— А вы наш новый управляющий? — спросила она, и он увидел, как прищурились ее глаза за стеклами дымчатых очков. Солнце, бьющее в стекла, сделало их прозрачными, и Даниэлю удалось увидеть густые ресницы и тяжелые веки Джейн.
— Да, меня зовут Даниэль Лавджой.
— Меня — Джейн. Как вам работается в нашем пансионе?
Они разговорились, Лавджой рассказал ей, что ему хотелось бы переделать в пансионе, какой ремонт предстоит на втором этаже, в двух спальнях, где протекает крыша. Так, разговаривая, они вышли из пансиона и совершили трехчасовую прогулку по Кобэму. Несмотря на то, что днем по-весеннему светило солнце, к вечеру заметно похолодало, и они вернулись продрогшие и голодные. Поужинали в столовой (Лавджой отлично помнил этот вечер и даже вкус картофельной запеканки и черничного пирога), после чего Джейн села в свою машину и укатила домой, на днях пообещав заглянуть еще, чтобы обсудить детали ремонта.
Вот так они и познакомились. Потом было еще множество прогулок, причем если сначала они предпочитали тихий Кобэм, то потом их маршрут изменился, и Джейн возила своего нового знакомого в Лондон. Со временем он выяснил, что Джейн живет совершенно одна, что ужасно горюет по поводу смерти своего родного дяди, к которому была сильно привязана и который, по ее словам, сделал ее богатой и независимой, за что она ему страшно благодарна. Джейн показала ему свой лондонский дом и даже пригласила в святая святых — свой кабинет, где она работала над своими любовными романами.
— Конечно, я пишу не серьезные романы, но в них все равно много правды. Женской правды. И вам, мужчинам, этого никогда не понять. Вы можете часами философствовать или разговаривать ни о чем, пусть даже о высших материях, не понимая, что самое главное в жизни — это любовь. Еще я занимаюсь психологией мужчин и, как мне кажется, многое уже стала понимать. Все-таки не зря говорят, что мужчины и женщины — существа с разных планет. И что им очень трудно друг друга понять. Но, возможно, сам процесс распознавания женщиной мужчины и является самым приятным в нашей жизни.
Джейн. И сентиментальная, и практичная, романтичная и циничная… Всегда разная, непредсказуемая и обидчивая. В одежде она предпочитала простоту, поэтому чаще всего ее можно было увидеть в джинсах, кофточках спокойных тонов и свитерах. Еще очень любила плащи-макинтоши. Худенькая и высокая, она заворачивалась в них, как в средневековые плащи, и иногда Даниэлю казалось, что она сама родом оттуда — материализовавшийся призрак средневекового рыцарского замка Олнуик.
Внутренний мир Джейн можно было разгадать, побывав в ее доме, хоть в Лондоне, хоть в Кобэме. Сдержанность в сочетании с дорогими, редкой красоты вещами. Глядя на нее в лондонской толпе, невозможно представить себе, что эта рыженькая худенькая девушка с умными глазами — практически миллионерша. Что она владеет большой недвижимостью и землями, доставшимися ей от родителей и дяди, Мэтью Чедвика, и что, несмотря на ее солидный доход, сама контролирует все принадлежащие ей гостиницы и пансионы.
Лавджой не понимал, почему Джейн до сих пор не замужем или хотя бы почему вокруг нее не вьются потенциальные женихи. Конечно, красивой ее назвать трудно, но все равно внешность ее приятная, не отталкивающая. К тому же у нее чудесная белая кожа, которую нисколько не портят веснушки. Еще яркий румянец. Прибавьте к этому пышные рыжие мягкие волосы, карие глаза. Может, крупноват нос или слишком тонкие губы, но Лавджою так нравилось их целовать.
Они сблизились примерно через полгода, и Джейн буквально расцвела. Во всяком случае, она не скрывала своих чувств к нему и была очень нежна, страстна. Они встречались все чаще и чаще, Даниэль признался ей в своих чувствах, но делать предложение не спешил, боялся, что Джейн воспримет это как попытку жениться на богатой. Хотя когда-нибудь он же все равно сделает это, как сделал бы на его месте кто-нибудь другой. Но никого другого, как считал Даниэль, у Джейн не было, иначе он бы знал, понял бы, увидел, услышал.
Прошел почти год с тех пор, как они познакомились, и отношения их развивались так, как и положено развиваться, когда дело близится к свадьбе, как вдруг Джейн исчезла. Конечно, она не исчезла так, как исчезают, чтобы не вернуться, молодые девушки, и никакого криминала в этом не было. Он знал, просто понял, что Джейн улетела в Москву, и доказательств тому было предостаточно. Какие-то телефонные разговоры о Москве, заказы билета (или билетов? Он так и не понял), упоминание о кузене Юрии, который живет в Москве и с которым она знакома лишь по переписке, но с которым необходимо уже познакомиться, поскольку дядя Мэтью оставил им один дом на двоих. Он знал, что она собирается туда в принципе, но когда именно — она так и не сказала. Просто улетела, и все. Он потом просил одного своего приятеля, у которого подружка работает в Хитроу, выяснить, не числится ли Джейн Чедвик в списке пассажиров самолета, вылетевшего 16 апреля в Москву. Выяснилось, что да, числится, что она действительно полетела в Москву, даже не предложив ему поехать вместе. Конечно, у них, богатых, свои правила, и там, где дело касается наследства, лучше действовать самостоятельно.
Лавджой обиделся. Попробовал позвонить, но связи не было. Он даже подумал, что Джейн заблокировала его номер. Вот как.
Но долго злиться на Джейн у него не получилось. Он сам нашел множество причин, по которым Джейн не предупредила его о своем отъезде. Нашел, но потом все равно понял, что все они ничтожны по сравнению с теми отношениями, которые между ними существовали, и что Джейн не должна была с ним так поступать. Разве что в ее жизни появился кто-то другой? Другой мужчина? Может, этот самый кузен? Но ведь она же никогда прежде его не видела.
Лавджой попался в ту же психологическую ловушку, в которую попадались его прежние подружки. Только он разрывал отношения с кем-нибудь из них, как эта девушка, уже успевшая привыкнуть к нему, вдруг опомнившись, что может потерять его навсегда, развивала бурную деятельность. Звонила Лавджою, напрашивалась в гости, дарила подарки, прикидывалась больной, чтобы только обратить его внимание на себя. И это при том, что еще недавно как бы не дорожила его присутствием и даже позволяла себе пропускать свидания ради встреч с подружками или поездками к родственникам в Шотландию, к примеру. Может, так же все получилось и с Джейн? Может, он настолько привык к тому, что она всегда встречает его с улыбкой искренне и радуется ему, что ему даже представить было бы трудно, что в их отношениях может что-то измениться и что Джейн однажды станет ему почти чужой, что возьмет один билет в Москву и улетит туда по своим, личным делам. Как будто бы ее дела не касаются его, Лавджоя.
Все эти размышления, страдания, обиды и стыд, что он, может быть, когда-то допустил ошибку и сказал что-нибудь не так или поступил, обидев Джейн, лишь подогревали его чувства к ней. И с каждым прожитым без нее днем она казалась ему все более красивой, интересной, а потому недосягаемой и в то же самое время особенно желанной.
Конечно, ему хотелось с кем-нибудь поговорить о Джейн, но с кем? Единственным человеком, кто хорошо знал ее, была Глэдис. Но о чем можно говорить с пожилой женщиной? Разве что просто озвучить имя Джейн. Что он, собственно, и сделал. И как награду получил уверения старой няньки в том, что Джейн неравнодушна к нему. «Это не мое, конечно, дело, но мне кажется, что мисс Джейн очень привязана к вам». Хотя тут же он получил как обухом по голове: «Вижу, что в последнее время вы не встречаетесь, что она как бы избегает вас». С чего она это взяла? Да они встречались буквально до ее дня рождения. То есть он видел ее всего дня за три до ее отъезда. Но разве это означает, что она избегает его? Потом еще придумала, что Джейн вроде как увлечена творческим процессом, заканчивает роман, «и ей важно, чтобы ее личные чувства не мешали ей сосредоточиться на чувствах своих героев». Полный бред!!! Быть может, старуха просто воспользовалась случаем, чтобы указать ему, простому управляющему пансионом, на свое место! Чтобы он и не помышлял стать мужем Джейн? Но с какой стати ей это делать, если до этого разговора он чувствовал со стороны кухарки лишь симпатию по отношению к нему?
Между тем телефон Джейн молчал. Если бы Лавджой, к примеру, был ее мужем и имел возможность войти в ее skype, чтобы написать Юрию, то… Хотя, если бы он был ее мужем, разве она не предупредила бы его о своем отъезде? Нет, если они когда-нибудь поженятся, они непременно обо всем договорятся, как будут жить вместе, что им можно будет, а что нельзя. Все-таки, может, она и богатая барышня, но мужа должна будет слушаться. Или хотя бы не допускать его унижения.
И вот однажды, в какой-то момент, Лавджой понял, что не хочет больше видеть Джейн. Что она перешагнула грань, которую перешагивать было нельзя, что она поступила по отношению к человеку, которого еще недавно любила, непорядочно, жестоко и тем самым дала ему понять, что совершенно не уважает ни его самого, ни его чувства. А что, если ее поступок был продиктован элементарным желанием разорвать с ним отношения, которые зашли слишком далеко и которые она не хотела переводить в супружеские? Возможно, дядя Мэтью перед смертью успел ей найти более подходящего для нее жениха, которого Джейн держала про запас, и теперь, когда пришло время определиться с ним, она решила расстаться с Лавджоем таким вот грубым и бесцеремонным образом?
Но и это сиюминутное настроение пропало, когда он поговорил с человеком по имени Шаронофф. Особенно его заинтересовала фраза: «У меня к Джейн есть одно поручение, касающееся последней воли Нины. Я должен… встретиться с Джейн и поговорить с ней».
Какого рода поручение? Что это может быть? Еще он не понял, то ли этот русский приехал специально для того, чтобы выполнить поручение подруги Джейн, Нины Цилевич, то ли просто прибыл в Лондон по своим делам, но заехал в Кобэм, чтобы встретиться с Джейн. Но зачем он тогда остановился в пансионе? Может, из-за дешевизны? Жить в Лондоне значительно дороже.
Из головы не выходила еще одна фраза: «Я знаю, что вы — Даниэль Лавджой, что вы управляющий или администратор этого пансиона, но вы же не ее брат или муж, извините». Быть может, именно в этот момент Лавджой почувствовал себя уязвленным, и именно тогда ему ох как захотелось ответить, что да, он и есть муж Джейн Чедвик. Но, к сожалению, он не был ее мужем, да и теперь вряд ли когда станет. И все почему? Потому что Джейн поступила с ним, мягко говоря, по-свински. Уехала, даже не предупредив. Почему? По-че-му???
Между тем он продолжал стоять возле ворот, поглядывая на черные очертания большого дома на фоне ночного фиолетового неба. Иногда воображение рисовало ему, как одно за другим загораются окна — мягким, карамельно-оранжевым светом, и он видит в окне тень. Тень Джейн. Вот она появилась в одном окне, потом промелькнула в другом. Неужели между ними все кончено? Неужели она предпочла ему кого-то другого, и, уж конечно, не управляющего пансионом. А что, если она и в Москву отправилась с тем, другим?
В кармане завибрировал телефон. Так некстати. Может, это Джейн?
— Слушаю.
Это была Эмили. Официантка из «Рыжей белки». Голос ее был взволнованным, она чуть ли не плакала в трубку.
— Мистер Лавджой, пожалуйста, приезжайте немедленно в «Рыжую белку». Там Глэдис… Она лежит… в кладовке… Я не знаю, вызывать полицию или нет. Похоже, она, мистер Лавджой, мертва. Но я никогда не видела мертвых. Я не знаю… А Сара… Сару тошнит в коридоре.
17
2009 г., Москва — Татищево — Саратов
— Знаешь, Глафира, у меня от шоколада и твоего кофе, которым ты поишь меня вот уже десять часов, пока мы едем, все внутри стало шоколадным, сладким и липким. Хочется уже соленых огурцов или жирного винегрета…
Лиза нервно вела автомобиль. Поездка из Москвы в Саратов была не такой интригующе-интересной, как в Москву в компании Джейн. Глафира понимала, что Лиза, несмотря на то, что Джейн расплатилась с ними сполна, чувствовала себя неудовлетворенной и вообще оскорбленной недоверием своей нечаянной клиентки.
— Посуди сама, она влипает в очень странную историю, где сам черт ногу сломит, выкарабкивается оттуда чудом, то есть я хочу сказать, что она чудом остается живой, и снова предпринимает эту странную поездку в Питер. Глаша, тебе ничего не показалось странным в этой истории с наследством?
— Лиза, ну, конечно, показалось.
— И что именно?
— Да если говорить честно, то примерно девяносто процентов. Ты когда-нибудь слышала, чтобы на человека напали, избили, каким-то невероятным образом вывели из ресторана, а деньги, украшения, часы, золото, кредитные карточки, документы, причем документы, насколько я поняла, имеющие отношение к наследству дяди Мэтью (Глафира, зажав нос, прогнусавила последние два слова), оставили на месте?
— Еще.
— Полное отсутствие страха. Почему ей не страшно отправляться в Питер с человеком, которого она знает только по переписке и который, самое главное, претендует на половину наследства? А что, если он с ней что-то сделает, и тогда он сам, единолично, станет владельцем дорогущего особняка?!
— Глафира… Еще!
— Стоимость этого питерского особняка. Я понимаю, что отремонтированные дома в центре Питера столько и стоят, если не дороже, но речь ведь идет о миллионах евро, и наша Джейн ведет себя так, как если бы ей ничего не стоило выкупить его в случае, если он не достанется ей в наследство.
— Тебя поражает только то, что она так богата?
— Нет, не только это. Понимаешь, она при этом своем богатстве какая-то безрассудная, что ли. Вот если бы я, к примеру, была так же богата и имела кучу гостиниц в Англии, и если бы мне светило наследство в России, уж, поверь, я ни за что не отправилась бы за этим наследством одна! Это какую же надо прожить жизнь, чтобы ни с кем не дружить? Это какое же влияние мог оказать на нее этот дядя Мэтью со своей болезненной теорией о самодостаточности человека, чтобы во всей Англии не нашлось ни одного человека, у которого можно было бы, не испытывая стыда и унижения, попросить денег в долг. А ведь если бы не мы и если бы ей действительно по-настоящему понадобились деньги, она просто вынуждена была бы обратиться к кому-нибудь из своих знакомых за помощью.
— Скажи, ну почему мы едем домой, когда сейчас там, в Питере, будет так интересно?! Ужасно хочется посмотреть на этот дом. Лиза, пожалуйста, давай повернем обратно.
— А ты знаешь, куда ехать? И где искать этот дом?
— Знаю. Думаю, достаточно связаться с крупной риелторской фирмой в Питере и сказать, что мы ищем особняк Фишера, который продается за одиннадцать миллионов евро.
— И что дальше?
— Ничего особенного. Просто представимся покупателями, вот и все. В сущности, если разобраться, то не такие это уж и крупные деньги.
— Да вообще копейки! — загоготала Лиза. — Что нам стоит дом построить — нарисуем, будем жить.
— Ну, Лиза, давай уже повернем обратно. История настолько интересная, что я бы на твоем месте отправилась в Лондон, чтобы только собрать побольше сведений о Джейн.
— В Лондон?! Ну, это ты погорячилась. К тому же это не так быстро — визу придется ждать долго.
— Зато в Питер не надо никакой визы.
— Глафира, это пустая затея. Предположим, мы даже нашли этот дом. И что дальше? Ну, осмотрим мы его…
— Так попробуем выяснить его историю. Кому он прежде принадлежал и, главное, имеет ли к нему отношение Мэтью Чедвик.
— Может, еще попытаемся найти коллекцию этих статуэток, а? — усмехнулась Лиза. — Ну, скажи, какое ко всему этому мы имеем отношение? Никакого, понимаешь? Отправляться в Петербург исключительно из любопытства — глупо. Все-таки я — профессионал и занимаюсь делами только тогда, когда меня об этом просят, — произнесла она важно.
— Эх, Лиза-Лиза… Зачем себя обманывать? Сколько раз мы занимались менее интересными делами исключительно из любопытства?! А потом получалось реальное, денежное дело, если уж ты такая практичная.
— Ты мне лучше скажи, что это за статуэтки такие, а?
— Как это… ты что, впервые слышишь? У тебя что-то с памятью или ты просто издеваешься надо мной?
— Назови этого ювелира.
Глафира прикусила губу.
— Нет, вот так сразу назвать не могу. Я записала у себя в телефоне, так, на всякий случай.
— Так посмотри!
Глафира достала телефон, открыла папку с заметками и прочла по слогам:
— Август Хольм-штром. Говорю же, язык сломаешь.
— А теперь ответь мне, как могло такое случиться, что Джейн, многое позабыв, отлично запомнила имя этого ювелира?
— Память, она вообще странная штука.
— Ладно, Глаша, мне все понятно. Выкарабкавшись из одной неприятной истории, Джейн решила погрузиться в другую. Что ж, это ее право. Наследство — это их семейное дело, и пусть они уже договариваются сами.
— А тебе не кажется, что она заплатила нам слишком много?
— Это смотря с какой стороны посмотреть. Если подсчитать потраченные на нее деньги и наши хлопоты, то многовато, а если взглянуть на это с позиции богатого человека, который благодарит за спасенную жизнь, то нормально.
— А мне показалось, что она от нас как бы откупилась. Или же проавансировала следующее свое обращение. Может, собираясь в Питер, она предполагала, что и там ей понадобится наша помощь.
— Я так не думаю. Если ее еще раз ударят по голове, то ей потребуется уже помощь профессиональных медиков, а не нас. И вообще, Глафира, предлагаю тебе забыть это дело. Понимаю, что вопросов множество, что не все так просто и что за всем этим наследством кроется что-то, о чем можно только догадываться, но это уже не наше дело, понимаешь?
— И тем не менее кто-то же ее посадил на поезд, чтобы она доехала до Татищева. Спрашивается, зачем? Что ей там было делать? Ладно бы еще, если ее там кто-то встретил. А так?
— Да понимаю я, что ты хочешь сказать. Что мы могли бы заехать в Татищево, чтобы попытаться узнать, к кому она все-таки направлялась. Но, поверь мне, это не она направлялась, а ее кто-то направил. Тот, кто посадил ее на поезд. Конечно, мне самой любопытна вся эта история, но у меня дома дел полно, надо готовиться к судам, отрабатывать деньги, понимаешь?