У Машки тоже своя жизнь завертелась. Слава богу, ума хватало с мужем не расходиться. Да и куда идти? Всю жизнь мужняя жена. Делать ничего не умеет и не очень хочет. А муж как-то выправился: и мозги заработали, и на службе дело пошло. И машину со временем купил, и дачу отгрохал. На эту дачу (дом с отоплением, газом и французскими светильниками) Машка и съехала несколько лет назад. Во-первых, она там живет с внуком, пока дочь с мужем учатся («Родили студентами, а Машка расплачивается»), а во-вторых, не волнуется, почему любимый муж возвращается поздно, пахнет чужими духами и прячет глаза. С Велуней, конечно, общалась, но только по телефону. Та звала:
– Приезжайте.
Машка говорила всегда одно и то же:
– Уж лучше вы к нам.
И была права. У Велуни все та же двушка, в которой плюнуть негде, даже в ванной – там теперь все время сушились пеленки Полинкиных близнецов. А у Машки простор – сорок соток, – потеряться можно при желании. Только Велуне теряться не хочется. Ей бы найтись. Она бы к Машке поехала, только хозяйство ведь не оставишь. Полинка с детишками совсем с лица спала, ей без Велуни как без рук. Иринка тоже на сносях. Вот-вот дочку родит. Она, правда, в соседний дом переехала, но без Велуниной помощи все одно не обойдется. Да и Аринка со своей первой неразделенной любовью требует внимания. Так и крутится между ними, как белка в колесе, а еще ведь и Митяю надо и сготовить, и судно поднести, и пролежни протереть, и простыни поменять. Больному человеку-то на грязных негоже лежать. А болел муж уже третий год. Соседи советовали его в интернат отправить:
– Все одно не оправится.
– Вас бы в интернат, – откликалась Велуня.
– В какой? Это для кого же, интересно? Мы вроде на здоровье не жалуемся.
– Для душевнобольных.
Шли годы. Ей исполнилось пятьдесят семь. Жизнь по-прежнему подчинялась строгому расписанию. В понедельник с утра катила в Москву к Полинке. Впрочем, и во вторник тоже, и в среду. По будням. Прибиралась в квартире и варила суп. Мальчишки из школы придут – будет что кушать. Супчик каждый день свеженький, а еще зразы, биточки или, на крайний случай, котлетки. Самой Полинке не до этого. Они с мужем ученые – ищут лекарство от рака. И как только у них с Митяем такая умная Полинка получилась? Бывает же.
Иринка тоже работала: заведовала каким-то складом. Велуне было интересно каким, но посмотреть не могла. Девушка переехала в Саратов. Познакомилась с мужчиной в санатории, куда ездила лечить дочку от постоянных бронхитов. Вернулась, вещи в чемодан покидала, махнула мужу рукой, и поминай как звали. Велуня потом два месяца несчастного в чувство приводила. Привела. Отстирала, отутюжила. Расправил голубь плечи и орлом полетел дальше. Прочь, прочь из Велуниной жизни.
Но ее жизнь и без него полная. Аринка, наконец, замуж вышла. Молодые живут с ними, ребеночка родили – Алешеньку. Хороший мальчик, спокойный. Дочь с мужем на работу, а Велуня ухаживает за старым и малым. Митяю – судно, Алешу – на горшок. Потом обоих покормит, оденет, Алешу к мужу поднесет, скажет:
– Помаши дедушке ручкой.
И поведет внука в детский сад, а сама на станцию к Полинке. Из Москвы вернется, и бегом назад – в садик. Из садика идут – гуляют. Гуляючи и в магазин заглянут, и на рынок. А домой вернутся – пойдет дым коромыслом, чтобы к ужину и закусочка, и горяченькое, и пирожки. Аринка с работы придет, на диване вытянется:
– Устала.
Алешенька книжку в руки потычет – она отмахнется, так он к бабушке:
– Почитай!
А Велуня только рада. Ее дело – служить. Ей не до отдыха. Успеет еще полежать – вся ночь впереди. Жаль, конечно, теперь на сон больше времени требуется. Сейчас уже, когда в Москву едет, не может пораньше вскочить с постели, чтобы полы протереть да пыль смахнуть. Ноги уже не те, да и руки шалить начинают. А еще боится: скакнет давление, и придется дома отлеживаться. Близнецы тогда голодными останутся. Да и Митяю в таком состоянии ничем не поможет, и за Алешей недоглядит. Так что с давлением шутить нельзя, следить надо. И следила. Чаи заваривала травяные, делала дыхательные упражнения и даже зарядку, что показывали по телевизору. Она махала руками, а муж наблюдал с кровати живыми глазами и улыбался. Велуня приседала и спрашивала:
– А я еще ничего, а?
И тот с трудом поднимет вверх дрожащий большой палец правой руки и не сможет смахнуть бегущую по щеке скупую слезу.
– Ну, что ты, право, Митюша? Все в порядке. Ты у меня еще бегать будешь, родной!
Он умер за несколько месяцев до ее юбилея. Умер тихо, спокойно, во сне, словно извиняясь таким уходом перед супругой за годы заботы и внимания.
– Отмучился, – даже радовались на похоронах добрые знакомые и Велуне сообщали с сочувственной улыбкой: – И ты отмучилась. Отдохнешь теперь.
Той смысл слов был не понятен. Она горько плакала и повторяла:
– Даже не попрощался. Даже не попрощался.
Заботы о внуке волей-неволей быстро вернули пожилой женщине присутствие духа. Снова убирала, кашеварила и мельтешила с тряпкой по углам квартиры. Аринка вздыхала, ее муж кривился. Велуня сокрушалась: «Устают, бедные». В последнее время «бедные» запирались в ванной и долго шушукались, не докладывая о чем.
– Мам, – наконец решилась Аринка, – может, организуем тебе юбилей?
– Ой! – Та схватилась за пунцовые щеки. – Так вы это… вы об этом… так долго? Все советовались, да? Совещались?
– Ну, не совсем, – начала было дочь, но осеклась. – Так что насчет юбилея? Организуем ресторан, позовем всех. Наши рады будут увидеться. Только Граню, наверное, позвать не получится, если Пашка будет.
Велуня согласно кивнула:
– Граню не надо, а Петрушу обязательно. Это, между прочим, мой племянник родной.
– Конечно, конечно. В общем, поездим, выберем ресторан.
– Никаких ресторанов!
Переубедить оказалось невозможным. Праздник без генеральной уборки, подъема ни свет ни заря и работы без конца и без края казался неудачной пародией на настоящее торжество. Нет, все должно быть так, как положено. И с тряпкой по квартире, и с сумкой на колесиках на рынок, и дым коромыслом на кухне, и запах румяных пирогов по всему подъезду. Аринка спорила, но как-то вяло. Муж тещу во всем поддержал. Велуня слышала потом, как он шептал жене: «Сэкономим». Но не обиделась. А на что? Ведь дело человек говорит.
За столом собрались все родные. Велуня иногда, между перебежками из комнаты в кухню, присаживалась на почетное место во главу стола и жадно ловила новости. Иринка хвасталась цветущей на участке вишней и грозилась прислать всем по пять банок варенья. «Умница, дочка. Умеет хозяйство вести». Полинка восторгалась близнецами, которые выигрывали олимпиаду за олимпиадой и намеревались поступить в МГУ без экзаменов и репетиторов. «Полинка – великолепная мать. Знает, как из детей людей сделать». Машка с неохотой сообщила о том, что Сонечка снова беременна и поэтому не смогла приехать.
– Скоро рожать уже.
– А сидеть кто будет? Няню возьмут? – Пашкина новая (уже столько лет прошло, а Велуня все ее новой зовет, никак о Гране не позабудет) спрашивает, конечно, с завистью. Ей никто нянь не нанимал.
– Зачем? – Машка передергивает плечом. От этого жеста у Велуни по телу разливается тепло: оказывается, невестку тоже не жалует. – Сама посижу. Делать-то мне особо нечего.
– Нечего? А фитнес? А внешний вид? По-моему, тебе не мешало бы пройтись по салонам. – «Ну, вот за что ее – змеюку – любить?»
– Ходила уже. Надоело.
– Надоело? – Глаза новой полны изумления. Зато Пашка победно усмехается. «Видно, женушка всю плешь проела барскими запросами. Кстати, про плешь – это не для красного словца, это очевидно: совсем лысый. Да и неудивительно, давно не мальчик: за шестьдесят перевалило. А Машка, между прочим, неплохо выглядит. Свежий воздух, наверное».
И будто в подтверждение мыслям:
– От жизни на природе куда больше пользы, чем от мезотерапии с пилатесом.
Про «мезо с латексом» Велуня не поняла, но с природой в душе согласилась. А Машка продолжала:
– Да и внукам на даче раздолье. Целыми днями на улице закаляются и не болеют вовсе.
– Тяжело одной. – Невестка все не может успокоиться, подзуживает. «И дернул черт Пашку с молодухой связаться. Все ей не так, все не этак. Везде нос сует, везде воду мутить жаждет. Просто в каждой бочке затычка». Но Машка неожиданно соглашается:
– Тяжело.
Велуня, как раз подскочившая для очередного набега на кухню, замирает на секунду, а потом начинает щебетать с почти нескрываемым восторгом:
– Тяжело? Машенька, родная, что же ты раньше молчала, а? Я тут штаны просиживаю, бездельем маюсь, а ты загибаешься. Здесь-то работы нет никакой. Пыль смахнуть да ужин сготовить. Могут и без меня обойтись. Лешка вон какой большой уже, ему бабка уже не в помощь, а в тягость только, верно?
– Мам! – Аринка почему-то краснеет. – Ну, что ты выдумываешь?
– Почему выдумываю? Ничего не выдумываю. И потом, я не обижаюсь. Это естественно. Молодым со стариками скучно. Лешеньке, наверное, и музыку хочется громко послушать, и компанию привести, а может, и девушку даже, а дома бабка сиднем сидит. В общем, решено: еду к Машке.
– Велунечка, – Машка замялась, – ты не волнуйся, мне вовсе не так тяжело, как ты думаешь. Ты, конечно, можешь приехать погостить. Я всегда рада, но работать не позволю. Хватит. Наработалась уже за десятерых. Если невмоготу станет, Сашка няню обеспечит.
– Бабка все одно лучше любой няни, – заупрямилась та, поджав губы, что случалось крайне редко.
– Правильно. Только, знаешь, у нас ведь сейчас и расположиться негде с комфортом. В половине дома Сашка ремонт затеял – все вверх дном. И краской пахнет.
– Краской? – изумилась Велуня. – А как же дети?
– В том-то и дело, что пока мы в Москве живем друг у друга на голове. Так что спешить с помощью не надо, ладно? – И вымученно улыбнулась.
– Ладно, – согласилась Велуня, глядя на Машку с подозрением, но та стойко выдержала взгляд.
Пришлось. Уж очень не хотелось докладывать на всеобщем собрании, что ее любимый муж потерял всякий стыд и вовсе отказался от какой-либо конспирации. Ремонтом никаким не занимается, а просто поделил дом пополам. На одной половине Машка с домашними хлопотами, а на другой – он с любовницей. Точнее, с любовницами. Пока, к счастью, меняет их раз в три месяца. А не приведи господь найдется какая понапористей, возьмет мужика в оборот и даст Машке пинка под зад. А вы говорите: «Салоны. Маникюры». Какие тут маникюры, последние бы душевные силы не расплескать. Но она держится. Во-первых, хлопочет в заботах с утра до вечера – отвлекается. Во-вторых, экономит. Деньгами, что Сашка выделяет, не бросается. Тратит чуть-чуть, а остаток в кубышку складывает и очень гордится собой, считает, что зарабатывает, словно на службу ходит. В общем, наблюдать за такой жизнью ни к чему. Вот захочет Велуня дня на три в гости пожаловать – это ради бога. Три дня Сашка продержится: сыграет семейную идиллию. А дольше? Дольше и самой не справиться. Нервы-то не железные.
Хозяйка отправилась на кухню ставить чайник, вызвала Иринку с собой:
– Про варенье правду сказала?
– А то! – Лицо Иринки засияло гордостью.
– Давай на лето приеду, помогу накрутить банок. Поди, не одна у вас вишня растет.
– Не одна. – Тон у дочери стал озадаченным, лицо помрачнело. – У меня и яблоки, и груши, и сливы. Смородины восемь кустов, малинник большой, клубники четыре грядки. А еще четыре парника. Там и огурцы, и помидоры, и перец. Ну и кабачки, конечно, свои, и капустка, и картошечка.
Велуня только что руки не потирала от удовольствия.
– Только у нас ведь еще и Дружок, – закончила Иринка с сожалением.
– Дружок? – не поняла женщина.
– Собака. Помнишь, я все просила, когда с братиком не вышло, собаку завести? Ты тогда сжалилась: принесла котенка и сама же чуть не задохнулась. Отдать пришлось.
– Помню. – От воспоминания об этом случае Велуня снова почувствовала ком в горле, дыхание стало сдавленным, и она даже расстегнула верхнюю пуговку воротника белоснежной манишки. Отпустило.
– Так что нельзя ко мне. Я же не могу собаку из дома выгнать.
– Не можешь, – согласилась Велуня. – А вдруг не будет этой, как ее…
– Аллергии.
– Ну, да.
– А вдруг будет? – Иринка смотрела с искренним сожалением.
Велуня была разочарована до слез: мысленно уже вскапывала грядки, полола сорняки, сажала, сеяла, удобряла, собирала, солила, мариновала, прокручивала и так далее, и так далее. И все не покладая рук, не разгибая спины. И вдруг опять красный свет. И зеленого никогда не будет. Не выгонять же собаку. Нет, это никак нельзя. Животных обижать не станет.
– Ладно. – Водрузила на поднос последнюю чашку. – Неси. Дружок так Дружок. Симпатичная хоть животинка?
– Красавец. – Та вышла из кухни, слегка покачиваясь. Но не под тяжестью подноса, а под гнетом собственной лжи. Дружок действительно был, но умер пять лет назад. С тех пор собаку не заводили, вместо нее, как она говорила узкому кругу подруг, завели свекровь. Иринка не имела ничего против свекровей вообще. Ее первая, например, была замечательной женщиной, и если бы можно было, сбегая от мужа, прихватить его маму с собой, так бы и сделала. Но вот вторая… Была сущим зверем, изводившим и сноху, и внуков, и собственного сына. И незачем Велуне это видеть. И ни к чему знать.
Та вернулась в комнату. Хотела было затянуть по привычке: «Я ехала домой…», но Полинка с Аринкой что-то живо обсуждали, и прерывать их было неудобно. Велуня прислушалась.
– И как ты решилась? – взволнованно спрашивала Аринка сестру, делая большие глаза. – Столько сил отдала работе, а теперь…
– Ой, не сыпь соль на рану. Сама переживаю, но что поделать?
– Уходишь с работы? – Глаза Велуни заблестели счастливым блеском. Наконец-то и Полинка поняла, что дети, семья гораздо важнее мышей и научных опытов.
– Я? С работы? – Та рассмеялась, а вслед за ней и вся родня залилась смехом. – Ну, Велуня, ну, уморила. – Полинка вытирала слезы. – Как я могу с работы уйти, если вот-вот открою новый препарат. Да меня только за подобные мысли сразу можно расстрелять за отсутствие всякой сознательности перед человечеством.
– Да? – Велуня нахмурилась. – И о чем вы тогда шушукаетесь, такие сознательные?
– Мам, – та смутилась. Велуня побледнела. Полинка назвала ее матерью вперые, и означало это только одно: сказать собиралась нечто действительно важное: – Я хотела как-то с глазу на глаз, но раз уж так вышло…
– Не томи душу!
– Мы уезжаем.
– Кто это «мы»? – Она воинственно подбоченилась, не сразу оценив масштабы бедствия.
– Я, муж, дети.
Супруг улыбался, близнецы согласно кивали одинаковыми головами.
– Ничего не понимаю. Как это уезжаете? А школа? А университет?
– Ну, университеты там, предположим, не хуже, а может, даже и лучше.
– И где это «там»? – Несвойственный себе пыл, конечно, быстро растеряла и говорила теперь уныло, без энтузиазма.
Полинка сделала паузу и огорошила:
– В Лондоне.
– Где? – Велуня нервно сглотнула.
– В Лондоне, мам. – «Какой кошмар! Уже второй раз «мам». Не к добру это». Хотелось махать на Полинку руками и кричать, чтобы та перестала мамкать. – Британцы вывозят всю нашу лабораторию, обеспечивают работой, отличной зарплатой, жильем. У нас будет отдельный дом в прекрасном районе, представляешь? И сможем позволить себе оплатить мальчишкам любой самый престижный университет. – Та смерила сыновей строгим взглядом и, конечно, не забыла добавить: – Если, конечно, поступят.
– Поступят, куда денутся, – подбодрила сестру Аринка.
– А не поступят, – обрадовалась Велуня, – так пойдут в МГУ. Я тогда с ними жить стану. А что? Может, и пробовать не надо в Лондоне-то этом далеком поступать? У нас как-то надежнее. По-русски все.
– Вот именно, что по-русски. – Дочь презрительно надула губки. Велуня растерялась:
– А что плохого? Мы бы с ними замечательно жили.
– Мамочка, ты бы с ними жила замечательно. Но они, поверь, гораздо лучше проживут и без тебя, и даже без меня.
Велуня вздохнула. «Это правда. Сама только что говорила, что молодости рядом со старостью делать нечего».
– Уезжаете, значит? – Глаза вдруг наполнились предательской влагой.
– Мамочка! Ну, что ты? Это раньше, если люди уезжали, прощались навсегда, а теперь-то что? Сел на самолет, и через четыре часа в Лондоне. К Машке вон на дачу от тебя добираться дольше. Не волнуйся. Как освоимся, сразу в гости позовем.
– Так я и не летала ни разу.
– Так полетишь.
«А что? – подумала Велуня. – И полечу». Успокоилась, заулыбалась. Спросила потом нерешительно:
– А когда? Когда освоитесь-то? Может, помочь надо с переездом-то? Распаковать что, расставить?
– Я тебя в гости зову, а не на работу.
– Ладно, ладно, – сдалась та. – Когда ехать-то?
Бросила косой взгляд на Полинкиного мужа, не разозлился ли от такой назойливости. «Нет вроде. Спокойно сидит. Улыбается. А чего ж не улыбаться, если теперь у него и дом будет отдельный, и зарплата высокая, и машины, наверное, купят себе. Ездить будут. Ой! А как ездить-то? Там же вроде все по-другому, не по-нашему. Наоборот как-то машины ездят».
– Через полгода, наверное, может, через год.
– Через год? – Подбородок задрожал.
– А как раньше-то, мам? – Полинка делала усиленное ударение на последнем слове. – Раньше никак не получится. Пока устроимся, обживемся. Тебя принять тоже нормально хочется. Узнать все надо получше. И потом, ты же знаешь, мальчишкам поступать. Не до гостей будет.