– Димочка… – Она попыталась подняться, никого не видя вокруг, ничего не чувствуя и только слыша сверху родной Димкин голос.
– Да она просто пьяна! – Обдав отвратительным запахом чеснока, гаркнул ей кто-то в ухо.
– Димочка, я сейчас… – Надя попыталась отбиться от рук, тянущих ее куда-то, но не смогла – силы совсем пропали, и Димкин голос тоже пропал, растворился в визге приближающейся сирены.
«Он жив, – ускользая, мелькнула мысль. – Теперь я умерла, а он жив… Господи, да когда ж мы встретимся-то?!»
Под руку с приятной брюнеткой в зал вернулся Леонид Сергеевич.
Ольга проницательным взглядом художника выхватила толстую, темную, перекинутую на грудь косу, пронзительно-голубые глаза, фарфоровой прозрачности кожу и утонченные черты лица, с которыми дерзко спорили полные губы, выдававшие чувственную и впечатлительную натуру.
– Кто эта женщина, Сереж? – Ольга тронула за рукав Барышева.
Он склонился к ней, чтобы она лучше могла его слышать в многоголосом гуле зала, и громко сказал:
– Подруга дней моих суровых! Маришка! – Он помахал красавице рукой, и та, заметив это, улыбнулась и махнула в ответ. – Дочка самого закадычного отцовского друга – дяди Гены. Ох, мы наползались в детстве по оврагам и буреломам! Тоже папина ученица. Ей пророчили большое будущее, она даже кандидатскую начала писать, но что-то у нее не заладилось. Что-то личное… Пошла в детский дом воспитательницей. И до сих пор там работает, между прочим. Я был в нее влюблен. Мы даже подрались из-за нее с Юркой!
– А она выбрала кого-то третьего?
– Ну, да. Появился тогда какой-то Коля, по-моему, у них не заладилось… Не знаю.
Марина что-то сказала Леониду Сергеевичу – приятное и смешное, потому что у того засветились глаза, он улыбнулся и, потрепав ее по плечу, молодым, стремительным шагом направился к Сергею и Ольге.
– Сереж, ты посмотри на свою жену! – присаживаясь рядом с ними, строго сказал Леонид Сергеевич.
– Я только на нее и смотрю, – Сергей с недоумением окинул взглядом Ольгу, словно надеясь увидеть в ней что-то новое, заметное только отцу.
– И не видишь ничего. Она танцевать хочет!
– Да? – удивился Барышев.
– Нет, нет, Сережа, я устала, – улыбнулась Ольга.
Она и правда устала – очень. Все эти торжества и приготовления к ним отняли много эмоциональных и физических сил, и хоть они были приятны, хотелось забиться в уголок, подальше от шума и суеты, и почитать книжку, и отоспаться, и просто побыть в тишине. А еще ее мучила тревога за Надю. Ольга звонила ей беспрестанно, но на звонки подруга не отвечала и сама не звонила. Ольгу мучила совесть – нельзя было оставлять Надю одну, нельзя, чтобы она опять с головой погрузилась в пучину своего отчаяния и одиночества, – но Надька же пообещала ей больше не пить и звонить каждый день! Раз не звонит, значит, пьет. А раз пьет, значит, снова может наделать глупостей. Дим Димыч один, ему даже кашу некому сварить, если Надя ушла от реальности старым, проверенным способом…
– Ох, придется старику отдуваться! – прервал ее мысли голос Леонида Сергеевича. Он уже стоял перед ней в легком поклоне, галантно протягивая руку. – Но я не против! Пойдем танцевать, Оленька!
«Некому кашу сварить…» – не оставляла ее навязчивая мысль, пока она выходила с Леонидом Сергеевичем в центр зала. Заиграла «Серенада Солнечной долины».
– Оленька, ты счастлива? – тихо спросил ее на ухо Барышев-старший.
Вопрос почему-то обжег, как ушат ледяной воды. По сравнению с Надькой, наверное, да, счастлива. А если сравнивать с собой прежней… до Оксаны…
– Да, наверное… – с невольным сомнением кивнула она, потому что врать не умела, а врать Леониду Сергеевичу – тем более. – У нас все хорошо. Дом новый купили, теперь обживаться нужно, столько мороки…
– Нет, я о другом, – Леонид Сергеевич был совсем не тем человеком, у которого понятие «счастья» могло ассоциироваться с «новым домом». Да и спрашивал он, судя по грустным глазам, по слегка дрожащей руке – не формально, а искренне тревожась за Ольгу после той истории… когда, казалось, уже ничего нельзя склеить. – Счастлива, Оленька, это когда живешь взахлеб, когда дня на все не хватает, а сил и желаний хоть отбавляй…
– Я знаю, что это такое, папа, – с горечью перебила его Ольга и, поняв, что притворяться бессмысленно, сказала, глядя ему в глаза: – Только сейчас все не так. Хотя… может быть, я просто перестала это чувствовать?
– А может, ты не простила Сергея?
Музыка затихла, пары, танцующие рядом, неторопливо пошли к столу, а Барышев-старший все стоял напротив Ольги, пристальным взглядом требуя, умоляя ответить честно.
– Я не знаю… – смутилась она, и это был единственный честный ответ. – Пап, мы обязательно поговорим об этом… Потом… А сейчас… – Словно спасая ее, из динамиков полился вальс Штрауса. – Пожалуйста, давай просто танцевать! Ты такой замечательный кавалер, папа. – Она улыбнулась, вернула руку Леонида Сергеевича себе на талию и сама закружила его в вихре вальса.
Сергей любовался отцом и Ольгой, когда к нему подошел Градов и молча наполнил пустые рюмки коньяком.
– Ну, что ж, – хмыкнул Юрка, поднимая рюмку, – девушек всех разобрали, так давай выпьем!
– Давай!
Они звонко чокнулись, синхронно опрокинули коньяк, одинаково крякнули, потянулись за одним ломтиком лимона и, когда их руки столкнулись, громко расхохотались.
– Маринку видел? – поинтересовался Сергей.
По тому, как Градов пожал плечами и отвел глаза, Сергей понял, что тему выбрал неправильную, колючую, неудобную, и быстро поправился:
– Как тебе шкура-то чиновничья? Не жмет?
Юрка сразу оживился, заблестел черными цыганскими глазами, разлил по рюмкам коньяк.
– Жмет, зараза! Неудобная шкура, не по размеру… Сначала казалось – ну, все, раз я теперь в администрации, властью, так сказать, облечен, наведу в городе порядок! – Юрка в сердцах хлопнул ладонью по столу так, что коньяк из рюмок выплеснулся на скатерть.
– А что? – удивился Сергей. – У тебя получается! Как ты на рынке всех построил!
– Да ничего не получается! – без сожаления, скорее, с веселой беззаботностью отмахнулся Юрка. – Вот ты, когда едешь на переговоры, с кем предпочитаешь иметь дело? С менеджером второго звена, – он взял свою рюмку и многозначительно поставил ее пред Барышевым, – или с хозяином, который реально принимает решения? – Рюмку Сергея он решительно переставил к себе, этой рокировкой, очевидно, давая понять, кому отдаст предпочтение в переговорах.
– По-моему, вопрос риторический, – улыбнулся Барышев.
– Конечно! Директор рынка послушает только хозяина. А настоящего хозяина у города нет! – Юрка размахнулся, чтобы опять хлопнуть ладонью по столу, но передумал и сунул руку в карман. – Есть мэр, – почему-то смущенно сказал он. – Одно название. А я хочу, чтобы мэр был хозяином! И мне кажется, я понимаю, что надо делать… – Он заглянул в смеющиеся барышевские глаза и спросил с напором, но не без смущения: – Скажи честно, как думаешь, выйдет из меня мэр? Получится город поднять?!
И столько всего было в этом вопросе – и амбиций, и благородного порыва, и неуверенности, и веры в свой исключительный, непревзойденный талант, – что Барышев невольно расхохотался.
– А твой отец, между прочим, меня поддерживает, – обиделся несостоявшийся великий путешественник Юрка Градов.
– Знаю. Поэтому и я в тебя верю! – Сергей вручил Юрке его коньяк и взял свою рюмку. – Давай за нового мэра!
Выпить он не успел, потому что увидел, как Ольга, кружась в вальсе, достала из крохотной сумочки телефон, остановившись, коротко переговорила и, побледнев и оставив отца одного в центре зала, бросилась к нему, протискиваясь между танцующими…
– Сережа!
Он, отставив коньяк, пошел ей навстречу, чувствуя, как замерло сердце в ожидании плохих новостей.
Что-то с Петькой?! С шага он перешел на бег. Ольга влетела в его объятия, уткнулась носом в плечо.
– Что случилось, Оля?!
– Сережа, мне Надина соседка только что позвонила! Сказала, что Наде пришлось «Скорую» вызывать, ее в больницу забрали. Димку она к себе взяла…
Чего греха таить – у него отлегло от сердца. Надьку, конечно, жалко, но при всем сочувствии к ней, Сергей считал, что спасать ее сейчас бесполезно. Наде нужно дать переболеть – позволить выплакать свою боль, может, даже заглушить ее алкоголем, – только не лезть к ней с сочувствием и советами, что вызовет лишь раздражение и озлобленность.
– Что с ней? – Он повел Ольгу к столу, но она, сделав два шага, вдруг решительно остановилась.
– Я не знаю! Сереж, я должна к ней поехать!
Если сказать сейчас, что Наде никто не поможет, кроме нее самой, Ольга его не поймет. Полоснет взглядом и все равно уедет – убежит, умчится в аэропорт прямо отсюда – в вечернем платье, с блестящей сумочкой-клатчем, в которой лишь деньги, мобильный, документы и губная помада…
– Оля… – Сергей все же попытался отговорить ее, ведь этот внезапный отъезд расстроит отца и ничем не поможет Наде. – Я обещал папе, что мы у него подольше побудем. Он так ждал нас…
– Я понимаю! – нетерпеливо перебила Ольга. – Все понимаю, но Надя там одна! Я на день, и сразу вернусь.
– Надя не одна, там врачи…
– Спасибо, Сережа, – снова перебила она. – Значит, я звоню, заказываю билеты…
Ольга ушла, набирая номер аэропорта, и прямой спиной словно говоря Сергею, что он катастрофически, глобально не прав, считая, что Надя выкарабкается сама…
– Правильно сделала, – жестко прозвучал за спиной голос отца. Сергей обернулся. Леонид Сергеевич смотрел на него с насмешкой. – Она имеет полное право не слушать тебя.
Сергей кивнул в знак согласия и, нащупав в кармане пачку сигарет, пошел на террасу.
Он всегда будет виноватым. Всю жизнь.
Нужно с этим смириться и замаливать свой грех, сколько сил хватит…
Дверь ей открыла сухопарая женщина в Надином переднике и Надиных тапках.
– Это я вам звонила, – не поздоровавшись, сообщила она, едва Ольга переступила порог. – Телефон ваш в мобильнике ее нашла…
Ольга ринулась на кухню – там Дим Димыч, причесанный и одетый, ел румяные блинчики, запивая их молоком.
– Тетя Оля! – обрадовался он, не переставая уплетать за обе щеки.
От сердца отлегло, Ольга без сил опустилась на стул напротив Димки.
– Меня Ангелина зовут, – сообщила женщина, заходя на кухню. – Соседка я, а по совместительству няня. – Она поправила полотняную салфетку на коленях у Димки и потрепала его по волосам. – Вы, Оля, могли заметить, что с Надей происходит. Не она первая придумала в алкоголе от проблем прятаться. Конечно, я понимаю, муж умер, тяжело. Но всегда можно повод найти, чтоб себя пожалеть. Димы не стало, вот она и распустилась!
Ольга, не спавшая всю ночь в самолете, почувствовала, что теряет контроль над собой и ярость полыхает в глазах красными вспышками.
– Не смейте так говорить! – вскочила она.
Ангелина, не ожидая такого отпора от этой холеной, с виду спокойной и расслабленной женщины, сникла, убавила спесь и пробормотала, поглаживая по голове Димку худой узловатой рукой:
– А что я такого сказала? Что есть, то есть. Ее врачи в больницу забирать не хотели. Алкашей не берем, сказали… Но и я за ней смотреть не буду! Я к ребенку нанималась, а не к ней!
И она вытерла руку, которой гладила Димку, о Надин фартук.
– Ангелина… – словно ругательство, произнесла Ольга ее имя, но взяла себя в руки и с улыбкой добавила: – Можно, Дима с вами еще побудет?
– А как же! Конечно. – Няня прижала Димкину голову к себе и фартуком утерла ему рот. – Ребенок не виноват, что у него такая мать.
Ольга, усмехнувшись, порылась в сумочке, достала пятитысячную купюру и протянула ее Ангелине.
– Это… за что? – удивилась няня, уставившись на банкноту.
– За то, чтобы гадостей говорили меньше! Про Надю.
Ангелина поджала губы, но деньги взяла. Сунула их в вырез линялого платья и опять погладила Димку по голове.
На фоне белой наволочки Надино лицо казалось безжизненной маской.
Посмертной. Из плохого, некачественного, серого гипса.
Ольга бросилась к Наде, но споткнулась о ворох какой-то грязной одежды, брошенной на полу, и едва не упала. Бомжеватого вида тетка на соседней кровати громко выругалась, вскочила и стала выдергивать у Ольги из-под ног бесформенные рейтузы, штопаную вязаную кофту и еще что-то… Все это дурно пахло, и у Ольги помутилось в голове от отвращения, от жалости к Надьке и… от беспомощности.
Она села на край кровати и осторожно поправила рыжий локон, упавший подруге на глаза.
– Надь…
Та смотрела на нее страшным, пустым, невидящим взглядом.
И молчала.
– Надюш… – Ольга взяла ее холодную исхудавшую руку, в которой торчала иголка капельницы, и легонько сжала.
– Давай, начинай прорабатывать, – чужим, хриплым голосом сказала Надежда.
Ее соседка по палате отвратительно захохотала, показав остатки гнилых зубов.
– Надюш, ты что? Не узнала? – В отчаянии Ольга слишком сильно потрясла ее руку, и иголка выскользнула из вены и из придерживающего ее пластыря.
– Да, не узнала! – с неожиданной ненавистью выкрикнула Надя. – Допилась до потери памяти! Это хочешь сказать?!
Бомжиха на соседней кровати опять заржала и потянулась к Ольгиному пакету, оставленному на стуле. Достав оттуда апельсин, начала его чистить.
– Что тебе Ангелина про меня наплела? – без прежней злости спросила Надя, выдернув руку из Ольгиной ладони.
– Ничего…
– Не ври.
Ольге захотелось встать и уйти. В конце концов, может быть, прав Сережа – сам себя не спасешь, никто не спасет. Сколько было душеспасительных бесед с Надькой, сколько уговоров и даже угроз… И вот – эта койка, эта вонь, эта бомжиха, озлобленность и готовность винить всех в своих бедах.
Ольга достала из сумки толстую пачку денег, сунула под подушку.
– Вот, на лекарства, – отстраненно сказала она, но тут же, устыдившись своей обиды, теплее добавила: – Надюш, я обещала Сереже и детям сегодня вечером вернуться, но… могу остаться! С Димкой посижу, пока ты полечишься.
– А я болею, по-твоему? – усмехнулась Надежда.
– Ну… я не знаю, что нужно делать в таких случаях. Но тут врачи…
– А я знаю! – Надя приподнялась в кровати, окончательно выдернув капельницу, и опять закричала, выплевывая слова Ольге в лицо: – У меня первый муж алкаш был! Помнишь его?! Незабываемое зрелище, правда?! Я что, на него похожа?!
Бомжиха вдруг стала мерзко икать, отбросила апельсин и снова полезла в Ольгин пакет.
– Нет, Надюш, не похожа… Ты так защищаешься, словно я на тебя нападаю. А я помочь тебе приехала.
– Не надо мне помогать! Отстаньте все от меня! Чего ты приехала?! Бросила она всех из-за меня! А я тебя просила об этом?!
Ольга встала, развернулась и пошла из палаты, глядя под ноги, чтобы ни обо что-нибудь опять не споткнуться.
Ей показалось, что грязная беззубая тетка тотчас же бросилась к Наде, чтобы достать из-под подушки деньги.
Пожилая медсестра равнодушно посмотрела на Ольгу поверх очков и продолжила что-то писать в потрепанном журнале.
– Как мне поговорить с главврачом? – едва сдерживая подступившие слезы, спросила Ольга.
Она пойдет к главврачу, заплатит любые деньги, только чтобы Надьку перевели в одиночную палату и чтобы ею занялись лучшие врачи.
– По поводу? – продолжая писать, ледяным тоном уточнила сестра.
– По поводу Надежды Грозовской, из семнадцатой.
– Грозовской? – Медсестра захлопнула журнал, раздраженно отбросила ручку, сорвала с себя очки в тонкой металлической оправе и, словно дирижируя ими своим праведным гневом, возмущенно воскликнула: – А что о ней говорить?! Скажите спасибо, что вообще ее положили! У нас бывает, после операций больные в коридоре лежат! А тут алкашка!
Ольга поймала очки, метавшиеся перед ее носом, положила их на стол перед медсестрой и отчетливо, по слогам повторила:
– Я хочу поговорить с главврачом.
Медсестра воинственно поправила белую шапочку и, набрав воздух в легкие, встала, чтобы сказать какую-то резкость. Но, наткнувшись на Ольгин взгляд, тихо и растерянно произнесла, словно оправдываясь:
– Его нет сегодня… Приходите завтра.
Ольга вернулась в палату, полная решимости немедленно перевезти подругу в частную клинику.
Надина койка оказалась пуста.
Бомжиха собирала с пола рассыпанные купюры. Ее руки тряслись, а губы беззвучно шевелились, пересчитывая свалившееся богатство.
Ольга выхватила у нее деньги, одновременно наступив на валявшуюся стодолларовую купюру.
– Где Надя? – тихо спросила она бомжиху.
Та беззлобно выругалась, глядя на пачку денег в руках у Ольги.
– Где?!!
– Не знаю! Убегла! – крикнула бомжиха, глазами указав на приоткрытое окно.
Ольга бросилась к нему и посмотрела вниз – там, на примятой клумбе, валялся грязно-розовый Надин тапочек.
– Да не боись ты, – засмеялась жуткая тетка, заметив, как побледнела Ольга. – Тут всего-то второй этаж. С похмелюги сигануть – нечего делать. За водкой небось помчалась сестренка твоя…
Он уже собирался в аэропорт, чтобы встретить Ольгу, когда она вдруг позвонила и срывающимся голосом сообщила, что не сможет приехать.
И завтра не сможет, потому что Надя сбежала из больницы, пропала и ее нужно искать и спасать.
Сергей, сжав зубы, выслушал этот сбивчивый монолог, потом решился спросить:
– Может, все-таки прилетишь завтра? Ну, не вставишь же ты ей свои мозги…
– Все, я больше не могу говорить, – отрезала Ольга. – Перед приездом позвоню обязательно.
Оскорбительно-равнодушные гудки ударили в ухо. Слушая их, Сергей подошел к окну. По стеклу хлестали шальные струи летнего дождя.
Он виноват, конечно, и всю жизнь должен замаливать грех. Но неужели Ольга постоянно будет плевать на его просьбы, обрывая на полуслове и поступая по-своему…