Таганский дневник. Кн. 2 - Золотухин Валерий Сергеевич 40 стр.

Предновогодний четверг

Ю. П. на старой сцене:

— Нация погибнет, если нет традиций. У нас есть традиции — 30 лет я прихожу первый, дверь моя закрыта, секретарей нет. У доски расписания долго стоит вперившаяся Славина. Через полчаса я вижу ее там же — что-то она с доски списывает. Что может она там списывать — в театре для нее выходные дни. Она все еще играет в хозяйку театра, а сама ждет не дождется, когда наступит раздел театра и она похозяйничает в худ. совете у Губенко, который первый же ее и отстранит. Сон видел. Вызывной лист: «Записывайтесь в Государственный театр на Таганке под руководством Губенко!»

С шефом надо идти до конца. Год Сергия Радонежского, и я заложил фундамент храма Покрова Пресвятой Богородицы. Это было главное дело минувшего года. И я благодарю тебя, Господи!

1993

Пятница

Денис:

— Пап! А ты не хочешь рукоположиться? Представляешь, какая реклама: протодьякон Валерий Золотухин! Представляешь?

Четверг. С Рождеством Христовым!

Зачем меня так обманули? Зачем Вера плачется мне — «говорят, всех пенсионеров на пенсию!» Что ж ты, Вера, ликовала, когда Губенко тебя в свой стан завлек? Что же вы наделали? Он вас — на пенсию! Ты же предала, Вера, а теперь у Золотухина просишь заступничества?! Да к Ю. П. и подходить-то страшно с этим вопросом. Он о нужных-то людях слышать не хочет, которые ему с Губенко изменили.

Пятница, «Дом» вечером

Дневник 1987 г., тех дней, — смерть Эфроса и мрачные предсказания Крымовой о кандидатуре Губенко, его антикультурные, просто аморальные высказывания в адрес правления Эфроса и гастролей театра. И все как бы и подтвердилось — получилась из всего глупость, но могла бы она и не быть, будь поумней Николай и не ввяжись в борьбу против Любимова и за раздел театра.

Иваненко просится назад, неблагодарная… Ради Володи чего-то давал, чтоб как-то жила, а она пошла в театр Губенко. Теперь ее заменяют в «Преступлении» и не берут в Японию.

Суббота. Утро после душа, зарядки и молитвы

Снились мне опять Ельцин с Любимовым, я фотографировал Ельцина. Он смотрел наши письма, бумаги, но внятного решения или слов хороших, чтоб я проснулся в радости, не было.

А в театре война. Габец объявлен строгий выговор, но, кажется, она не уволена. Долго вчера кричали в кабинете Шацкая, Габец, Иваненко.

А «Павел I» был замечательный.

— Минкин в зале! — сообщил Хейфец после спектакля. — Кто пригласил?

Может быть, он ошибся? Да черт с ним, я его приглашал, но в прошлом сезоне он не пришел. Я Минкина не боюсь, пусть пишет, хоть узнаю правду о своем таланте. Но я лукавил, конечно. Минкина я боюсь. Каждый раз, готовясь к «Павлу I», перебирая листки роли, я натыкаюсь на оборотной стороне на его статью о Губенко и становится страшно. Самое больное, самое точное и пророческое, вот и поди ж ты… Минкина, следуя логике, Гитлер-Чаплин-Колька должен был бы повесить.

Суббота

Вчера мы вышли на сцену — шеф в прострации, не знает, что делать. Нужно понять следующее: если Альфред не написал музыку, положим, к «Гамлету» или другому какому стихотворению, — он не забыл или пропустил, значит ее нет в нем или он считает, что у него не получилось. И нечего сочинять за него и что-то самодеятельно придумывать. Это надо понять и из сего исходить. Но если замысел через поэзию — стало быть, стихи звучать должны (на немецком языке — во, ход!), а есть ли перевод романа на немецкий, особенно перевод стихов? Был бы номер! Это для меня была бы находка. Не выход из положения, но находка.

А вот что касается прозы… Тем более глупо импровизировать вокальные партии. Фон — да.

Ольбрыхский о Высоцком, вышла книжка у нас. Мысль хороша: Володю хорошо слушать, выпивая. Действительно, так и было часто, его настрой эмоциональный — дым сигареты, угар — тянул к этому, потому что жизнь казалась вечностью непреходящей.

Воскресенье

В «Независимой» в рубрике «Слухи» иронические намеки насчет «Живаго» от Любимова. Если доктора будет играть Валерий Золотухин, то кто же тогда Лара? Здесь все — и то, что мне 100 лет от роду, и то, что я крестьянский сын и Бумбараш. Будет страшно, если их хихиканья подтвердятся и злобствования оправдаются, — надо спасаться и что-то придумывать. А пока — одеваться и заводить машину.

Вторник, молитва и зарядка

Какой был вчера подарок Володе ко дню рождения! Пел гениальный Градский, а я читал письмо Т. Н. Журавлевой и говорил о курточке от Высоцкого. Был, как мне сказали, маленький спектакль.

Суббота

Рано встал, но не завелся — мороз на дворе. На душе дрянь. И все, думаю, из-за грудной правосторонней боли. Хотя на сцене, на репетиции одно и то же желание не покидает — скорее бы закончилось. Кажется, я возненавижу Шнитке, Пастернака, Любимова и себя. Глаголин такое утешение выдвинул: «Делается это все для Запада, для доллара. Поэтому тебе надо найти несколько опорных точек, которые бы оправдывали тебя в твоих глазах, твое существование в этом».

Вот и все. И не заниматься самоедством, а относиться к этому именно с долларовой кочки…

Губенко вновь собрал рассеянное войско и нам со страниц «Коммерсанта» угрожает. Какой-то чиновник документ, мной подписанный, положил под сукно, он попал в тот лагерь и вызвал очередной переполох.

Воскресение — отдай Богу. Кухня

Любимов каждый день по нескольку раз напоминает, что мы репетируем христианский роман.

Четверг

Вчера Тамара развивала чью-то мысль о Высоцком. Кто-то говорил о его характере — двойной стандарт, что можно одному, нельзя другому. Даже зная, что он не прав, он продолжал спорить и добиваться, чтоб было по его сделано. И я в связи с собой и разговором с Любимовым (который, кстати, назло артистам оду Бортнику вчера пропел — «одаренный, крупный талант». — «Есть другое мнение», — сказал Беляев. «Надо с жалостью относиться, — возразил Любимов, — одаренный никого не жалеет, и вас в первую очередь») подумал о разгадке некоторой. Ведь это же надо — выпросить у Любимова Гамлета! А с какой (ведь ни одно слово не подходит — «самоуверенность», «настырность», «нахальство») силой, безапелляционностью (Тамара называет это ограниченностью, отсутствием тонкости, душевной интеллигентности — «а как будет партнеру?») в конце концов он буквально выколачивал роль Воланда в уже подмалеванном рисунке из-под Смехова. Это было на моих глазах — он выходил на сцену, примерялся, разгуливал с тросточкой без тени сомнения, что Любимов скажет: «Начинай, Володя!» Я был потрясен до восхищения. И оправдывал его!! Что это?!

Я читаю Ремарка — мне неинтересно, но приятно.

Пятница. Утро

— Благодарю тебя, что ты настоял на повторе «Двенадцати», — сказал мне вчера Любимов.

Вообще многие мои идеи проходят. Соблазнил он меня и на премьеру «Саломеи». Через 40 минут я ушел и прибыл в Дом ученых. 120 лет М. М. Пришвину. Говорил, какую благодать на день-неделю разливают его страницы в душе моей — умиротворение, покой, добро. Под настольной лампой читал рассказ «Радий». И было славно. Народ все больше старый, с палками, с бородами, но, главное, много его, почти полный зал. Это здорово.

В «Живаго» мы доползли до II акта, где, собственно, и решится судьба спектакля и роли моей.

Воскресенье — отдай Богу

Я отдам его «Живаго» и рекомендации Шифферса в кинематографический союз.

Часто открытие не принадлежит автору, и, естественно, им начинают пользоваться как задачником, учебником. Когда в 1967 г. в Театре на Таганке стали поговаривать о «Преступлении и наказании», меня прочили на роль Раскольникова. В театр на заседание худсовета пришел Ю. Ф. Карякин. Я отчетливо запомнил его фразу, адресованную мне (речь шла о Наполеоне):

— В своей жизни я встретил и знаю одного гениального человека — Шифферса!! Вам необходимо с ним познакомиться, чтобы понять, что поражает Раскольникова в идее сверхчеловека. Прочитайте его роман «Смертию смерть поправ».

Я прочитал. От кумира того времени А. И. Солженицына (пусть простит меня этот замечательный художник!) не осталось и следа. Работа актерская Е. Л. Шифферса в «Интервенции» и по сей день остается для меня наиболее точной и не разрушающей жанр, по мнению некоторых коллег, а подтягивающей этот жанр на другую высоту, на новую точку отсчета. Жаль, что по условиям нашего уродливого времени роль была переозвучена посредственным актером, а фамилия исполнителя просто выброшена из титров по причине его диссидентства. Ну и время! Ну и страна! Ну и жизнь! Золотухин дает рекомендации, пропуск в ряды кинематографистов Шифферсу! Но… надо, Федя. И наконец после долгих лет кинематографического молчания и как бы отсутствия на наших собраниях и неучастия в нашей творильне Шифферс показывает нам «Путь царей». Убийство царя!! Кинематограф будущего, настоящего и прошлого. Присутствие искусства (перефразируя Пастернака) в кадрах этой ленты, скромно означенной опытом, учебным пособием, поражает, потрясает больше, чем само преступление большевиков!!

Я прочитал. От кумира того времени А. И. Солженицына (пусть простит меня этот замечательный художник!) не осталось и следа. Работа актерская Е. Л. Шифферса в «Интервенции» и по сей день остается для меня наиболее точной и не разрушающей жанр, по мнению некоторых коллег, а подтягивающей этот жанр на другую высоту, на новую точку отсчета. Жаль, что по условиям нашего уродливого времени роль была переозвучена посредственным актером, а фамилия исполнителя просто выброшена из титров по причине его диссидентства. Ну и время! Ну и страна! Ну и жизнь! Золотухин дает рекомендации, пропуск в ряды кинематографистов Шифферсу! Но… надо, Федя. И наконец после долгих лет кинематографического молчания и как бы отсутствия на наших собраниях и неучастия в нашей творильне Шифферс показывает нам «Путь царей». Убийство царя!! Кинематограф будущего, настоящего и прошлого. Присутствие искусства (перефразируя Пастернака) в кадрах этой ленты, скромно означенной опытом, учебным пособием, поражает, потрясает больше, чем само преступление большевиков!!

Уважаемые господа, коллеги, которые будут рассматривать этот вопрос! Извините меня, если вместо рекомендации или характеристики я написал нечто в духе любовной записки. Рекомендую. И думаю, что срочно или скоро нужно организовать, попросить Шифферса прочитать для студентов института кинематографии несколько лекций по искусству, философии, религии, живописи, которые лягут в основу хорошего пособия — капитального, универсального учебника по воспитанию, образованию всякого мало-мальски художественного организма.

Суббота

Что меня поддерживает и дает силы — дневник. Единственное живое существо, с которым мне не тесно, не грустно, не тяжко.

Воскресенье — отдай Богу

День нашей с Шацкой регистрации 30 лет назад.

Любимов хочет сделать спектакль или, как он говорит, схему. Кажется, он начинает склоняться, что все петь невозможно, нельзя и преступно по отношению к Шнитке — скажут: «Что же он такое написал?! Что за неорганизованную чушь?»

Так мы не договаривались, Ю. П., дорогой!

Любимов:

— Кто разваливает спектакли? Артисты. Не я же их разваливаю! Ничего у них (отделенцев) не получится!

— Нина! Докладную на всех! Вовремя приходят только я и Золотухин!

До меня сегодня дошло, и я легко засмеялся. Он уезжает — моя машина еще стоит, приезжает — уже стоит. Вот и родилось.

Понедельник, гр. № 307

Нельзя изменять своим привычкам — дневник должен писаться во что бы то ни стало.

Вчера Любимов как бы невзначай и само собой разумеющееся промолвил:

— Я ведь не случайно делал эти перекрестья (перекрещения): Настя — Аня, ты — Родион, чтобы была полная взаимозаменяемость. Мало ли что может случиться…

— Все правильно, замечательно, — сказал я. — Это прекрасно.

Корона ни у кого с головы не упадет, если она есть. Как ни странно, мне стало легче дышать. Во-первых, меньше ответственности, и спектакль в Москве может выйти с Овчинниковым — он молодой, музыкальный, хваткий и спортивный. Но в Вене и Германии нельзя отдать ему марки, поэтому надо что-то загвоздить неповторимое, уникальное. Все, что пока делает артист Золотухин, к сожалению, вполне доступно любому, а уж Родиону и подавно. И вот тут опять, что называется, дуракам везет, — может, и хорошо, что Шнитке не написал вокал Юрию? Так, глядишь, я проскочу и наберу музыку для себя удобную. В эти 10 дней партитура должна быть окончательно скомпилирована.

Среда, мой день

В прессе сообщение, что Моссовет решит или уже решил — быть ли ему учредителем театра «Содружество актеров Таганки» под руководством Губенко. Заседание 22-го. Вызывается или приглашается Бугаев. А он заявляет, что без Любимова он не пойдет. А Любимову туда ходить не надо, по-моему. Короче, дело идет к суду.

Среда, мой день, но бойся его, Близнец!

После репетиции душа и сердце раскрыты, ранимы, усталость и счастье после стихов, где все прочитано тебе и про тебя. Вдруг — ушат холодной воды. Лара, Лариса. Из всех женщин, которые прошли по моему сердцу, кажется, одна ты не презиралась, не скандалила в быт, в пошлость. Какое счастье, что мы не поженились с тобой! Брак портит воспоминания. Ведь любил же я Шацкую, ведь помню, как от ревности плакал, — и что теперь осталось от этого всего?!

Пятница. Театр, гр. № 307

Любимов. На него было вчера страшно смотреть. Сначала он ругался, как в лучшие годы, потом повторил несколько раз фразу: «Я сегодня же дам телеграмму президенту, что я отдаю назад ваше гражданство! Со мной обращаются хуже, чем при коммунистах, вызывают к прокурору!» У него мозга за разум заходит, да еще так подвел Шнитке. Кажется, он мало-помалу отказывается от попыток, от требований петь ненаписанные ноты, петь прозу как ни попадя.

Я буду вспоминать эти счастливые дни, когда я жил только ожиданием репетиции, приходил в эту комнату, переодевался, ждал Сашку, которая принесет какую-нибудь новую еду, читал роман, писал дневник, слушал фонограммы. Я буду все это вспоминать и плакать. К тому же я дивно вдохновлялся на этом диване.

Суббота

Занимался утром аккордеоном, подбирал сопровождение к сцене с Гордоном — Любимову не понравилось. Будет, очевидно, «Не одна во поле…» На ней почему-то и голос звучал.

Шифферса вчера я посетил. Взял роман, оставил пленку. Жалко, что говорил только я и опять о делах театра, о нашей с Филатовым переписке.

Понедельник

— Молодец! — сказал Любимов после исполнения мной в финале с Ларой — «В лесу казенной…»

Какие-то победы были и в сцене с Ливерием. В общем, день был с плюсом, полезный. Еще три-четыре бы таких ключевых дня, и я был бы спокоен перед отъездом в Японию. Молился за Любимова, просил у Бога удачи ему.

Шифферс:

— Если он спрашивает, кто может сказать, что Золотухин человек чести, я могу сказать. Передай Филатову, а если я его увижу, то сам скажу о том, что Золотухин — человек чести.

А может, за свой счет издать «Дневник»? Не хочется терять Тверькомбинат. А если Можайск..

Пятница

Нет, прогон получился. Шеф был веселым после первого акта, после второго сиял, усталый и счастливый. В прогоне он всех успокаивал, подбадривал, посылал своих лошадей вперед лаской — стратег педагогики!

Завтра мы улетаем в Японию.

Суббота. Япония, Токио

Художник Юрий Васильев снял посмертную маску поэта. Господи! Господи! Сколько совпадений! У меня маска Володи, снятая Ю. Васильевым.

Любимов стал показывать мне сон Живаго, записку Лары. Взял мою бумажку — и замер! Что это? «Павел I, Павел I, Павел I, Казань, Ашхабад, Норильск, Мурманск» — попался ему сентябрьский репертуар.

— Когда же ты на Таганке работаешь?

Такой ужин замечательный — весь мясной, сакэвочный. Немного холодной рыбы в уксусе и картошки обжаренной. Кормила меня Демидова. Сидели на полу, на подушечках, обувь сняли. Что же они, черти, не предупредили! Хорошо, я душ принял и носки чистые. Пытались петь «Дубинушку». Демидова считает, что будет прокол с Ларой. В ней нет энергии никакой…

Понедельник. «Эдмонт», № 886

Все замечают, что я очень увлечен «Живаго». «Он так загорелся, что не чувствует усталости, он потерял счет времени, он превратил ночи в дни». — Так говорит Шкатова.

Мудрость японская: «когда ты видишь чистый лист бумаги, подумай сначала, как он прекрасен».

Пятница. Молитва, зарядка, душ

Все чем-то занимаются, смотрят Токио, наблюдают японцев. А я хлопаю себе по ляжкам ритм «Вифлеемских царей», а я ищу лазейки к душе Агаповой — есть ли она у нее?! Есть, есть, отыщем, а нет — сделаем ей «железную», Вакху подобную.

Тамара слишком много значит в моей жизни, она — мой Моцарт, мой Альцест, мой Павел I, она — моя жизнь, она — мой Сережа, мальчик мой, тростинка моя грустная, дождик мой тоненький, одинокий.

Суббота. Молитва, зарядка, душ

«Москва. Канцелярия президента Ельцина. Камчатову Владимиру Федоровичу.

Уважаемый Владимир Федорович!

К сожалению, мы с Вами до сих пор не нашли возможности обменяться мнением и информацией по печальному для всех нас вопросу о разделе театра. Пожелание президента выполнено: голосовали, голосовали — разделились. Остальное, казалось, — дело техники. Если администрация города поддерживает создание нового театра с новым репертуаром — чего проще подыскать им помещение? Для экономии слов приведу пример достаточно, извините, бульварный, но из собственного опыта и многое объясняющий. Когда я уходил от первой жены, жизнь предлагала мне разные варианты, например, врезать замок в одну из комнат трехкомнатной квартиры и привести туда свою новую беременную жену. Так же вольна была поступить и бывшая супруга — в свою комнату врезать свой замок и жить там с другим мужем. А с дитем по очереди бы встречались у четырехконфорочной плиты. Люди все взрослые, цивилизованные, как нынче принято говорить, места хватило бы всем. Нетрудно представить, чем могло кончиться подобное соседство. Если бы энергию, которую они потратили почти за полтора года на этот скандал, они израсходовали бы на создание хотя бы одного спектакля, у них получился бы шедевр. Я очень надеюсь по возвращении из Японии на личную встречу. Убежден, что мы найдем взаимопонимание.