— Очаровательные создания.
— Да. Одного я откопала сама.
Это не каждый день услышишь.
— Когда? Где?
— Я наткнулась на почти целый скелет, когда мне было шестнадцать лет, отдыхая в деревне вместе с семьей. Это был крупный экземпляр. Конечно, я и представить не могла, увидев часть грудной клетки, торчавшую из земли, что он такой большой, но потратила остаток каникул, радостно выясняя этот факт.
— Вы что, раскапывали его сами?
— Нет, конечно. Мне помогали брат с сестрой, дети из ближайшей деревни и молодые люди, которых заинтересовала вся эта суета.
— И что это был за ящер?
Последовало короткое молчание.
— Э… швабский дракон.
— Платеозавр? Мне они нравятся. Красивые зверюги. Что вы сделали со скелетом?
— Хотела выставить его дома, но мне, конечно, не разрешили.
Он рассмеялся.
— Представляю.
Взрослый платеозавр мог достигать более тридцати футов в длину. Даже во дворце, подобном Алджернон-Хаусу, такой экспонат задавал бы доминантную ноту всему дому.
— Спустя некоторое время я опомнилась и передала его в музей.
Судя по шороху угля по бумаге, она начала снимать отпечатки со следов.
— В какой музей?
— Пусть он останется неназванным.
— Боитесь, что я отправлюсь туда и выясню, кто вы?
— Уверена, у вас есть более важные дела, но лучше не рисковать.
— Почему, учитывая, что вы уже пустились в рискованное предприятие?
На секунду шорох угля прекратился, а затем возобновился еще энергичнее.
— Потому что я могу исчезнуть в любой момент. Что это, как вы думаете?
Ему потребовалось мгновение, чтобы сообразить, что она говорит об окаменевших следах. Она снова сменила тему.
— Наверное, молодой игуанодон. А возможно, какой-то хищный ящер.
— Каким временем он датируется, по-вашему?
— Думаю, поздним Юрским или ранним Меловым периодом.
— Поразительно, — промолвила она, — что нечто, столь хрупкое и эфемерное, как следы, может сохраняться на протяжении ста пятидесяти миллионов лет.
— При соответствующих условиях все возможно. — Он коснулся повязки. Она повязала ее вполне надежно, но под его веками не было мрака, скорее темная охра, пронизанная золотистыми лучами. — Вы больше не занимались поисками окаменелостей?
— Нет.
— Почему, если вас это так восхищает?
Она молчала.
— Пожалуйста, не забывайте, дорогая, что я не могу видеть вас. Так что не пожимайте плечами и не закатывайте вместо ответа глаза.
— Я не закатывала глаза.
— Но пожали плечами?
Он принял ее молчание за согласие.
— Вы сказали, что вам было шестнадцать, когда вы наткнулись на швабского дракона. Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж?
— Семнадцать.
— Видимо, ваш покойный муж считал, что слоняться с лопатой, раскапывая старые кости, неподходящее времяпрепровождение для женщины?
Последовало очередное молчание — и очередное согласие.
— Если мне не изменяет память, — сказал он, — некоторые из самых значительных находок в области британской палеонтологии были сделаны женщиной.
— Да, Мэри Эннинг. Я читала о ней. Мой муж говорил, что своими находками она обязана слепой удаче.
Кристиан фыркнул.
— Если Бог счел нужным одарить женщину слепой удачей, вряд ли он против того, чтобы женщины занимались подобными вещами.
Шорох грифеля прекратился, и послышались шаги, направлявшиеся к письменному столу. За грифелем?
— Вы пытаетесь очаровать меня словами, — лукаво заметила она.
— Это не значит, что я неискренен. Можете поехать со мной, когда я в следующий раз отправлюсь на раскопки, если не верите.
— Кажется, мы договорились, что я исчезну, как только мы сойдем на берег.
— Но ничего не мешает вам вернуться ко мне, не так ли? Вы знаете, кто я и где меня найти.
— Скоро вы женитесь, и для меня это достаточное препятствие.
— Я могу отложить свадьбу. — Мачеха оторвет ему голову, но ради баронессы он охотно вытерпит редкие приступы недовольства вдовствующей герцогини.
— Это ничего не меняет.
Он покачал головой.
— Вы бессердечны, баронесса.
Она мигом парировала.
— А вы, герцог, слишком многого хотите.
После этого он оставил ее в покое, но Венеция уже не могла сосредоточиться на своем занятии.
Ну почему из всех людей именно Лексингтон должен был оказаться человеком таких широких взглядов? Вплоть до того, чтобы пригласить ее в экспедицию! Она мечтала об этом годами. Каждый раз, когда Венеция слышала о значительном открытии, она сожалела, что это не ей выпало счастье наткнуться на пласты осадочных пород и вписать страницу в историю геологических эпох.
Спустя четверть часа Венеция собрала сделанные отпечатки и надела на голову шляпу. Было бы невежливо заставлять его сидеть с повязкой на глазах еще дольше.
— Спасибо, сэр. Вы доставили мне большое удовольствие. Я найду дорогу к выходу.
Венеция не знала, что заставило ее пройти так близко от его шезлонга. Но ее голова, определенно закружилась, когда Лексингтон перехватил ее и притянул к себе. Скинув с ее головы шляпу, он приник к ее губам в страстном поцелуе. Ее кровь вскипела, а тело отозвалось яростной пульсацией в местах, о которых не полагалось упоминать в приличном обществе.
— Я прошу не так уж много, — прошептал он, почти касаясь ее губ. — Если вы собираетесь исчезнуть в конце плавания, только справедливо, если вы будете оставаться в поле моего зрения, пока оно не закончится.
С завязанными глазами ему следовало бы выглядеть беспомощным. Но он олицетворял собой целеустремленность и уверенность в себе. Сердце Венеции гулко забилось.
— Мне нужно идти.
— Когда мы снова увидимся?
— Нам не стоит больше встречаться.
— Стоит, уверяю вас. Я очень, очень давно ничем так не наслаждался, как вашим обществом.
В таком случае почему он не овладеет ею прямо сейчас? Прижатая к его телу, она могла чувствовать степень его возбуждения и хотела, чтобы он подчинил ее своей воле, как разбойник-вестгот свою пленницу.
— Я невосприимчива к пустым любезностям, — заявила Венеция, но ее голос дрогнул.
— Я ни разу в жизни не произнес пустой любезности, — совершенно серьезно возразил герцог. — Когда я с другими женщинами, мне кажется, что присутствует только половина меня, а другая предпочла бы находиться где-нибудь еще, в другом месте и времени. Когда я с вами, я не чувствую себя раздвоенным. Меня не преследуют другие мысли и другие желания. Вы не можете себе представить, как это приятно — полностью находиться здесь и сейчас.
А он не может себе представить, как приятно сознавать, что такие замечательные качества приписывают твоей персоне. Пусть правильностью черт она обязана природе, но разве не ее заслуга, что ее общество, а не внешность, притягивает к ней герцога?
— Вам не нужно никуда идти, — мягко сказал Лексингтон.
— Нужно. — Она боялась взять на себя ответственность за выбор. В последний раз, когда она решилась на подобный шаг, она обрекла себя на годы несчастий.
— Но вы вернетесь, — наконец-то властно заявил он. — И не спорьте. Вы будете обедать здесь, со мной.
Венеция смотрела на его выразительный рот, чеканную линию его подбородка и повязку, скрывавшую его глаза. Под ее ладонью его грудь вздымалась и опадала. Ей пришлось сжать пальцы в кулак, чтобы не начать тут же расстегивать пуговицы его рубашки.
— Хорошо, — сказала она. — Но только обедать.
Глава 7
— Я чувствую себя обделенным, — заявил Кристиан.
Она сдержала свое слово и пришла на обед. Он пообедал заранее, так что ей не пришлось кормить его, пока он оставался с завязанными глазами. После обеда она отвела его к шезлонгу с бокалом вина, а сама проследовала в противоположный угол гостиной, чтобы еще немного полюбоваться окаменевшими следами.
— Вы должны быть довольны, что я здесь.
— Я в восторге. Но это не отменяет того факта, что я чувствую себя обделенным. Раз я не вижу вашего лица, я должен видеть все остальное. А если мне нельзя видеть остальное, я должен хотя бы касаться вас.
Баронесса фыркнула, явно не испытывая сочувствия к его положению. Он улыбнулся. С его титулом и неприступной манерой держаться, он подавлял большинство женщин — и немало мужчин. Она, однако, без тени колебаний ставила его на место.
Его пальцы нащупали какой-то предмет. Ее шляпу. Он поднял ее и повертел в руках.
— Скажите, что вы делаете?
— Любуюсь следами, конечно. Зачем еще я здесь?
Кристиан развлек себя, представив, как она облизывает каменную глыбу.
— По той же причине, что и вчера вечером. Чтобы узнать меня лучше.
— Прошлой ночи мне хватит на несколько лет.
Он фыркнул, положив ее шляпу на дальний конец шезлонга.
Он фыркнул, положив ее шляпу на дальний конец шезлонга.
— Даже не знаю, что это: комплимент или оскорбление.
— Когда я сделаю вам комплимент, сэр, вы поймете.
— Ха! Вы подогрели мою решимость, мадам. Вы сделаете мне комплимент, прежде чем закончится эта ночь.
— У вас отличные окаменелости, сэр. Другого комплимента вы от меня не дождетесь.
Он снова улыбнулся и сделал глоток вина.
— Обожаю вызов.
Какая непринужденная и приятная самоуверенность. Ничего от оскорбительной заносчивости Тони, о которой Венеция не догадывалась, пока не стало слишком поздно.
— Расскажите мне о себе, — сказала она. — Вы происходите из просвещенного семейства?
Лексингтон не шевельнул и пальцем, удобно откинувшись в шезлонге, с поднятым к потолку лицом. Тем не менее у нее возникло ощущение, что его поза стала более настороженной… более хищной. Видимо, он почувствовал интерес, который ей не следовало показывать.
— Нет, — отозвался он спокойным, дружелюбным тоном, не давая ни малейшего повода заподозрить, что подбирается к добыче. — Скорее наоборот, де Монфоры всегда отличались ограниченностью. Они до шекспировских времен не снисходили до того, чтобы разговаривать по-английски.
Венеция потерла затянутой в перчатку рукой один из маленьких следов.
— Неужели вы не встретили возражений со стороны своей семьи, когда решили стать натуралистом?
— Мой отец отнесся к этому крайне неодобрительно.
Лексингтон откинул голову назад, опустошив свой бокал. Венеция не могла отвести взгляда от сильной линии его шеи.
— Наверное, это доставило вам немало неприятностей.
Он поставил бокал на ковер. Сигнал к тому, что он готов броситься на добычу?
— Он произнес несколько раздраженных тирад, но меня непросто свернуть с пути, который я выбрал. Я не обращал внимания на него и на всех остальных, кто пытался мне помешать.
Его пальцы рассеянно обводили кромку бокала. Венеция не могла не вспомнить умелые движения этих пальцев, прошлой ночью игравших с ее напрягшимся, как струна, телом.
— Большинство молодых людей не в состоянии противиться воле родителей.
Он выпрямился, широким уверенным жестом перекинув руку через спинку шезлонга.
— Мой отец был чрезвычайно высокого мнения о себе, но он вел беспутный образ жизни, что давало мне право пропускать его слова мимо ушей. К тому же я знал, где располагается кухня, поэтому меньше всего боялся, что меня отправят в постель без ужина.
Венеция прислонилась к каменной глыбе.
— Меня воспитывали в убеждении, что нельзя потакать своим прихотям. Этого и взглядов моего мужа оказалось достаточно, чтобы убедить меня в том, что, стремясь заниматься раскопками, я иду на поводу у легкомысленных и эгоистичных порывов.
Лексингтон слегка улыбнулся.
— Вас так легко сломить?
Они все еще говорят об окаменелостях?
— Ну, мой интерес не так уж бескорыстен. Мне хочется найти окаменевшие скелеты, которые были бы больше, лучше и удивительней, чем все, что были обнаружены до сих пор. А не потому, что я серьезный натуралист, пытающийся понять устройство мира.
Лексингтон поднялся на ноги.
— Нет ничего дурного в желании добиться успеха. Азарт охоты, который движет нами, что бы мы ни искали: неизвестную планету, новый закон физики или окаменевшие ископаемые — в конечном итоге проливает свет на загадки, связанные с возникновением жизни на Земле.
Он все еще находился на другой стороне комнаты, с завязанными глазами, а у Венеции уже стеснило дыхание.
— Мне пора, — поспешно сказала она.
Он склонил голову набок.
— Со мной вам нечего опасаться. Вы же знаете.
Он ошибался. Она давным-давно не была в такой опасности. Как глупо с ее стороны надеяться, что он подскажет ей решение. Она не просто играет с огнем, она жонглирует динамитными шашками с зажженными фитилями. За каждую каплю радости, которую она позволила себе, ей придется заплатить ведрами сожалений.
— Спасибо за обед. И спасибо за удовольствие, доставленное вашей находкой, — сбивчиво произнесла она, торопясь уйти.
— Без вас ночь покажется мне очень долгой.
— Сожалею, но я действительно не могу остаться.
Он повернулся к ней лицом.
— В таком случае спокойной ночи. Увидимся завтра на утренней прогулке. В том же месте и в то же время.
Венеция покачала головой.
— Нам не стоит встречаться.
— По-моему, я ясно дал понять, что в восторге от вашей компании, даже если вы не лежите подо мной обнаженная.
При воспоминании о собственном распутстве и наслаждениях, которые он обрушил на нее, у Венеции пересохло во рту. Ей пришлось откашляться, прежде чем заговорить.
— Поскольку нам все равно предстоит расстаться, почему бы не сделать это сейчас?
Лексингтон снова сел, положив руку на ее шляпу.
— Очень жаль, что наши настроения не совпадают, — медленно произнес он, теребя краешек ее вуали.
Венеция предпочла бы ощутить его пальцы на себе.
— Если вы отдадите мне шляпу, я смогу уйти.
— Если мы больше не увидимся, я вправе рассчитывать на прощальный поцелуй, — заявил он. Можно было только удивляться легкости, с которой его галантный тон сменился на требовательный.
— Вряд ли это разумно, — слабо возразила она.
— В таком случае я не выпущу вашу шляпу из рук. К тому же вы передо мной в долгу.
Почему она не может ограничиться чем-нибудь одним? Почему тянется к будоражащей кровь опасности, отчаянно цепляясь за одиночество — единственное убежище, которое она когда-либо знала?
Оттолкнувшись от каменной глыбы, Венеция решительно пересекла комнату, присела на край шезлонга и коснулась его губ в коротком поцелуе.
— Не пытайтесь надуть меня, — произнес он тоном герцога Лексингтона, не терпящим отказа. — Это не поцелуй.
Она оперлась о подлокотник кресла и снова коснулась его губ своими. Затем сделала глубокий вздох и приникла к его губам по-настоящему.
У него был вкус вина — выдержанного кларета, возможно, более старого, чем их суммарный возраст — и желания. Венеция привыкла быть желанной. Тем не менее напряжение, в котором пребывало его тело, словно он изо всех сил сдерживался, чтобы не овладеть ею на месте, подействовало на нее пьяняще.
Никто никогда не желал ее так сильно.
Она закончила поцелуй, но не отстранилась. Его губы были так близко, что их дыхание смешивалось, частое и неровное. Он буквально излучал страсть. Сердце Венеции гулко колотилось, щеки горели, словно она стояла рядом с камином.
Не дав себе задуматься, она снова прильнула к его губам. К ее восторгу, он притянул ее ближе и стиснул в объятиях. Внезапно она поняла, что больше не может ждать. Ее руки потянулись к застежке его брюк. Он задрал ее юбки, облегчая себе доступ. Когда его пальцы коснулись разреза в ее панталонах, Венеция застонала.
Он прервал поцелуй.
— У меня где-то есть губка. — Он задыхался, словно только что взбежал вверх по лестнице.
— Не нужно. Я не могу зачать. — Она схватила его за волосы и крепко поцеловала, охваченная желанием, таким же страстным и неодолимым, как у него.
После этого не было слов, только жар, взаимная потребность и бесконечное наслаждение.
Кристиан лежал, играя с изящными пальцами баронессы.
Он трижды довел себя до пика. Что касалось ее, то он потерял счет. Она начала содрогаться в экстазе практически сразу, как только он вошел в нее. И оставалась в состоянии блаженной расслабленности еще долго после того, как все закончилось.
Он улыбнулся. Она заставила его гордиться собой. Это было на него непохоже. Он всегда считал, что мужчина должен быть умелым в постели. Это такой же необходимый навык, как умение обращаться с лошадьми и пользоваться огнестрельным оружием, и здесь нечем хвастаться. Однако сейчас Кристиан чувствовал себя как петух, который только что оплодотворил целый курятник и готов взлететь на крышу и оповестить об этом окрестности.
Он не мог припомнить детали, но в какой-то момент он погасил свет, сорвал повязку и отнес ее на свою постель. И теперь они уютно лежали под одеялом, а ее голова покоилась на его плече.
— Не помню, чтобы я был так горд собой, даже когда прочитал свою первую статью в журнале Королевского общества.
— Хм-м-м, — отозвалась она. На мгновение Кристиану показалось, что она снова замкнулась в себе. Но она продолжила: — У вас странное представление о ценностях, герцог.
— А вы — странное создание, баронесса, хоть и прекрасное.
Она встрепенулась.
— Вы не знаете, как я выгляжу.
— И это делает вас менее красивой? Не думаю.
— Мы знакомы… сколько? Два или три дня? И большую часть этого времени я провела, либо отказываясь спать с вами, либо меняя свое решение, либо в вашей постели. Что в этом такого уж прекрасного?