда-то, все еще вполне живо. Взять, к примеру, мужчин и женщин: вы говорите, что уже превзошли такие мысли, но я‑то нет. Я все еще чувствую себя мужчиной, а вас – женщиной.
– Согласна. Мужчины и женщины различаются. У них разные роли.
Мальчишки на сиденье впереди шепчутся и хихикают. Он берет руку Элены в свою. Она не вырывает ее. И все же непостижимым языком тела ее рука дает ответ. Она умирает в его ладони, как рыба, вынутая из воды.
– Можно я спрошу? – говорит он. – Вы уже ничего не чувствуете к мужчинам?
– Я не не чувствую, – отвечает она медленно и осторожно. – Напротив, я чувствую благую волю, большую благую волю. И к вам, и к вашему сыну. Тепло и благую волю.
– Под благой волей вы имеете в виду, что желаете нам блага? Я пытаюсь понять. Вы к нам благоволите?
– Да, точно.
– Должен сказать, что благую волю мы встречаем здесь постоянно. Все желают нам блага, все готовы быть к нам добры. Мы прямо-таки в облаках благой воли. Но все это несколько абстрактно. Можно ли утолить наши нужды одной лишь благой волей? Не в природе ли нашей желать чего-то более осязаемого?
Элена неторопливо отнимает руку.
– Вы, может, и хотите чего-то большего, чем благая воля, но лучше ли благой воли то, чего вы хотите? Вот каким вопросом стоит задаться. – Она умолкает. – Вы все время говорите о Давиде «мальчик». Почему не по имени?
– Имя Давид ему дали в лагере. Ему не нравится, он говорит, что это не настоящее его имя. Я стараюсь без необходимости его так не называть.
– Сменить имя довольно просто, между прочим. Идете в регистрационную контору и заполняете бланк на смену имени. И все. Никаких вопросов. – Она склоняется вперед. – О чем это вы тут шепчетесь? – спрашивает она у мальчиков.
Ее сын улыбается в ответ, прижимает палец к губам, дает понять, что дела у них тайные.
Автобус высаживает их рядом с Кварталами.
– Я бы пригласила вас на чашку чая, – говорит Элена, – но, к сожалению, Фиделито пора купать и кормить ужином.
– Понимаю, – говорит он. – До свиданья, Фидель. Спасибо за прогулку. Хорошо получилось.
– Вы с Фиделем, кажется, ладите, – отмечает он, когда они остаются одни.
– Он мой лучший друг.
– То есть у Фиделя к тебе благая воля, да?
– Много благой воли.
– А ты? Ты тоже чувствуешь благую волю?
Мальчик энергично кивает.
– А что-нибудь еще?
Мальчик смотрит на него растерянно.
– Нет.
Вот тебе пожалуйста – устами младенца. Из благой воли происходят дружба и счастье, происходят приятельские пикники в парковых зонах и приятельские вечерние прогулки в лесу. А из любви – или, по крайней мере, из желания более ярких проявлений ее – происходит томление, сомнение и боль душевная. Проще некуда.
И чего он, вообще-то, хочет от Элены – женщины, с которой он едва знаком, матери нового друга ребенка? Он надеется ее соблазнить, потому что не целиком утрачены еще воспоминания о том, что соблазнение – нечто, чем занимаются мужчины и женщины? Настаивает ли он на главенстве личного (желания, любви) над вселенским (благой волей, благоволением)? И почему он постоянно задает себе вопросы, а не просто живет, как все остальные? Все это – часть сильно запоздалого перехода от старого и удобного (личного) к новому и тревожному (вселенскому)? Может, этот допрос самого себя – лишь стадия роста у каждого новоприбывшего, стадия, которую люди вроде Альваро, Аны и Элены успешно преодолели? Если так, скоро ли он переродится новым, совершенным человеком?
Глава 8
– Вы давеча говорили мне, что благая воля – универсальный бальзам на наши раны, – говорит он Элене. – Но вы разве не скучаете по простому старому физическому прикосновению?
Они в парковой зоне, рядом с полем, на котором идет с десяток футбольных матчей, без всякого порядка. Фиделя и Давида пустили в одну такую игру, хотя они слишком маленькие для нее. Они прилежно носятся с другими игроками, но мяч им никогда не пасуют.
– Любой растящий ребенка не испытывает недостатка в физическом прикосновении, – отвечает Элена.
– Под физическим прикосновением я понимаю другое. Я имею в виду любить и быть любимым. Я имею в виду спать с кем-нибудь по ночам. Не скучаете по такому?
– Скучаю ли? Я не из тех, кто страдает воспоминаниями, Симон. То, о чем вы говорите, кажется очень далеким. А если под сном с кем-то вы подразумеваете секс – еще и странным. Странно о таком беспокоиться.