Можно нажать вторую кнопку, и тогда клиент съеживается и начинает плакать крупными прозрачными слезами.
…Приведя с помощью левой кнопки клиента в состояние бешенства, М. К. сделал жест левой рукой, вот так. Ярость в голубых глазах погасла, сменившись растерянностью. М. К. быстро дополнил первый пальцевый иероглиф серией из трех других. Одновременно он смотрел на экран энцефалографа – зеленые кривые, взметнувшиеся было острыми пиками при нажатии на кнопку, обмякли, опустились. Отличный способ изучать воздействие недавно изобретенных иероглифов на клиента! Он освоил этот метод недавно, но теперь продвигался вперед с головокружительной скоростью. «Они у меня еще попляшут». Кто – они? Он помнил свое тогдашнее состояние, дни, заполненные лихорадочной работой. «Они попляшут» вовсе не было в его мыслях расплывчатой угрозой, выражением бессилия и незнания, он отлично знал, кого имеет в виду, только это знание не нуждалось в словах, поскольку никому передавать его он не собирался.
4. Достаточно быстро он решился применить новое знание на практике. Правильный выбор цели требовал не просто хорошего знания людей, везения, догадливости, всего того, что принято расплывчато называть интуицией, а хирургической четкости понимания, почти ясновидения. Было самое начало перестройки, времена менялись, а вместе с ними и критерии.
«Они» существовали в разных вариантах. Старые зубры, восседающие на высоких партийных должностях, подмявшие под себя, казалось бы, почти всю власть в государстве. Жирные генералы, глушащие в зародыше любую инициативу. Завистливые молодящиеся волки, в основном облюбовавшие комсомол. Забавно, почти все весьма податливы к гипнозу.
Следует признать, были еще и другие, поначалу почти незаметные, но безжалостные и целеустремленные, не попадающие ни в одну из этих категорий, подобно ему самому, но этим не хватало его тайного знания, которое можно было использовать, чтобы оседлать даже их безжалостную энергию.
Прежде чем воздействовать, однако, необходимо было решить – чего добиваться. Он сразу же понял, что материальный успех – не главное. Тяжесть, которая легко утянет на дно, неповоротливая оболочка, которая поможет хищнику прижать тебя лапой. Главное всегда должно быть незримым. Невидимые щупальца власти, невидимый страх, невидимая любовь…
Страха – видимого и невидимого – в начале перестройки у «них» было более чем достаточно. Благодаря умелому использованию этого страха перед М. К. открылись многие двери. Что нужно человеку, охваченному страхом? Надежда. Дай ему надежду, и он сделает для тебя многое. Для людей того типа, который был перед М. К., надежда обыкновенно связывалась со знанием (или иллюзией этого знания): «куда ветер дует». Он мог дать им эту иллюзию.
Но для себя он хотел только власти… Кстати, стоит добавить эту черточку к его не такому уж простому характеру, хотел не для того, чтобы все время напропалую ею пользоваться. Главное, чтобы она была реальной и чтобы ею можно было воспользоваться в любой момент…
М. К. в достаточной мере обладал способностью взглянуть на себя со стороны, обладал самоиронией, чтобы осознавать некоторую несолидную комичность, легкий оттенок анекдота в своих первых шагах на пути к власти… Попробуй рассказать человеку со стороны… Но рассказывать он не собирался. Самому себе он иногда признавался, что, возможно, глубинным мотивом его в охоте за властью было преодоление трусости. Об этой своей слабости он знал, увы, слишком хорошо. Особенно мучительно было вспоминать некоторые эпизоды из давнего детства. Во взрослом состоянии он научился как-то с нею бороться – но предатель, даже в тюрьме, остается предателем. Убить его невозможно, ведь он – это ты сам. Благодаря своей собственной тайной трусости М. К. хорошо чувствовал скрытую трусость и страх в других.
Генеральского чина, даже при выходе на пенсию, ему так и не дали. Собираясь перейти к опытам над широкой аудиторией, он первым делом пошел на прием к другому, «действующему» полковнику, который в то время курировал массовые мероприятия. Тогда он еще оставался заведующим своей секретной «неврологической» лабораторией – с научных должностей так рано на пенсию не выгоняют – и, по идее, не должен был выступать на публике, разве что изредка с лекциями в обществе «Знание», а не с сеансами массового гипноза.
Он отлично чувствовал исходящие от коллеги страх и желание выдвинуться. Вслух не требовалось говорить ничего особенного – так, политико-научные благоглупости, которые давали бы топливо внутреннему пожару, который М. К. собирался гнать в нужном направлении другими методами.
М. К. говорил о том, что сейчас, в эпоху гласности, давно пора вынести на публику результаты многолетных экспериментов. С другой стороны, эти экспериментальные методы, которые с должной осторожностью можно отнести к области манипуляции сознанием, никто еще не проверял на массовой аудитории, а тем более, с должным научным контролем.
Подразумевалось, что полковник поймет потенциал методов, о которых рассуждал М. К. Что, как не эти методы, понадобится в эпоху кажущейся открытости, когда традиционными силовыми и идеологическими средствами действовать будет трудно? Поймет он также их потенциал для собственного карьерного роста (в случае успеха). С другой стороны, он, разумеется, беспокоился, как бы чего не вышло, но его успокаивали слова о контроле. Однако главным, конечно, были пальцевые иероглифы, которые время от времени, не перебарщивая, демонстрировал М. К., стараясь, чтобы его руки всегда оставались на периферии поля зрения собеседника.
Опыт осуществился блестяще. Полковник обещал позаботиться обо всех необходимых разрешениях.
Удачный эксперимент над коллегой принес ему удовлетворение. Следующие этапы подготовки первого выступления перед массовой аудиторией были после этого детской игрой. Начальственные дамы… Никакого донжуанства, дозированное, по минимуму, использование элементов гипноза – и они с радостью почти всю работу делали сами.
Зал в одном из крупных инженерных институтов М. К. выбрал лично, по старой памяти – когда-то он отучился здесь несколько лет. На всякий случай визиту М. К. предшествовал звонок от коллеги-полковника, но после первых слов и жестов М. К., его трогательного упоминания об alma mater, монументальная женщина-проректор с восторгом, иначе не скажешь, почти что опережая его просьбу, распорядилась подготовить необходимые бумаги и принялась звонить подчиненным, передавая им наведенный энтузиазм. Гипноз, в некотором смысле, тоже может быть заразным, по крайней мере, если говорить о гипнозе массовом… И даже передаваться по телефону…
Размышлять на досуге о природе своей власти было приятно, да и полезно, но все же надо было ехать. М. К. выжал сцепление, повернул ключ зажигания… Если у дорожных ментов появятся какие-нибудь вопросы насчет коньяка, всегда можно будет дать на лапу – или воспользоваться гипнозом.
5. Машина стояла в пробке, техника гипноза в этой ситуации ничем помочь не могла. Алый огонь светофора отражался в рубине массивного кольца на безымянном пальце М. К. Похожий на глаз, он, казалось, выражал неясную угрозу. Сигнал сменился желтым, зеленым… снова стал красным. Пробка не двигалась.
Вообще-то М. К. собирался переночевать сегодня в своей квартире на проспекте Стачек. Пытаясь объехать пробку, он свернул к Пяти углам. По направлению к Техноложке тоже стояла пробка. Пробираясь переулками, он добрался до Обводного.
И там тоже затор – в направлении к Московскому проспекту, Балтийскому вокзалу, проспекту Стачек…
Безуспешные попытки пробиться М. К. надоели. Существовали, конечно, и другие варианты, помимо квартиры на Стачек, – особых причин ночевать именно там у него не имелось. Следовать подсказкам «мировых линий» было вполне в духе его жизненной стратегии. По ближайшему мосту он пересек канал – в противоположном направлении трафик был свободнее.
На Охте у него тоже имелась квартира, куда рано или поздно надо было заехать. Правда, он не был уверен, что захочет в ней ночевать.
6. М. К. поднялся на девятый этаж. Повозился с ключами, открыл стальную дверь. В квартире недавно был сделан евроремонт, иными словами, в ней не было ничего индивидуального, неповторимого, никаких мелких недостатков, взывающих к столь близкой сердцу любого русского сентиментальности. Собственность должна приносить доход, М. К. предназначал ее для сдачи внаем каким-нибудь фирмачам.
Квартира уже была обставлена финской мебелью из некрашеного дерева, постели застелены, в холодильнике – минимальный запас продуктов, в баре набор напитков. М. К. требовал от своей обслуги, чтобы любая из его свободных квартир в любой момент годилась для проживания.
М. К. осмотрел обе комнаты, расположился на кухне. Конечно, переночевать можно было и здесь, но ночевать здесь не хотелось. А до ночи еще было далеко… Он плеснул себе коньяка. Из кухни он позвонил Татьяне.
Квартира уже была обставлена финской мебелью из некрашеного дерева, постели застелены, в холодильнике – минимальный запас продуктов, в баре набор напитков. М. К. требовал от своей обслуги, чтобы любая из его свободных квартир в любой момент годилась для проживания.
М. К. осмотрел обе комнаты, расположился на кухне. Конечно, переночевать можно было и здесь, но ночевать здесь не хотелось. А до ночи еще было далеко… Он плеснул себе коньяка. Из кухни он позвонил Татьяне.
Старая любовь не стареет… Вот человек, которого он никогда не мог, да и не стал бы гипнотизировать. Но люди стареют, увы… Шестьдесят с лишним, от былой страсти осталось немного, она превратилась в скромную душевную потребность время от времени слышать Танин голос, знать, как там и что происходит в ее жизни, иногда, разумеется, помогать деньгами.
По мелочи Татьяна материальную помощь принимала, но серьезных подарков брать не хотела – никаких автомобилей, квартир, драгоценностей, крупных сумм денег. Единственный аргумент, который на нее действовал: «я хочу помочь тебе вести достойное существование». Все, что сверх, по мнению Татьяны, было от лукавого. М. К. никогда не мог ее убедить, что легкость и свобода – тоже критерий. Втайне он, как и двадцать лет назад, словно мальчишка, робел перед нею.
Она до сих пор жила в старой двухкомнатной квартире на пару со своим мужем!
Ну ничего, ничего, то, что он оставил ей по завещанию, взять ей все же придется.
– Привет, Таня.
– Привет.
– Ну как дела?
– Да как обычно.
М. К. не раз отмечал мысленно, разговаривая по телефону со знакомыми, что невидимый собеседник обычно кажется моложе. Нестареющий, звонкий голос Татьяны мигом возвратил его в прошлое. Ему вспомнились безумные разъезды по ледяному Питеру в поисках её исчезнувшего сына – через мосты, по набережным, вдоль каналов, где в то время не было никаких пробок. Ощущение чуда, ощущение полета… Её широко раскрытые глаза в ту ночь, когда…
– Я тебя люблю.
– Да уж… Я вижу, у тебя тоже ничего нового.
Голос Татьяны звучал насмешливо, но добродушно. М. К. понимал, конечно, что не сможет исправить то, что не сложилось за двадцать лет, несколькими словами. Это не значит, однако, что следует прекратить попытки. Быть может, только благодаря им Татьяна остается для него – вне ненужных сомнений и рассуждений – единственным по-настоящему близким человеком. Вопрос, считает ли так сама Татьяна…
Иллюзия, что она в него влюблена, продержалась недолго. Если смотреть по календарю – то до того дня, как нашелся Гоша.
Это теперь, задним числом, он мог с уверенностью сказать, что Гоша действительно нашелся, что старик-пенсионер, по паспорту родившийся в далеком 905-м году и носящий другую фамилию, и сын Татьяны, оказывается, были одним и тем же лицом. Смутные подозрения стали уверенностью только после возвращения второго путешественника во времени, изобретателя, сумасшедшего профессора, И. А., Ивана Александровича, которого он сам в интересах науки (или, лучше сказать, сверхнауки, ибо чем, если не ерундой, занимается наука обыкновенная, в том случае, если возможны путешествия во времени) взял под свое крыло.
– А ты-то как? – Татьяна, видимо, решила, что была слишком иронична, и прервала затянувшуюся паузу.
– Да все нормально. Собирался поехать на Стачек, но там пробки, ерунда всякая. Возможно, заночую на Охте.
– Ты бы отдохнул.
– Сама знаешь, в моем деле ни выходных, ни праздников.
– Подумать о себе тоже надо, возраст не маленький.
– Ты думаешь, я не думаю?
На здоровье он не жаловался, но что значит в шестьдесят восемь думать о себе? Мечтать о чуде? Ведь при обычном раскладе впереди ну десять, ну пятнадцать, ну двадцать лет, и только. Однако, когда у тебя в руках гениальный изобретатель, расклад может поменяться. И думать о себе – это значит думать о другом. Ничего особенного, разумный эгоизм, о котором говорили еще в девятнадцатом веке.
– Как там Иван Александрович? – Татьяна знала, что профессор живет у него на даче, но, как всегда, отличалась умением с кинжальной точностью выбрать время для того, чтобы задать вопрос. На мгновение М. К. пожалел, что сообщил ей о местонахождении И. А. С другой стороны, если он кому и позволит разделить с собой плоды профессорских открытий, так это будет Таня. Быть может, в этом – единственная возможность вернуть себе её сердце.
– Навещу его на днях.
От путешествий во времени до бессмертия – один шаг, в этом М. К. был уверен, чтобы там ни говорил профессор. Если мир устроен совсем не так, как кажется, то в этом мире все возможно.
Печаль, тревога, отчаянная надежда – вот что осталось у М. К. от этого разговора. Назвать ли иначе надежду на бессмертие, когда каждый день уносит с собой весьма заметную долю еще оставшейся энергии – и просто оставшейся жизни?
М. К. покачал головой и налил себе еще коньяка.
Каждый раз, когда он произносил – хотя бы мысленно – заветное слово «бессмертие», чувствовалась в этом какая-то ошибка, мистический непрофессионализм. О заветном лучше даже не думать.
Но за профессором, разумеется, нужен глаз да глаз. Необходимо осторожно, чтобы не догадался раньше времени, направлять его на поиск главного и присматривать за ним, чтобы…
Сколько интеллигента ни корми, уважать тебя за это он не будет, а при случае предаст и обманет.
7. Попивая коньяк, М. К. принялся обдумывать планы на ближайшие дни. В пятницу состоится очередное выступление.
Пробуждение целительных сил организма – или надежда умирает последней, что-то в этом роде. Ну, к подобному мероприятию особенно готовиться не надо.
Четверг – важная встреча насчет экспорта редких металлов. Это, конечно, дело серьезное. Тут будут кое-какие «зубры», которых фронтальной атакой не возьмешь. (М. К. достал записную книжку, полистал – на каждого участника в ней имелось несколько строчек.)
Среда… Среду он обычно посвящал близкому общению с женским полом – одной или несколькими молодыми барышнями, которых Татьяна – иногда раздраженно, иногда с юмором – в разговоре обычно называла курицами. Его, конечно, огорчало ее раздражение, но о здоровье тоже необходимо было думать. Общение, необходимое для поддержания нормального жизненного тонуса…
С Татьяной он виделся в субботу (посидели в ресторане) и надеялся увидеться в следующие выходные, – раньше, она сказала, никак не получится.
Таким образом, для визита на дачу к профессору оставался завтрашний день.
8. В безликой квартире почти на окраине города оставаться не хотелось, он подумал, что можно в качестве промежуточной точки перед завтрашней поездкой воспользоваться еще одной квартирой. Да, именно так, не зря же он ее покупал, и в этом выборе будет подходящий к случаю символический смысл. Несколько лет назад он воспользовался подвернувшейся возможностью и за совершенно бросовые деньги купил квартиру на Петроградской, которая в прошлом принадлежала самому профессору.
Расследование двойного исчезновения тогда, в семидесятые, закончилось ничем. М. К. формально не имел к следствию прямого отношения – расследованием занимался доблестный «Алеша Попович», работавший в другом отделе, а он, в своей лаборатории, изучал паранормальные способности, обнаружившиеся у Татьяны после исчезновения сына. Тем не менее, воспользовавшись комитетскими связями, он из любопытства посетил место происшествия.
Собственными глазами видел почти нетронутый контекст, из которого профессор попытался вырваться в вечность, в том числе обгорелую кладовку, в которой в момент наполовину удавшегося эксперимента стояла удивительная машина!
Он видел также мельком, но не смог тогда скопировать, показания Литвина, в которых говорилось об изобретении профессора, но которым «Алеша Попович» из зависти, полагая, что на этом смогут сделать карьеру другие, подлейшим образом не дал хода. Сейчас, говорят, он спился – что ж, поделом.
Тогда, воспользовавшись нежеланием «Алеши» дать ход делу, Татьяна сумела скрыть важную информацию – о том, что ее Гоша нашелся.
Скрыть ее, впрочем, было не так уж и трудно. Показания Литвина казались бредом. Тем более, кто мог подумать всерьез, что семидесятипятилетний старик, скромный лаборант на пенсии, – это постаревший на пятьдесят с лишним лет путешественник во времени.
М. К. узнал об этом (и поверил) намного позже, только после того, как в начале девяностых объявился профессор. Голодный, холодный, с карманами, набитыми потерявшими хождение деньгами, без документов (позабыл в спешке).
Квартира профессора к тому времени превратилась в коммуналку, там жили другие люди.
Профессора привели к Татьяне, а Татьяна привела его к М. К. Тогда-то он все и узнал. Узнал о двойном эксперименте. Трудно сказать, как бы обернулось дело, всплыви правда об эксперименте раньше, в семидесятые годы…
В результате первой попытки (не все шло, как планировалось) Гоша улетел в прошлое – и сумел вернуться, прожив незаметным лаборантом почти все советское время. Вторая попытка удалась лучше – профессор, как того и желал, отправился в будущее, но не предусмотрел, что будущее может оказаться не таким, как он рассчитывал.