Зубочистка, побледнев, замотал головой.
– Помнишь, в позапрошлом месяце насильника поймали? В батискаф – и на дно морское. Подыхать медленной смертью. Вот и тебя туда же, вместе с бродягой этим…
Пошту такая перспектива не очень устраивала, поэтому он беззвучно вылез из-под грузовика, подкрался к громилами и рубанул двумя руками наотмашь, целя ребрами ладоней пониже ушей. Есть там такая точка – нервный узел, каротидный синус называется. Регулирует внутричерепное давление. При сильном ударе может вызвать остановку сердца.
Оба амбала рухнули, как подкошенные.
– Магазины у них подбери к «калашу», – посоветовал Пошта офигевшему Зубочистке. – И фильтры для противогаза поищи, дорога нам предстоит неблизкая. Где Один?
– Там, – показал Зубочистка.
Из-за угла донеслось призывное ржание боевого коня.
Интерлюдия Мальчик
Непонятный звук повторился снова, и из песчаника, который, осыпаясь, вспух крошащимся сушеной землей бугром, наполовину высунулся панцирник, карауливший добычу в логовище под раскидистым кустом колючек. Медленно повел отвратительной приплюснутой мордой с россыпью белесых глазюк и пощелкал кривыми серповидными жвалами. Звук, наверняка распугавший во всей округе долгожданную добычу, которую он так терпеливо ждал, на поверхности был слышен отчетливее, и к тому же приближался. Панцирник покрутил головой, которую в следующее мгновение неторопливо накрыла изогнутая длинная тень, и пощупал воздух шевелящейся ложноножкой, которую высунул из раздувающегося теменного подсумка.
– Ишь, шельма какой. Глянь, метров пять, не меньше.
– Ну-ка, Вано, шугани ее. Чтоб другим неповадно было.
– Сейчас. Айн момент.
Грохнул выстрел, и уродливая башка сороконожки-мутанта разлетелась в клочья, оранжевым фонтаном разбрасывая вокруг отравительные комья студенистой плоти.
– И откуда только здесь эта шушера вся нарождается, – недовольно проворчал челнок, досылая патрон в дымящийся карабин и засовывая его обратно под пассажирское сиденье. – Тут же степь, пустыня, считай, жрать совсем нечего. Ан нет, так и прут ведь, приличному человеку уже негде ступить. Позавчера шкандыбали – не было ее тут.
– Тут же тракт. Караваны, кочевники, бандюки, – мягко выправляя штурвал, пожал плечами напарник. – Разборки частые, а у кого и скотина в переходе копытится. Вот падаль да трупаки и перепадают. Прикормленное место, считай.
Под днищем бесколесного автомобиля, превращенного в хорошо оборудованную гондолу, медленно плыла выжженная солнцем дикая крымская пустошь. Поскрипывал ржавый металл, стонали крепкие тросы, тянущиеся от бортов «Таврии» к огромному вытянутому шару, сотканному из давно выцветших лоскутов парусины, тряпок, брезента и даже парочки чьих-то шкур. То и дело оживал двигательный механизм в крыше автомобиля, выхаркивая в чрево аэростата-«Франкенштейна» пыщащие жаром алые языки пламени. Гулко работал «гребной» винт на корме.
– Все-таки до вечера не успели, – сплюнув за борт, цыкнул сидящий на месте водителя челнок и, поправив на макушке кургузый танковый шлем, щурясь, посмотрел на опускающееся к горизонту алое пятнышко солнца.
– Поддавать нельзя, и так лишнего израсходовали, – извернувшись на сиденьи, Вано снял перчатку и потрогал трудящийся во втором «отсеке» двигатель. Третий отсек полностью занимали мешки и контейнеры с драгоценным хабаром, который челноки везли на продажу. Было даже несколько ящиков с картошкой.
– Надо где-то тормознуть. Без перекура не дотянем. В глазах уже рябит, и жрать охота.
– Тут к юго-западу поселение, – Вано развернул на коленях засаленную, заляпанную и перештопанную черти как самодельную карту местности с указанием торговых маршрутов, пометок опасных зон и засидок с мутантами. – Может, сунуть нос? Заодно разведаем, что к чему. Народ вроде мирный, замкнутой общиной живет.
– Так нас там и ждали, – буркнул пилот.
– А кроме них ближе ничего нет, – пожал плечами напарник.
Аэростат челноков чуть забрал в сторону от намеченного курса, продолжая неторопливо продвигаться вперед.
* * *Уже в ранних сумерках дозорные, которых не успели сменить и которых нестерпимо манил упрямо дразнивший ноздри запах жарящегося на огромном кострище в центре лагеря свежего мяса, приправленного набором пустынных трав, лениво поглядывая на горизонт, заметили на северо-западе тускло подмигивающие огоньки. Они смутно колыхались в дымке преломляющейся полосы, разделявшей темнеющее небо и выжженную солнцем крымскую степь, неторопливо остывающую от удушливого дневного зноя. Нагретый за день и теперь остывающий воздух принес вместе с порывом ветра запахи жженого топлива и отдаленный размеренный гул, напоминающий работающие двигатели. Но горизонт оставался недвижим, новый мир, таящий для человека новые опасности, выглядел предательски спокойным, неторопливо отходя ко сну и нарушая густым пологом опускающуюся тишину лишь стрекотом неведомых насекомых. И это настораживало больше всего.
– Кочевники, – Игвар сплюнул травяной мякиш, от которого уже порядочно ныли зубы, и поудобнее перехватил самодельную пику, одновременно служившую посохом и сделанную из крепкой жердины с примотанным в виде наконечника заточенным штык-ножом, снятым когда-то с АКМ-72. Обрыдлая жвачка хоть как-то помогала скрыть за монотонностью работающих челюстей, тягучие минуты пребывания в дозоре. В работу часовых не входила война, эти люди ценились за зоркость, слух и выдержку, позволявшую находиться на своем посту по нескольку длинных, томительных часов, зачастую практически сутки. Люди, от которых зависела жизнь приглушенно гудящего за их спинами бивака, готовящегося к сытному ужину, после которого можно будет спокойно отойти ко сну, когда подкрепившаяся похлебкой смена, наконец-то соизволит оторвать зад от обеденной скамьи. Изредка слышался неторопливый бас мужских голосов, деловитый женский гомон, к которому примешивался детский плач, уютное мычание топчущейся в загоне скотины, потрескивание в жаровне углей, над которыми ветер закручивал шипящее от капель жира пламя.
– Падальщики, – достав из закрепленного на ремне подсумка старинный трофейный бинокль военного образца, за которым ухаживал и регулярно очищал от смертельно опасного для нежной техники приносимого ветром песка, напарник поднес его к глазам и прищурившись, включил режим ночного видения. Остывающий воздух на границе земли и неба преломлялся, вибрировал и дрожал, мешая разглядеть непонятный источник загадочного появления светлячков. А может, и показалось. Да нет, вон один. Чуть левее еще три, а совсем в стороне четвертый, приближающийся к остальным под каким-то странным углом и, что более странно, – намного быстрее.
– Что скажешь? – Игвар взял протянутый бинокль и некоторое время смотрел на пустыню.
– Фары.
Напарник кивнул.
– Квадры, или что-то пошустрее. Только чего они мечутся как припадочные? Вон опять, смотри.
– Объезжают стоянку. К привалу готовятся, – неуверенно ответил второй дозорный, продолжая щупать окулярами местность. – Вроде караван.
Усталость, глюки от перенапряжения? Запросто. Голод упрямо стоял на своем. А может, и вправду караван, их община находилась неподалеку от одного из торговых трактов, которым часто пользовались челноки и солидные торгаши покрупнее. Но с другой стороны, надо обладать неплохим арсеналом и недюжей смелостью, чтобы пересекать степь ночью. Качнувшись, тревожно загудели мятущееся на концах воткнутых в землю жердей факелы. Игвар вернул бинокль и уже засовывал его обратно в подсумок, когда его окликнул тоненький детский голос:
– Дядька, дай посмотреть!
– Ты чего не дома? Ужинают все давно. А ну, брысь!
– А я уже, – тряхнув челкой, упрямо соврал мальчишка. – Дядька Антон передать велел, чтобы не робели, и еще чутка потерпели, вас скоро сменят. Ну, дай. Ну, разочек!
– Ладно уж, – смилостивился взрослый, то ли обрадованный скорой передачей вахты, то ли глядя на смешно нахмуренную мордаху ребенка. – Только не крути ничего.
– Знаю я, – деловито отмахнулся мальчишка и, взяв прибор, жадно прильнул к окулярам, нацеливая их на степь. В выпуклых линзах довоенного прибора она выглядела как на ладони. Такая бескрайняя и манящая, что у мальчишки перехватило дух. Такая близкая – можно рукой подать – и такая недоступная, затаенная опасность на каждом шагу.
– Эй, – неожиданно буркнул он, не отрывая глаз от бинокля. – А это что?
– Где, – лениво поинтересовался Игвар, не предавая особого внимания словам, мало ли что мальчишке почудится. – Чего усмотрел?
– Да вот же. Вон там… – паренек перехватил бинокль и, к удивлению часового, умело подкрутил кольцо кратности, подправляя градус оптики.
– Эй, а ну-ка не трогай.
– Глядите, – мальчик чуть не заплакал от досады, что ему никто не верит, – там кто-то лагерь разбивает.
– Эй, а ну-ка не трогай.
– Глядите, – мальчик чуть не заплакал от досады, что ему никто не верит, – там кто-то лагерь разбивает.
– Брешешь, малец. Фантазер. Не спеши, наиграешься в войнушку еще!
– Да ну вас!
Откуда-то издалека донесся унылый животный вой и внезапно резко оборвался, словно придавленный чьей-то невидимой рукой. Ребенок вздрогнул, но бинокля не опустил. Наоборот, ему стало еще интереснее. Так звучал мир где-то ТАМ. В большом и опасном пространстве за пределами бункера.
– Ну все, хватит. Насмотрелся уже.
– Эй! – разочарованно пискнул ребенок.
– Все, хватит с тебя, – пряча прибор в подсумок, не грубо, но твердо отрубил часовой. – Дуй домой, постреленыш. Мамка обыскалась, небось.
– А она знает, что я до вас пошел, – невозмутимо отрезал ребенок. – И у меня дела есть! Не маленький!
– Ну-ну, – переглянувшись, хмыкнули дозорные, но упрямый ребенок опять припустил куда-то в сторону, возвращаясь к входу в бункер, где обитала его семья да и вся небольшая община, через наружные загоны, в которых ворочался домашний скот и недовольно фыркали лошади.
– Эй, – прислонив лицо к неширокому отверстию в ограждении, скорее слыша и ощущая запах невидимых в сумраке зверей, осторожно позвал мальчишка. – Ты где? Я пришел. Принес тебе кое-что, выходи.
В темноте завозилось, и в полоску света, отбрасываемого факелом у входа в загон, поднявшись из наваленной на землю кучи соломы, выступил жеребенок, неуклюже перебирая четырьмя парами тоненьких, словно прутья ног.
– Не бойся, давай, – выудив из кармана горсть сушеных кореньев, скупо смоченных драгоценной водой, которую сцедил чуточку из канистры, припрятанной родителями на черный день (он даже боялся представить, что бы было, узнай отец о таком страшном проступке) ребенок протянул угощение приближавшемуся жеребцу, настороженно нюхавшему воздух. – Это вкусно, я сам пробовал. Только жевать надо быстро, а то горчит потом.
В подтверждение слов он поднес один из корешков ко рту и (ловко спрятав его кулаке) изобразил, что положил его в рот и стал с улыбкой разжевывать. Жеребенок скосил лучащийся доверием миндалевидный глаз и, поведя ушами, высунул длинный шершавый язык, за которым последовал растаявший в воздухе клуб пара.
– Вот молодец, – пока жеребенок с удовольствием хрумкал корешки, работая массивными челюстями, мальчик протянул руку и осторожно поднял ладонь. Поколебавшись, он коснулся теплой шершавой морды, которую покрывал воздушный зеленоватый пушок. Дикие скакуны крымских степей тяжело поддавались дрессуре и нередко в виде протеста откусывали горе-укротителям руки, да и прочие другие «не к месту» выступающие части тела. Но этот был еще совсем-совсем маленьким, всего нескольких месяцев от роду, к тому же родившийся уже в неволе, и мальчуган успел к нему привязаться. – Ты будешь моим конем, – с уверенностью важно рассудил он.
Продолжая расправляться с ужином, который смачно хрустел на зубах, жеребенок шумно всхрапнул и хлестнул себя по крупу коротким хвостом с кисточкой на конце.
– Сынок! Эй! Да где же этот сорванец! Да что же это за ребенок, управы на него нет.
– Это мама! – ребенок испуганно отстранился от загона, словно его ударило током. – Ладно, потом придумаю! Пока! Я завтра вернусь! Обещаю!
Но мальчику не суждено было вернуться, так как его жизнь вместе с судьбами остальных обитателей бункера всего через несколько часов круто изменилась навсегда.
* * *Бивак атаковали глубокой ночью. Часовых сняли практически без звука, а следом заревела, загрохотала слепящая прожекторами разномастная техника, которую во избежание лишнего шума подтащили на вьючных животных, замкнувшая убежище общины в кольцо.
– Жители бункера! – над равниной гулко отражаясь от бетонных стен укрепления полетел властный, искаженный множеством динамиков голос. – Говорит атаман Микула! Вы знаете, зачем я пришел! Время вышло! Я больше не намерен ждать, и так дав вам времени на несколько недель! Мое терпение и доброта не безграничны. Платите указанный оброк, или уходите с моей земли!
– Микула, родный! Не стрыляй, это я, Мыхей! – из бункера, помахивая над головой корявой палкой с заляпанным лоскутом, символизирующим парламентерство, показался ковыляющий согнутый дед, всего десяток лет назад бывший крепким сорокалетним мужиком. – Нету оружия, хлопчики, нет! И оброка нет, Микулушка. Ничего нет. Да куда ж мы пойдем-то, родный? С женщинами, дитями грудными. Некуда нам податься Микулушка, пощади. Сами бедствуем. Хочешь скотину бери. Коней бери, курей бери, поросю последнюю, только нету у нас больше ничего…
Коротко хлопнул выстрел. Пуля пришлась старику точно меж глаз, и он, как подкошенный, рухнул на землю, подняв облако пыли, заискрившейся в свете прожекторов. Микула засунул пистолет обратно в кобуру.
– Если нечего дать, заберу все. И всех, – категорично рассудил он и сделал жест сорвавшимся с места боевикам, сворой голодных шакалов ломанувшихся в раскрытые гермоворота, топча тело застреленного старика.
* * *– Это еще что за дичь? – нахмурился Вано и, поднеся к глазам бинокль, посмотрел на чернеющую под гондолой-автомобилем степь, в одном месте ярко освещенную кольцом мощных прожекторов от выстроившейся бронетехники.
– Стоянка? Караванщики?
– Не похоже. По карте здесь должна быть община Диннычей. Значит, это она и есть.
– Выходит, нападение? – сидящий рядом напарник так же вглядывался в ночь.
– Да это ж Микула с хлопцами! – вдруг воскликнул Вано, разглядев символ казачьего атамана, косо намалеванный на боку одного из автомобилей. – За данью, видать, пришел.
– Снова гуляет, черт. Эх, не завидую я тем, кто внутри. Значит, приземляться не будем, – пилот покосился на сложенный в заднем отсеке хабар. – Сами под распил попадем.
– Похоже, что так, – не отрывая от бинокля проговорил Вано, в окуляры наблюдая, как на площадку перед бункером выводят группу женщин и детей, которых словно скотину согнали в кучу под дулами автоматов, рядом с лежащими лицом вниз мужчинами. Налетевший ветер донес до челноков эхо выстрела, за которым последовала непрекращающаяся оглушительная канонада.
– Да что ж он творит-то гад! А ну-ка давай, выворачивай!
– Тебя что, бес попутал? Куда нам-то лезть? С грузом-то! Микула узнает, не простит. Головы поснимает. Всех не сдюжим.
– Не трынди, а давай выворачивай и светильники погаси. Грабить – грабь, но детей с женщинами…
Вано перебрался в лишенную капота переднюю часть «Таврии» и принялся сноровисто расчехлять шестиствольный авиационный пулемет, запитанный к двигателю гондолы.
* * *– Детей! Детей-то пошто! Пощади, ирод!
– Заткнись, старая дура! – хлесткий удар приклада выбил из щербатого рта старухи последние остатки зубов. Захлебнувшись брызнувшей кровью, женщина повалилась в степную пыль бесформенным кулем тряпья.
Мужчин ткнули лицом в песок, велев заложить руки за головы. Кто-то тихонько подвывал, жалобно скулили дети. Басовито рыдала дородная молодуха, которую, пьяно смеясь, жадно тискал за груди рослый казак.
– Раз не платите – смерть!
– Ишь, какая ладненькая! – из бункера вывалился еще один казак, волокущий за волосы сопротивляющуюся молодую женщину. – В медотсеке пряталась. Что, думала не найду? Моя теперь будешь. Ух я тебя…
– Да пошел ты! – извернувшись пленница смачно плюнула конвоиру в лицо.
– Сука! – взревел казак и, рванув из ножен тесак, с размаху мазанул лезвием по тоненькой девичьей шее. В лицо брызнуло красным.
– Мама! – зажатый в кольце старух и прочих детей мальчишка рванулся, но чья-то рука удержала его.
– Куда ж ты, глупый. Не рыпайся, не поделать тут уже ничего.
– Мама! Мамочка! – истошно надрывался ребенок. – Сволочи!
Убийство словно послужило сигналом. Густая, бурая кровь, толчками выплескиваясь из горла женщины и лениво мешаясь с песком, пробудила страшный, чудовищный первобытный инстинкт. Казаки Микулы, словно псы при виде крови, вскинули свое оружие, без разбора, не целясь, расстреливая всех и вся. Ночной воздух наполнился криками, запахом пороха, смертью…
И вдруг пришел новый звук: тонкое жужжание на уровне свиста. В следующий миг первый ряд расстрельной команды превратился в корчащийся фарш, сложившийся, словно толкающие друг друга кости домино, под которым высокими, под три метра фонтанами вздымалась земля. Плавно приближающийся аэростат с челноками открыл по казачьей банде шквальный огонь, угощая налетчиков из авиационного пулемета. Вано работал, не целясь, понимая, что в кровавой бойне, которая только что произошла, в живых никого не осталось. Все смешалось – люди, налетчики, пленные.
– Жрите, суки! – заорал Вано, и под шквалом пуль, неуклюже взбрыкнув задом, с грохотом взорвалась одна из громоздких машин, находящихся в оцеплении. «Хаос, боль, разрушение… Вот что мы оставили себе. Вот что сделали с миром. Плевать!» – Вано с такой силой давил на гашетку, что побелел палец.