Но, конечно же, спорила она с собой, эта заповедь не прилагалась к животным. Нам разрешалось убивать животных, убийство животных не было смертным грехом. И эта тварь в детской кроватке была всего лишь животным, чудовищем, монстром. Не человеческим младенцем. А потому его убийством она не могла обречь свою бессмертную душу на вечные муки.
С другой стороны, откуда такая уверенность, что это не человеческий младенец? Родился-то он от мужчины и женщины. И разве можно найти более фундаментальный критерий принадлежности к человечеству? Ребенок был мутантом, но человеческим мутантом.
Эта дилемма казалась неразрешимой.
В детской кроватке маленькое смуглое существо подняло ручку, потянулось к Эллен. Нет, не ручку. Лапу. С длинными костистыми пальцами, слишком большими для шестимесячного младенца, пусть и крупного для своего возраста. Как и лапы животного, руки этого маленького чудовища не соответствовали размерам тела. Грубая черная шерсть покрывала тыльные стороны ладоней, особенно густо росла она около костяшек пальцев. Янтарный свет блеснул на острых кромках ногтей. Младенец цапанул воздух, но не смог добраться до Эллен.
В голове у нее не укладывалось, как такая тварь могла выйти из ее чрева. Как вообще могла существовать? Она знала, что у людей иногда рождаются уроды. Некоторые работали в одном из павильонов их ярмарочного шоу. Действительно, выглядели более чем странно. Но разве можно было сравнить их с этим младенцем? Он мог дать сто очков форы любому из этих уродов. Почему такое случилось? Почему?
Убийство этого ребенка стало бы актом милосердия. В конце концов, не было у него никакой возможности насладиться радостями нормальной жизни. Он всегда оставался бы уродом, объектом насмешек и презрения. Проводил бы дни в горечи и одиночестве. Ему бы отказывали во всех удовольствиях, у него не было шанса обрести счастье.
Более того, если бы ей пришлось всю жизнь приглядывать за этим существом, она тоже не смогла бы найти своего счастья. Даже мысль о том, что она будет растить это чудовище, повергала Эллен в отчаяние. Убийство обещало стать актом милосердия и для нее, и для этого наводящего ужас мутанта, который сейчас смотрел на нее из детской кроватки.
Но римская католическая церковь не признавала убийств из милосердия. Даже самые благие мотивы не спасли бы ее душу от ада. И Эллен знала, что мотивы ее далеко не чисты. Она хотела избавиться от тяжелой ноши, то есть частично старалась и ради себя.
Существо продолжало смотреть на нее, и у нее, возникло тревожное чувство, что эти странные глаза смотрят не только на, но и сквозь нее, читают ее мысли и душу, как раскрытую книгу. Существо знало, что она задумала, и ненавидело ее за это. Бледный язык твари медленно облизнул темные губы.
Монстр воинственно зашипел на нее. Человеческий это был мутант или нет, сочли бы его убийство за грех или нет, Эллен знала, что видит перед собой зло. Не просто деформированного младенца. Что-то другое. Гораздо худшее. Монстр таил в себе опасность. Зло. Эллен это чувствовала и сердцем, и разумом. Существо росло с пугающей скоростью. Ему всегда хотелось есть, и Эллен кормила его в два раза чаще, чем кормят обычного младенца. Неделю за неделей она наблюдала происходящие в нем изменения. С удивительной быстротой оно училось владеть своим телом. Вскоре могло начать ползать, потом ходить.
И что дальше? Каким большим и подвижным станет это существо, прежде чем она потеряет над ним всякий контроль?
Во рту пересохло, Эллен попыталась выработать хоть немного слюны, но напрасно.
Струйка холодного пота скатилась по лбу в уголок глаза. Она моргнула, выжимая солоноватую жидкость.
Если бы она могла сдать ребенка в приют для неполноценных детей, где ему и следовало быть, то убивать не было бы нужды. Но Конрад никогда не согласился бы отдать младенца. У мужа он не вызывал ни малейшего отвращения. Муж его совершенно не боялся. Более того, радовался ему больше, чем нормальному ребенку. Гордился тем, что стал отцом такого вот существа, а Эллен гордость эту воспринимала как признак безумия.
Но даже если бы она сдала существо в приют, это решение не было бы окончательным. Зло осталось бы. Она знала, что ребенок — зло, не было у нее в этом ни малейших сомнений, и чувствовала свою ответственность за то, что дала жизнь такому существу. Не могла просто повернуться к нему спиной и уйти, чтобы кто-то другой имел с ним дело.
А если, став больше, существо кого-то убьет? Не на нее ли ляжет вина за это убийство?
После того как пошел дождь, температура воздуха, который проникал в трейлер через открытые окна, значительно понизилась. И теперь легкий, ветерок обдувал шею Эллен арктическим холодом.
Ребенок предпринимал первые попытки вылезти из кроватки.
Наконец-то, собрав в кулак вселенную бурбоном храбрость, стуча зубами, Эллен дрожащими руками взяла младенца. Нет. Существо. Не следовало ей думать об этом монстре как о ребенке. Не могла она позволить себе сентиментальности. От нее требовались действия. Хладнокровие. Неумолимость. Непреклонность. Железная воля.
Она собиралась поднять эту мерзкую тварь, достать из-под головы подушку с атласной наволочкой и задушить этой самой подушкой, не оставляя на теле следов насилия. Хотела, чтобы смерть выглядела естественной. Даже нормальные, здоровые дети умирали в кроватках без видимых причин. Никто бы не удивился и ничего бы не заподозрил, если бы этот жуткий уродец отошел во сне в мир иной.
Но едва Эллен подняла тварь с подушки, та отреагировала с такой дикой яростью, что план разом рухнул. Существо завизжало. Полоснуло ее когтями. Эллен вскрикнула от боли, когда острые ногти порезали кожу. Кровь. Из глубоких порезов тут же потекла кровь.
Младенец извивался, брыкался, и Эллен с трудом удерживала его на руках.
Тварь поджала губы и плюнула в нее. Сгусток густой, дурно пахнущей, желтоватой слюны угодил ей в нос.
Эллен содрогнулась, ее едва не вырвало.
А младенец-монстр растянул губы, обнажив испещренные темными пятнами десны, и зашипел.
Гром разорвал застывшую ночь, огни в трейлере мигнули, раз, другой, короткий период темноты подсветила молния, а потом вновь зажглись лампы.
«Пожалуйста, Господи, — взмолилась Эллен, — не оставляй меня в темноте с этой тварью».
Выпученные зеленые глаза, казалось, излучали какой-то особый, фосфоресцирующий свет, чего просто не могло быть.
Тварь кричала и извивалась.
Она обоссалась.
Сердце Эллен стучало, как отбойный молоток.
Тварь вырывалась из ее рук, царапаясь, нанося все новые раны. Рвала мягкую кожу ладоней, содрала один ноготь.
Эллен услышала какие-то странные, пронзительные крики, каких раньше никогда не было, и прошло несколько секунд, прежде чем поняла, что кричит она сама, охваченная паникой.
Если бы она могла бросить существо в кроватку, если б могла отделаться от него и убежать, она бы так и поступила, но внезапно выяснила, что не может освободиться от него. Тварь крепко держала ее руки и не отпускала.
Она вступила в борьбу с этим нечеловечески яростным младенцем, и детская кроватка едва не перевернулась. Тень Эллен дико отплясывала по большой кровати, по стене, захватывала даже потолок. Ругаясь, выбиваясь из сил, стараясь держать монстра на расстоянии вытянутой руки, Эллен сумела переместить левую руку на шею твари, потом правую, и тут уж она принялась сдавливать шею обеими руками, изо всех сил, скрипя зубами, испытывая отвращение к той дикой жестокости, что поднималась из глубин ее сознания, испуганная собственной, вновь открывшейся способностью творить насилие, но с твердой решимостью лишить эту тварь жизни.
Уродец умирать не соглашался. Эллен удивилась, какие у него на шее жесткие, неподатливые мышцы. Его пальцы ползли все выше по ее рукам, вновь и вновь протыкая ногтями кожу. Боль мешала Эллен вкладывать все силы в отчаянную попытку задушить тварь.
Уродец закатил глаза, потом вновь остановил взгляд на ней, и ненависти во взгляде только добавилось.
Серебряный поток густой слюны потянулся из уголка рта, вниз по подбородку.
Перекошенный рот широко раскрылся, темные, кожистые губы растянулись, змееобразный, в бледный, остроконечный язык скручивался и раскручивался.
Ребенок с невероятной силой тащил Эллен к себе. Она уже не могла удерживать его на безопасном расстоянии вытянутой руки. Он тянул ее к детской кроватке и одновременно поднимался ей навстречу.
«Умри, черт бы тебя побрал! Умри!» Теперь она наклонилась над кроваткой. Ушла головой в кроватку. В таком положении хватка ее пальцев ослабела. Лицо Эллен отделяли от лица уродца какие-то восемь или десять дюймов. Его вонючее дыхание било ей в нос. Он вновь плюнул в нее.
Что-то прошлось по ее животу.
Она ахнула, дернулась.
Что-то прошлось по ее животу.
Она ахнула, дернулась.
Затрещала рвущаяся материя. Блузка.
Ребенок пинался ногой с длинными пальцами, с острыми ногтями. Пытался расцарапать ей груди и живот. Она хотела бы отпрянуть, но тварь держала ее крепко, наделенная демонической силой и упорством.
У Эллен начала кружиться голова, от бурбона, от ужаса, перед глазами все поплыло, шум собственного дыхания оглушал, но как раз воздуха-то ей и не хватало: она понимала, что вот-вот лишится чувств. Пот лился со лба и капал на ребенка, с которым она боролась.
Тварь заулыбалась, предчувствуя победу.
«Я проигрываю, — в отчаянии подумала Эллен. — Как такое может быть? Господи, он же намерен убить меня!»
Громыхнул гром. Молния разорвала ночь. Порыв ветра качнул трейлер. Свет погас.
И не зажегся.
Ребенок продолжал яростно бороться за свою жизнь.
Он не был слабым, как человеческий младенец. При рождении весил одиннадцать фунтов, а за шесть недель набрал (такое трудно себе даже представить) еще двенадцать. И в этих двадцати трех фунтах не было ни жиринки. Только мышцы. Крепкий, жилистый младенец, прямо-таки юная горилла. Силой и энергией он не уступал шестимесячному шимпанзе, который выступал в одном из самых популярных номеров их ярмарочного шоу.
Детская кроватка с грохотом перевернулась. Эллен споткнулась об нее, упала на пол. Со вцепившимся в нее ребенком. Теперь он оказался в непосредственной близости. Какая там вытянутая рука! И он был наверху. В горле у него булькало. Он рычал. Его ноги упирались ей в бедра, и ногтями он пытался порвать плотную материю джинсов, которые были на ней.
— Нет! — закричала она.
В голове сверкнула мысль:«Я должна проснуться/»
Но Эллен знала, что она не спит.
Монстр продолжал держать ее правую руку, ногти впились в плоть, но отпустил левую. В темноте она почувствовала, что его пальцы с острыми ногтями тянутся к ее шее, к уязвимой яремной вене. Она резко дернула головой. И маленькая, но с очень уж длинными пальцами ручонка скользнула мимо шеи, острые ногти лишь на доли дюйма разминулись с ней.
Эллен перевернулась, и теперь ребенок-монстр оказался внизу. Всхлипывая, на грани истерики, она вырвала правую руку из пальцев твари, пусть и ценой новой боли, поймала в темноте маленькие запястья, развела в стороны, чтобы они никак не могли дотянуться до ее лица.
Тварь попыталась вновь ударить в живот, но Эллен избежала контакта с короткими, сильными ножками. Ей удалось поставить колено на грудь монстра, прижать его к полу. Коленом она давила изо всей силы, всем своим весом, и ребра и грудина младенца не выдержали. Она услышала, как в нем что-то хрустнуло. И он завопил, как баньши. Вот тут Эллен поняла, что у нее есть шанс выжить. Грудь под ее коленом подалась, в ней чавкнуло, и младенец прекратил всякое сопротивление. Руки, которые только что вырывались из ее пальцев, обмякли. Оборвался и крик. Существо застыло.
Эллен боялась убрать колено с груди. Она не сомневалась, что тварь только имитирует смерть. И, попытайся она встать, набросилась бы на нее, быстрая, как змея, вцепилась бы в горло, разорвала бы вены, артерии.
Прошли секунды.
Минуты.
В темноте Эллен начала молиться: «Иисус, помоги мне. Святая Елена, личная моя заступница, замолви за меня слово. Мария, Матерь Божья, услышь меня, помоги мне. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. Мария, помоги мне, Мария, пожалуйста…»
Подача электричества восстановилась, Эллен вскрикнула, когда вспыхнул свет.
Под ней, на спине, все еще с бегущей из ноздрей и рта кровью, лежал ребенок-монстр и смотрел на нее выпученными, налитыми кровью глазами. Но не видел ее. Потому что смотрел в другой мир, в ад, куда она отправила его душу, если у него изначально была душа.
Крови было много. По большой части не Эллен.
Она убрала колено с ребенка-монстра.
Он не ожил, как с опаской ожидала она, не набросился на нее.
Выглядел, как большой раздавленный жук.
Эллен отползла от трупа, ни на секунду не выпуская его из виду, еще не в полной уверенности, что тварь мертва. Добралась до ближайшей стены, села, привалившись к ней спиной.
Воздух пропитался медным запахом крови, вонью ее собственного пота, озоном грозы.
Постепенно лихорадочное дыхание стало более упорядоченным: вдох-выдох, вдох-выдох…
Страх уходил, сердцебиение замедлялось, зато возрастала боль. Болели все мышцы и суставы: сказывалось напряжение борьбы с ребенком. Болел палец с содранным ногтем. Открытые участки кожи щипало, словно их полили кислотой. Поцарапанные пальцы и ладонь правой руки жгло, как огнем. Обе руки до локтя были разодраны в кровь острыми ногтями твари. Глубокие кровоточащие царапины остались и выше локтя.
Эллен заплакала. Не от физической боли. От душевной, от стресса, от страха. Слезами ей удалось снять значительную часть напряжения и малую — чувства вины.
— Я — убийца.
— Нет, он был животным.
— Он был моим сыном.
— Не сыном. Тварью. Проклятьем.
Она еще спорила с собой, пытаясь найти рациональное объяснение случившемуся, которое позволило бы ей жить дальше, примирить совесть с содеянным, когда дверь трейлера распахнулась, и вошел Конрад, подсвеченный вспышками молний. На нем был пластиковый плащ, с которого стекала вода. Черные волосы промокли и прилипли ко лбу. Ветер влетел в трейлер вместе с ним, будто большая собака, обежал все закоулки, все обнюхал.
Резкий, сжимающий горло страх вновь охватил Эллен.
Конрад закрыл за собой дверь. Повернувшись, увидел, что она сидит на полу, привалившись спиной к стене, в разорванной блузке, с обагренными кровью руками.
Она попыталась объяснить, почему убила ребенка. Но не смогла заговорить. Губы двигались, но ни одно слово с них не слетало, только сухой хрип. В синих глазах Конрада на мгновение застыло недоумение. Потом его взгляд сместился с Эллен на окровавленный труп ребенка, который лежал на полу в нескольких футах от нее.
Могучие руки сжались в большущие кулаки.
— Нет, — выдохнул он, не веря своим глазам. — Нет… нет… нет…
И медленно направился к маленькому трупику.
Эллен наблюдала за ним с нарастающей тревогой.
Потрясенный, Конрад опустился на колени рядом с мертвым существом и, казалось, целую вечность смотрел на него. Потом по щекам Конрада потекли слезы. Эллен никогда не видела его плачущим. Наконец он поднял с пола обмякшее тельце, прижал к груди. Ярко-алые капли крови ребенка-монстра падали на пластиковый плащ.
— Моя крошка, моя маленькая крошка, мой сладкий, маленький мальчик, — ворковал Конрад. — Мой мальчик… мой сын… что случилось с тобой? Что она с тобой сделала? Что она сделала?
Нарастающий страх Эллен придал ей сил, пусть и не так много. Опираясь о стену одной рукой, она поднялась. Ноги еще плохо держали ее. Колени обещали подогнуться при первом же шаге.
Конрад услышал ее движение. Вновь посмотрел на нее.
— Я… мне пришлось это сделать, — ее голос дрожал.
Синие глаза холодно смотрели на нее.
— Он напал на меня.
Конрад положил тельце на пол. Осторожно. Нежно.
«Со мной он таким нежным не будет», — подумала Эллен.
— Пожалуйста, Конрад. Пожалуйста, пойми.
Он встал и двинулся на нее.
Она хотела убежать. Не смогла.
— Ты убила Виктора, — просипел Конрад.
Он дал ребенку-монстру имя — Виктор Мартин Стрейкер. Эллен это казалось нелепым. Более чем нелепым. Опасным. Называя этого уродца по имени, ты начинаешь думать, что он — человеческий ребенок. А человеческим он не был. Не был, черт побери. Рядом с ним ни на секунду нельзя было терять бдительности. Сентиментальность делала уязвимым. Она отказывалась называть ребенка-монстра Виктором. Отказывалась признавать, что у него есть пол. Он не был маленьким мальчиком. Он был маленьким чудовищем.
— Почему? Почему ты убила моего Виктора?
— Он напал на меня, — повторила Эллен.
— Лгунья!
— Напал!
— Лживая сука!
— Посмотри на меня! — Она вытянула перед собой окровавленные руки. — Посмотри, что он со мной сделал.
Горе, написанное на лице Конрада, уступило место черной ненависти.
— Ты пыталась его убить, а он всего лишь защищал свою жизнь.
— Нет. Это было ужасно. Ужасно. Он рвал меня ногтями. Он пытался разорвать мне горло. Он пытался…
— Заткнись, — процедил Конрад сквозь зубы.
— Конрад, ты знаешь, каким неистовым он был. Иногда царапал и тебя. Если ты посмотришь правде в лицо, если заглянешь в свое сердце, тебе придется признать, что я права. У нас родился не ребенок. У нас родился монстр. Страшный. Злой. Конрад…
— Я велел тебе закрыть свой грязный рот, ты, гнусная сука!
Его трясло от ярости. На губах появились капельки вспененной слюны.