Но вперед мы заглядывали только затем, чтоб точней проявить смысл того, о чем я говорил раньше, и нам пора вернуться назад, ко II части. В ней дальше пойдет разговор еще об одном резерве - о семьях репрессируемых. Он начинается внешне невинной фразой:
Семьи осужденных по первой и второй категории, как правило,
не репрессируются.
Наивный добрый человек может и обрадоваться - хоть семьи не репрессируются. Но радоваться он, как мы увидим, будет зря. Да и сама эта фраза, если вчитаться и подумать, подозрительна. Хотя бы тем, что произнесена - о таком ведь и говорить не надо. На Руси, как мне помнится, после Ивана IV (если исключить династические причины) семей своих политических противников никто специально не преследовал и не трогал. Даже "классовый" "красный террор" жен прихватывал далеко не всегда - разве распущенное большевиками "революционное творчество масс" уж слишком разгуливалось. С чего ж объявлять? Но с другой стороны, семьи репрессированных не могли быть юридически более защищены от произвола, чем их главы (те ведь были не "осуждены", как здесь сказано, а "репрессированы" - Ежов тут не врет, просто понятия уже путаются). Ведь "чистосердечное признание" можно вырвать одинаково - как у главы семьи, так и у любого ее члена. Так что объявить вроде бы и не худо. Но под "гуманность" этой фразы между делом подведена мина - в виде вводного речения - "как правило". И эта "мина" взрывается в следующей же фразе. Ибо правила предполагают исключения, а в них всё и дело.
4. (...) Исключения составляют:
а) Семьи, члены которых способны к активным антисоветским действиям. Члены таких семей, с особого решения тройки, подлежат водворению в лагеря и трудпоселки.
Такое вот исключение. Трудно сказать, кого из членов этих семей нельзя репрессировать согласно этому "исключению". И ведь говорится даже не о наклонности вести борьбу - в этом главы семей "обвиняются" сами, - а только о способности ее вести. О какой, о физической? Неважно. Для репрессии достаточно начальственного подозрения. Это исключение "а" 4-го параграфа II части приказа № 00447 позволяет репрессировать кого угодно и дает солидную прибавку к намеченным 300 000 жертв.
Но есть еще "исключения" по пунктам "б" и "в":
Семьи расстрелянных по первой категории должны быть выселены из приграничных районов, больших городов и курортных местностей.
Так что исключений хватает и средств, которые можно к ним применить, тоже. Кто же на фоне таких исключений будет думать об уменьшении спущенных по "правилам" цифр?
А вот и красноречивое завершение этой части приказа.
5. Все семьи лиц, репрессированных по первой и второй категориям, взять на учет и установить за ними систематическое наблюдение.
Зачем эта "игра в войну" с мирными людьми? Ведь какая ни туфта, а она денег стоила! На людей обрушивались бессмысленные и безжалостные удары, но сами-то они в массе своей были изначально мирные аполитичные люди, хотевшие одного - чтобы от них отстали. Слежка эта нужна была отнюдь не для раскрытия их тайных замыслов, а чтоб "продолжать борьбу". Жестокий этот спектакль играется как бы перед самими собой, но в нем в качестве марионеток используются (а часто по требованиям сюжета убиваются) живые люди, не имеющие никакого отношения к этому театру и этой драматургии.
Вообще ЧК-ГБ, как разыскная организация, как в точном смысле слова политическая полиция, никогда не стояла особенно высоко. Ее активность внутри страны была всегда гораздо менее эффективна, чем вне ее. Извне иногда раскрывали кое-что и внутри, через иностранных жуликов, а главным образом, через беспардонных идеалистов, работавших на нас, - так был раскрыт Пеньковский. Она всегда компенсировала себя возможностями "классовой борьбы" - произвола. Такой она была и до "ежовщины", когда она еще не лишилась квалифицированных кадров. А уж после "37-го"!.. Член руководящего круга НТС Георгий Сергеевич Околович, ныне, к сожалению, уже покойный, рассказывал мне несколько лет назад, как в 1938 году (когда прославлялись зоркие пограничники и их собаки) он вдвоем с товарищем, фамилию которого я запамятовал, перешел советскую границу в районе знаменитой тогда станции Негорелое ("граница на замке!"), использовав польское "окно" (которое, надо полагать, поляки содержали не для НТС, а пользовались им и сами, как хотели), и прожил в СССР столько, сколько счел нужным. А когда товарищ заболел, они беспрепятственно ушли с ним той же дорогой назад. Причем "славные органы" были осведомлены об их пребывании в стране - сестра Околовича, которой тот, будучи в Питере, позвонил по телефону, в испуге сообщила о его появлении "куда надо". Но она не знала, под какой фамилией проживает ее брат в СССР, и это оказалось для "славных органов" непреодолимым препятствием. Это лишало их возможности объявить всесоюзный розыск (по всем паспортным столам милиции), а иных способов розыска, чем через паспортные столы, они, видимо, не знали. Еще бы! Они привыкли искать тех, кто не прячется. И пограничники были им под стать - ловили на границах только тех, кто в ужасе бежит, не разбирая дороги. И все ухищрения древесные завалы - были обращены против беглецов, а не против пришельцев. Впрочем, для Околовича и его больного товарища эти завалы и на обратном пути тоже не оказались большим препятствием. "Были способы", - скромно объяснил он. "Органы" иметь дело с противником, действовавшим своими "способами", разработавшим свои меры предосторожности, - не умели. Они были институцией репрессий, а не розыска. Тут их квалификация, если тут требуется квалификация, была неоспоримой.
До сих пор мы говорили только о механизме репрессий тех лет. О том, чем в сущности эта "операция" не отличается от предыдущих. Но сейчас надо сказать о том, чем она от других отлична. Собственно это видно уже из названия приказа, но я намеренно не задерживал на этом внимания. Между тем, скажу, забегая вперед, эта "операция по репрессированию", в отличие от предыдущих (в 1935-37 гг.), направлена не против "троцкистско-бухаринских шпионов, диверсантов и убийц" или всяких "двурушников" - их "охвостья", а против "бывших кулаков", уголовников и других антисоветских элементов" другими словами, против людей беспартийных, аполитичных, против всех.
Проясняется ее суть сразу - при чтении преамбулы и I части приказа № 00447, названной кратко и выразительно: 1. КОНТИНГЕНТЫ, ПОДЛЕЖАЩИЕ РЕПРЕССИИ, - которые мы пропустили. Определения его преамбулы намеренно расплывчаты. В сущности 1 часть - тавтология преамбулы. Просто те, о ком в преамбуле говорится, что насчет них что-то "установлено", здесь именуются "контингентами", которые "подлежат". А кроме того, в ней есть некоторые частные уточнения, из коих существенные будут отмечены.
А пока - преамбула. Начиналась она с такой полуфразы:
Материалами следствия по делам антисоветских группировок устанавливается, что...
Намеренно обрываю цитату и хочу обратить внимание читателя на то, что сама эта полуфраза - фрагмент того бредового и кровавого спектакля, который шел тогда на столь громадной сцене, как вся территория СССР. Проглотив эту фразу (а она в таком виде вполне могла появиться и в газете), мы оказываемся внутри этого бреда, обретающего как бы черты реальности. Ведь о раскрытии антисоветских организаций газеты трубят каждый день. И установить в процессе следствия что-нибудь еще вроде бы вполне возможно. Но фантасмагория состояла в том, что этот приказ был обращен как раз к тем, кто, собственно, всё это и "устанавливал" и кому истинность этих установлений была хорошо известна даже самым тупоголовым из них. Но важно, что именно сейчас установлено. А установлено сейчас, что
...в деревнях осело большое количество бывших кулаков, ранее репрессированных, скрывшихся от репрессий, бежавших из лагерей, ссылок и трудпоселков.
Собственно то, что в описываемый период репрессии никогда не ограничивались одними партийцами, знает любой, кто "сидел" при Сталине. Осенью 1948 года одним этапом со мной прибыли в ссылку человек 30-40, в основном "набора 1937 года", - отсидевшие свои "десятки". потом немного сверх того "до особого распоряжения", а теперь отправленные "навечно" в ссылку. Среди них человека три были раньше низовыми функционерами, которые свое "высокое" прошлое отнюдь не выпячивали, ибо среди остальных - самого разного, в основном простого люда - оно не котировалось. Потом прибыло еще этапов восемь, соотношение если и менялось, то не в пользу партийцев. Среди всех был только один "верующий коммунист", бывший полковой комиссар. Конечно, часть партийцев в лагерях и тюрьмах была расстреляна, но никак не большинство. Это не совсем соответствует псевдопатриотической схеме сталинских репрессий, но для нас, послесталинских "реабилитантов", тут ничего нового нет.
Прочитав о том, что уголовники здесь связаны с "бывшими кулаками", посвященный читатель горько улыбнется. Дескать, власть проговорилась. "Кадры" уголовников тогда в значительной мере составляли дети раскулаченных. В детстве потеряв дом и семью (а заодно веру в закон и справедливость), они были подхвачены "шпаной" - блатным товариществом. Но вдохновитель "операции" объединил их не поэтому. Вечная забота его была о том, чтобы спутать в умах людей - в том числе и в умах уже и без того порядком обезумевших "энкаведистов" - все представления о реальности. В данном случае, чтоб содействовать - соответствием общей какофонии - стиранию всяких различий между политическими уголовными. Действовало обычное сталинское "остроумие". Дескать, какие же они политические, если все, кто не с нами, - диверсанты, убийцы, вредители и их пособники. К ним надо относиться, как к бандитам. А с другой стороны, и уголовных можно было при случае не признать таковыми. Ибо всякий, кто нарушает социалистический порядок, - вредит делу социализма, а значит - враг. Следовательно, с ним и следует быть беспощадными, как с врагом. В лагерях в это время специальные комиссии в общем списке с бандитами-рецидивистами расстреливали оппозиционеров. Объявлялось: за бандитизм, за антисоветскую деятельность и т.п. - в том же перечне. А что удивительного? Под обвинение, не имевшее юридического смысла, можно подвести что угодно и даже ничего не подводить - им можно действовать, как жупелом.
Прочитав о том, что уголовники здесь связаны с "бывшими кулаками", посвященный читатель горько улыбнется. Дескать, власть проговорилась. "Кадры" уголовников тогда в значительной мере составляли дети раскулаченных. В детстве потеряв дом и семью (а заодно веру в закон и справедливость), они были подхвачены "шпаной" - блатным товариществом. Но вдохновитель "операции" объединил их не поэтому. Вечная забота его была о том, чтобы спутать в умах людей - в том числе и в умах уже и без того порядком обезумевших "энкаведистов" - все представления о реальности. В данном случае, чтоб содействовать - соответствием общей какофонии - стиранию всяких различий между политическими уголовными. Действовало обычное сталинское "остроумие". Дескать, какие же они политические, если все, кто не с нами, - диверсанты, убийцы, вредители и их пособники. К ним надо относиться, как к бандитам. А с другой стороны, и уголовных можно было при случае не признать таковыми. Ибо всякий, кто нарушает социалистический порядок, - вредит делу социализма, а значит - враг. Следовательно, с ним и следует быть беспощадными, как с врагом. В лагерях в это время специальные комиссии в общем списке с бандитами-рецидивистами расстреливали оппозиционеров. Объявлялось: за бандитизм, за антисоветскую деятельность и т.п. - в том же перечне. А что удивительного? Под обвинение, не имевшее юридического смысла, можно подвести что угодно и даже ничего не подводить - им можно действовать, как жупелом.
Но вдумаемся снова в логический смысл этого приказа. Забудем на минуту смысл конкретный, забудем, что "кулаки" - это лучшие крестьяне, которых неизвестно за что выгнали с семьями из их изб и выслали неизвестно куда - в основном, мучиться и погибать. Забудем, что бежали они, чтобы жить и работать - правда, в основном, не в деревнях, а на стройках и в промышленности, где тоже показали себя ценными работниками. Поверим, что бежать из такой ссыпки и "осесть" - преступно и безнравственно (хотя преступники не они, а государство). Но спросим себя просто - что значит "ранее репрессированные"? Или "скрывшиеся от репрессий"? Ведь это не от суда, не от обвинения, а неизвестно от чего - под репрессию вообще можно подогнать любого, а уж под несостоявшуюся!.. Но дальше, уже в I части, эти "скрывшиеся от репрессий" дополняются еще одним "контингентом" "скрывшимися от раскулачивания". С тем же дополнением - "которые ведут (а не "продолжают вести". - Н.К.) антисоветскую деятельность". Впрочем, такое в различных модификациях говорится почти обо всех. В другом месте (той же I части приказа) сказано еще наглей, что репрессированию подлежат все бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания. Вот так. Правда, для порядка тут тоже добавлено: и продолжающие вести активную антисоветскую подрывную деятельность. Вполне логично для врагов: вели раньше, потом за это были наказаны, теперь вернулись и продолжают. Но это ведь крестьяне! - откуда у них такая массовая политическая завзятость? Ничего этого, кроме наказания, конечно не было. А если бы было, не было бы ни Ежова, ни Сталина, ни порядка вещей, их допустившего.
Но даже если не соотносить с реальностью и поверить в "деятельность", то как забыть, что она должна была состоять в уголовно наказуемых деяниях, за которые отдают под суд? Тем более при "учетных данных" - чего же было дожидаться указанной "операции"? Не получается. Но камуфляж, на первое время, неплохой - дескать, репрессируем не всех вернувшихся, а только "продолжающих".
Но вдумайтесь в язык этого приказа. Смотрите, как при всей своей глухоте и часто косноязычии эта власть обращается с языком, как превращает в нечто зловеще-сакраментальное обыкновенный глагол - "осесть". Словно так уже это криминально и злоумышленно - осесть, начать вить гнездо, работать. Вроде все эти гады не поселились, как люди (что не возможно, поскольку они из списка людей нелюдями исключены), а каким-то подлым образом - "осели". С одной стороны, это слово тут звучит брезгливо - оседает грязь. С другой, грозно - оно приобретает смысл, похожий на "засело", "окопалось". Засели, и вот-вот откроют огонь, надо упредить. Механизм травли был разработан задолго до этого.
Однако имели наглость "осесть" (и это тоже "установлено") не только "бывшие кулаки".
Осело много в прошлом репрессированных церковников и сектантов, бывших активных участников антисоветских вооруженных выступлений Остались почти нетронутыми в деревне значительные кадры антисоветских политических партий (эсеров, грузмеков, дашнаков, мусаватистов, иттихадистов и др.), а также кадры бывших участников бандитских восстаний, белых, карателей, репатриантов и т.п.
Всё перемешано, и все одинаковы - священники и каратели, белые и дашнаки, повстанцы и репатрианты, сектанты и эсеры. Почему-то из русских партий в деревне "осели" они одни, эсдекам России (в отличие от Грузии, где они "грузмеки"), по-видимому, полагалось "оседать" только в городах. При помощи привычных до этого в политическом обиходе слов, в которых заглушается их смысл, на наших глазах убивается сама память об этом обиходе. Во всех. Даже в ближайших исполнителях.
Так удивляться ли тому, что здесь возникают некоторые загадки? Какая, например, разница между "антисоветским вооруженным выступлением" и "бандитскими восстаниями"? Ведь слово "бандитское" в применении к восстанию - не определение, а ругательство, и как раз по поводу "антисоветских вооруженных выступлений". Бандиты, как известно, восстаниями не занимаются. Видимо, это просто риторическое излишество для еще большего раскочегаривания низовых работников. Кстати, если имеется в виду именно этот контингент (или бывшие белые), то ведь потому они и смогли "осесть", что сдались советской власти на честное слово - кто мог знать наперед, что такого слова у этой власти нет и никогда не будет. Ну а что касается священников, то они по логике приказа виноваты по определению - про них даже не говорится, что они "продолжающие". Репрессировать их предлагается просто за то, что они, отбыв наказание, не подохли, а "осели". Особенно любопытна тревога по поводу осевших (таинственно, что ли?) репатриантов. Между тем, они вернулись домой с разрешения власти, ни в чем дурном замечены не были (а то б их без репрессий замели), и вдруг оказалось, что они живут по недосмотру. Его-то вроде теперь и приказывалось компенсировать репрессиями. Но преамбула на этом не кончается. Следует немаловажная оговорка:
Часть перечисленных выше элементов, уйдя из деревни в города, проникли на предприятия промышленности, транспорта и на строительства.
Часть эта объявляется вдруг как бы в развитие предшествующей мысли. Но для тех, кому был адресован приказ, это было весьма важным дополнением. Оно позволяло находить упомянутых врагов не только в деревне, но и в городе. Иначе бы им не заполнить контрольных цифр, а это бы означало пособничество. И то, что эти "элементы" не только оседают в деревне, но и "проникают" в города, для них спасение. Не потому ли потом в I части в список "подлежащих" вклинивается и новая группа - бывшие чиновники? Круг широкий - хватай и не печалься. НКВД нужен фронт работ. Конечно, и деревню не оставили в покое. Среди людей "набора 37-го", прибывших в ссылку одним со мной этапом, о котором я уже тут упоминал, были и простые мужики, арестованные в деревне. И было их немало.
Помню я и своего тамошнего соседа, вовсе не ссыльного, а местного жителя, сибиряка. Человек вполне достойный, профессиональный охотник, но и политически, и всяко малограмотный, он был в 37-м арестован как бывший колчаковский офицер. "Догадались", что это нелепость, лишь когда при смене Ежова Берией начался показной "реабилитанс" - к счастью, мужик этот тогда еще не был осужден, и его отпустили. Но в целом к репрессиям в деревне наркомвнудел был хуже подготовлен. Раскулачивание было явлением иного порядка и иного времени - оно было открытым, чуть ли не военным нападением государства на крестьян, и его акты почти не требовали даже подобия юридического оформления. Теперь это подобие требовалось. В том и отличие репрессий от, допустим, акций "красного террора", что судьбы людей решались хоть и "ускоренно-упрощенно", но обязательно с имитацией юридического оформления. Между тем, все, кого по существу или с далеким приближением можно было бы отнести к перечисленным элементам, "оседали" отнюдь не в деревне. Так что без "помощи" города было не обойтись.
Следующий абзац приказа напоминает о том, что уже было в названии:
В деревне и в городе до сих пор еще гнездятся значительные кадры уголовных преступников - скотоконокрадов, воров-рецидивистов, грабителей и др. отбывавших наказание, бежавших из мест заключения и скрывающихся от репрессий.
Тут уж волей-неволей пришлось отмечать, что "и в городе". Эсера или колчаковца найти или "создать" в деревне с грехом пополам еще можно, а представить вора-рецидивиста, "гнездящегося" в деревне, наверно, и тогда было невозможно. А без воров-рецидивистов - не та декорация!