– Великоват. – И выпрыгнул в окно. Я только сейчас заметил, что оно открыто.
«Чего стоишь? За ним!» – написал потолок, и я послушно рванул к окну. Подбежал, обернулся…
«Куда ты, чумовой! Хоть веник возьми!»
– Какой веник?
«Какой?! Пешком не догонишь. Не положено вообще-то, но в экстренных случаях можно. Смотри, чтобы никто из управы тебя не увидел».
– Из какой управы… Ой, он уходит!
«Неважно! Бери веник, садись верхом – вмиг догонишь!»
Я сбегал на кухню, схватил веник, вернулся к себе, встал перед окном, оседлал веник (ой, как же это все долго!)…
«Лети!» – написал мне потолок.
Ну я так ногами оттолкнулся, что тапочку потерял. В ушах залихватски свистнуло, рвануло назад (еле удержался!), в лицо ударила струя холодного воздуха. Назад уже не рвало, а так, потягивало. Я крепче ухватился за веник. Что там потолок писал про «не положено»? Ой, не положено летать на вениках осенней ночью в одних трусах. Холодно потому что. Пальцы заледенели в момент, и зубы начали стучать, какая тут радость полета? Чего меня сюда понесло? Ах, да, Мишка! Я наконец сподобился посмотреть вниз – прикольно. Крыши домов были близко-близко, я едва не скреб их пятками. Бабай улепетывал через двор, в свете фонарей я отлично видел его громоздкую фигуру, которая теперь была жирной точкой. Вот спикирую сейчас ему на шею, схвачу мешок – и домой. Удержать бы только!
Я чуть наклонил вперед ручку веника и камнем полетел вниз. Бабай все еще бежал через двор, я на венике его настигал. Чтобы схватить мешок, надо хотя бы руку освободить, а я не мог: летел, вцепившись в веник, отпущу – свалюсь же. До спины бабая остались считаные метры, если сейчас не отпущу этот проклятый веник…
Меня дернуло вперед, назад, двинуло по лбу вениковой ручкой.
– Ой! Что творишь, Уй-ияси-джан?! – Бабай наклонился надо мной. Я лежал на земле, придавленный веником. – Прости, не признал сперва, думал – ребенок. Сказал бы, что ли, чем по воздуху за мной гоняться. Прости, дорогой!
Бабай участливо подал мне руку. Мишка в мешке завыл:
– Пусти, скотина!
Я потряс головой:
– Кого не признал-то?
– Так тебя, Уй-ияси, решил, что второй ребенок не спит.
– Я и не спал.
– Конечно, какой тебе ночью сон, когда работы полно! Ну не сердись! Хочешь, мышей старых заберу? Ты, я видел, без кошки маешься. Потерял или не завел еще?
– Потерял. Забери, а? Мне за ночь все не успеть… – Не знаю, за кого принял меня бабай, но пусть он и дальше меня таковым считает. Может, и правда, мышей заберет? Какой с них прок, с мышей-то?
– Не прибедняйся, Уй-ияси-джан! Идем заберу! – Бабай тряхнул мешок, и оттуда выпал осоловевший Миха:
– Димон, он меня украсть хотел!
– Больше не хочет. Пошли домой.
Мишка опасливо покосился на бабая и взял меня за руку:
– Он с нами пойдет?
– Да, ему мыши нужны.
– Зачем?
Хороший вопрос. Но я нашелся:
– Чтобы у нас не было.
– А…
Бабай плелся сзади и старательно оправдывался:
– Я вижу в окно: двое детей не спят, вот и забрал младшего. Не признал тебя в старшем, Уй-ияси– джан!
– Да ладно… – Мне даже неловко стало. Кто такой этот Уй-ияси, что его бабай боится? И почему меня приняли за него?
И почему со мной разговаривает потолок и полный дом бесенят, богарты в шкафу… В Москве, что ли, так принято?
Я перелез через подоконник, перекинул Мишку, бабай заскочил следом и тотчас пропал на кухне. «Молодец, – написал потолок. – Теперь приберись и можешь будить хозяйку». Да чего это он раскомандовался-то, а?
– Не буду!
«С ума сошел?»
– Димон, а чего такой бардак-то в комнате? – подал голос Мишка.
– Бабай устроил. Ложись, я уберу.
Игнорировать такой бардак – действительно верх легкомыслия. Родители проснутся, увидят – мало не покажется! Но все равно:
– Нечего командовать, слышишь!
«Я просто хочу помочь».
– Мне?! Чем это?
– Димон, с кем ты разговариваешь?
– Сценку репетирую. Так чем?
«Будешь плохо выполнять свою работу – тебя заберет управа».
– Районная, что ли?
«Да».
– Шутишь?
«Нет».
Вот и поговорили.
– Какая у меня работа-то хоть? И с чего бы это? Вчера был свободен, как ветер…
«Жизнь такая. Прибери в комнате и буди хозяйку».
– Так точно, товарищ командир!
– Дим, это сценка про войну?
– Да.
– Тогда встань по стойке «смирно».
– Хорошо. – Я встал по стойке «смирно» и выдал: – Какая, на фиг, жизнь! Объясни мне, наконец, что происходит!
– Не по уставу, – заметил Мишка.
«Все уже произошло, – отписал потолок. – Работай, времени мало».
– Да иди ты в баню!
«Не положено».
– Не по уста-аву! – Мишка приготовился разреветься.
– Да ну вас всех! – Я пнул лежачий стул и принялся за уборку.
На кухне громыхал кастрюлями бабай. Мышей ловил – не иначе. Чувствую, что и за ним убирать придется. А что там потолок говорил насчет кошки? Неплохая мысль, если это избавит меня от шляющегося по кухне бабая. Не самому же мышей ловить, в самом деле?
Через полчаса комната выглядела вполне сносно. Осталось только замести мусор, но это мы мигом. Веник здесь, раз-два – готово. Мишка уже спал. Я пошел на кухню выкинуть мусор и заодно посмотреть, как там бабай. Бабая уже не было, поймал, наверно, своих мышей и ушел восвояси – слава богу. Большого бардака он не учинил: только две табуретки опрокинул, и все. Я открыл шкафчик под раковиной, чтобы выкинуть мусор, и – сюрприз! Верхом на ведре сидел богарт и чавкал картофельной шелухой. Я вытряхнул совок, не обращая на него внимания.
– Эй, чего кидаешься?
– А ты чего здесь? Кыш!
– Сам кыш!
– Ну и оставайся тут, дурак! – Я от души захлопнул шкафчик и запер его. Надоела эта нечисть, пускай сидит в помойке, если нравится. Там ей самое место!
Глава VII Роковое блюдечко
Арсений вернулся в камеру такой радостный, будто мышь проглотил, заговорщицки подмигнул Вене и кивнул на свою печь: пойдем, мол, ко мне. Веня только возмутился про себя: Арсений в колонии совсем стыд потерял, приглашать гостя в нетопленую печь – воспитаньице! Сам Веня вернулся еще час назад, его печь уже весело потрескивала щепками, а рядом дремала кошка. Кошка – наше все. Кошка у холодной печи не ляжет, не такая она дура!
Веня пожал плечами:
– Зайди лучше ко мне, сосед.
Арсений с удовольствием согласился и первый шмыгнул в горячую Венину печку. Веня – за ним. Что домовому хорошо, то каше – смерть: Венантий потеснил горшок с кипящей гречкой и уселся, опершись на него спиной. Арся продолжал подмигивать. У домовых не бывает нервных тиков, значит, что-то случилось.
– Не томи, сосед.
Сосед не томил. Он достал из-за пазухи нечто, завернутое в тряпочку, и шепотом предложил:
– Хочешь в блюдце посмотреть?
Веня чуть в обморок не упал (с домовыми это случается):
– С ума сошел?! А закон?! Хочешь раствориться на два века раньше?!
Арся пожал плечами:
– Во-первых, никто не узнает. Во-вторых, скажи честно: неужели не любопытно, как там твои?
– Вообще-то, да… – Веня не знал, как и поступить. Смотреть в блюдечко – преступление почище побега. Сбежишь – через сутки растворишься или станешь смертным, если захочешь. А посмотришь в блюдечко – ничего с тобой не будет. Только жить и знать, что творится в твоем доме без тебя, – то еще удовольствие. Потому что без домового ничего хорошего в доме не происходит, а ты сидишь себе в колонии и ничего не можешь с этим сделать. Кто это вынесет? Все, кто на Вениной памяти в блюдечко смотрел, либо растворялись самопроизвольно, либо убегали и – опять-таки растворялись, потому что смертным становиться никто не хотел. Только блюдечко оставалось после них, в него смотрели другие заключенные домовики, и побеги продолжались.
– Неужели не любопытно?! – настаивал Арсений.
Любопытно, конечно. Да чего там: Веня как в колонию отправился, только об этом и думал: как там хозяйка? Может, еще можно чем-то помочь, а он, Венантий, здесь прохлаждается?! Конечно, он оставил новому домовику говорящую грамотку на потолке на все случаи жизни. Это не запрещено, и даже наоборот: как новый неопытный домовой сможет прожить без инструкций? Но все равно неспокойно было Вене. Да и кому, скажите, спокойно будет: жить и знать, что в твоем доме новенький неопытный домовой пытается каждый час отбиваться от бабаев, богартов, мышей, тараканов, мора, засухи… Список возможных бед составлял две тысячи единиц. Веня знал все наизусть, чай, не один век проработал, знал инструкции (что делать при каждой беде), и то у него иногда случались провалы. Что говорить о неопытном новичке!
– Любопытно, Арся. Очень даже. Душа болит за хозяйку, как она там, без меня? И кошка уходить не хочет – не к добру!
– Ну вот. Думаешь, мне легче? Давай посмотрим хоть, как они там. Может, все в порядке, а мы тут извелись все. Хотя кошка – это серьезно.
– За что я тебя ценю, Арсений, так это за оптимизм. Давай свое блюдечко.
Сосед аккуратно развернул тряпицу:
Сосед аккуратно развернул тряпицу:
– Яблоко есть?
Веня пошарил в карманах. У домовых они бездонные, как у героев «бродилок». Да и как иначе-то, домовой – сущность занятая, ему и то надо, и это…
– Во! Еще с деревни осталось. Подсохло, правда…
– Сойдет. Катись, яблочко…
Яблочко каталось по блюдцу кругами, а Веня смотрел. Прошлое: весь дом на ногах, все собираются уезжать, один Веня предательски спит в своей печке. Собрались, уехали, тут же пришел за Веней бабай, и часа не прождал, нечисть! Веня бы догнал, смог бы! Ага, вот приехали. Ну и домина! А печка где? Первая ночь… Старший малец теперь домовой – плохо, хозяйка бы лучше справилась. Богарта выкинул, молодец, бесенят разогнал – отлично, бабая прогнал, да еще мышей ловить заставил, ха-ха! Умница! Так, а это что? Кто богарта в отбросах оставил?! С ума сошел, это же…
– Сосед, мне нужно бежать.
– Что, совсем плохо?
– Сам глянь!
Арсений уставился в блюдце. Сперва молчал, потом мычал, потом выругался. Затем сказал:
– А у меня что? – И спустя две минуты вздохнул с облегчением. Хоть у него все в порядке. Молодец Арсина хозяйка – второй год справляется. А Вене надо в побег. Срочно надо.
Венантий заглянул под крышку горшка – готова каша. Поесть на дорожку – и в путь. Веня кивнул на горшок:
– Присоединяйся, сосед!
– С удовольствием.
Домовики достали ложки и принялись наворачивать из котелка, радуясь вынужденной паузе в разговоре. Вене меньше всего хотелось сейчас обсуждать побег, зато хотелось поесть и бежать. Арсению наверняка неловко, что у него все в порядке, когда у соседа беда. Так они и ели молча, даже ложками старались не стучать.
Потом Арсений помог Вене собраться, вымыл котелок, узелок связал и даже золу вычистил из печки.
– Бывай, сосед. Не скучай здесь.
– Не буду, не дадут. Ты, главное, сам… Чтобы у тебя все было в порядке.
– Постараюсь. На то я и домовой, чтобы дом в порядке держать.
– Угу.
– Бывай.
Веня выбрался из печки, свистнул кошку и пошел, не оборачиваясь, вон из камеры. Никто его не остановил, потому что лешие-надзиратели только за порядком в камерах следят, а если домовой решил бежать, то тут уже ничего не сделаешь. Растворится домовой, пропадет. Если остановить его сегодня, он сбежит завтра, не завтра – так после. Потому что он сам так решил. Потому и в блюдечко смотреть – преступление хуже побега. Ты-то уйдешь, с тобой все ясно. А блюдечко останется. И будут смотреть в него другие, и будут пропадать, десятками, сотнями, потому что мало у кого бывает благополучный дом без старого домовика. Брать блюдце с собой в мир смертных – нельзя, а то людям в руки попадет – еще хуже будет. А уничтожить его – невозможно, сто раз пробовали.
Леший-стражник только вслед Вене посмотрел да плюнул: еще один ненормальный, за людей переживает больше, чем за себя. Лешему не понять, у него сущность такая, нетерпимая к людям.
Хлопнули ворота за Вениной спиной: отсчет пошел. Через сутки домовой растворится или станет смертным, что еще хуже. А надо столько успеть!
Глава VIII Дом сошел с ума
После минувшей ночи у меня еще тряслись коленки. Откуда столько нечисти в одной квартире? Откуда потолок знает, как с ней справляться, и почему он умеет писать послания? Почему пишет именно мне? Как я ухитрился вчера полетать на венике? Что все это значит в конце концов?!
Родители ушли на работу, бабушка с Мишкой – в зоопарк, Ольгуха тоже куда-то ускакала с утра. Если не считать пишущего потолка и богарта в помойке, я был один. Слонялся по комнатам, не зная, что со всем этим делать и чем себя занять. На потолке с утра не менялась надпись: «Богарт в отбросах», как будто я не знаю. Пускай не меняется, так спокойнее. А то, когда с тобой потолок разговаривает, – это уже клиника. Лучше – если просто надпись на потолке. Надпись и надпись – подумаешь! Я еще раз зашел в нашу с Мишкой комнату, посмотреть: может, потолок еще что написал? Нет, все тихо. А как там богарт? Прошел на кухню, открыл шкафчик под раковиной. Богарт сидел в пустом ведре, как в ванне, положив локти на края, и балдел. Все содержимое ведра он уже слопал, о чем говорило его надутое брюхо.
– Че нада?
– Ничего. Сиди тут. – Я захлопнул шкафчик. Ну как это называется, а?
Щелкнул дверной замок: наконец кто-то почтил меня своим присутствием. Бабушка с Мишкой вернулись? Нет, Ольгуха. Она вошла какая-то кислая – случилось что?
– Привет, Дим? Не знаешь, где у них тут врач живет, я, по-моему, ногу сломала.
– Сломала?
Я только сейчас увидел, что она прыгает на одной ноге.
– Как ты добралась-то?
– По перилам. Я в подъезде с лестницы свалилась, так что долго идти не пришлось.
– Не знаю. Надо родителям позвонить.
Я отвел Ольгуху в комнату и набрал номер, который мать оставила на случай ядерной войны. Трубку мать взяла сразу. Я рассказал ей, что стряслось.
– Замотай мокрой тряпкой, и пускай лежит. Я сейчас приеду, тоже неважно себя чувствую. Отвезем ее в травмпункт.
– А с тобой-то что?
– Давление, должно быть. Ждите, я скоро.
Подождем, куда деваться. Я крикнул Ольгухе:
– Лежи, я сейчас! – И отправился в ванную за полотенцем. Нажал ручку, толкнул дверь и отпрянул. Нет, никаких богартов, бабаев, леших и водяных здесь не наблюдалось. Просто отвалилась плитка. Вся. Сразу. Я открыл дверь, услышал большой «Бум!» и еле успел отскочить. Плитка посыпалась водопадом со стен, с потолка порошила штукатурка, раковина свалилась чуть ли не на ноги, а ванна встала на ребро. Это что ж такое?
– Что там у тебя, Димон? – подала голос Ольгуха.
– Плитка упала. Подожди, я сейчас.
Плитка плиткой, а про полотенце забывать не надо. Намочить его придется на кухне, раз тут раковину снесло. С чего бы это, а? Дом, что ли, новый оседает?
Я схватил с вешалки полотенце, отряхнул от штукатурной пыли:
– Ща! – И пошел на кухню. Нажал на ручку. Толкнул дверь…
А вот и не угадали – здесь как раз не плитка посыпалась – не было ее.
Только я вошел, как из-под раковины, из-под холодильника, из вентиляционной решетки на стене, даже из крана полезли богарты. Так много я еще не видел!
Белые стены разом стали серыми: богарты облепили их как мухи, и на полу зашевелился серый бомжеватый ковер. Не обращая на меня внимания, они распахнули все шкафы и холодильник, полезли внутрь, выкидывая на пол все, что там было. В меня летели макароны, кастрюли, помидоры…
– Эй, ну-ка прекратить! – Я стал пробираться к окну по живому коврику. Вот сейчас открою и, как вчера, повыкидываю всех на улицу. Но это оказалось не так-то просто. Это вчера богарт был один, а сегодня…Твари хватали меня за ноги, висли на штанинах, кусались, больно, как крысы, и визжали:
– Ку-уда!
Как будто сами не знают! Ничего: кухня здесь небольшая, мне осталось-то сделать пару шагов. Кто попадет под ноги – я не виноват. Шаг – визг, на кого-то наступил.
– Смотри, куда идешь!
Щас, я их еще и обходить должен! Обойдутся! Шаг – визг. Опять на кого-то наступил.
– Осторожнее, лось!
Сами лоси. Совсем стыд потеряли. Я уже дотянулся до окна, но тут какой-то пронырливый богарт вскарабкался по мне, повис на руке, как на перекладине, и хряпнул за пальцы.
– Больно, блин! – Я тряхнул рукой – и богарт улетел в стену.
– Димон, ты скоро?! – подала голос Ольгуха.
– Секунду!
Вот так и успевай все на свете!
Я наконец добрался до окна, щелкнул шпингалетом – ура!
– Ну, кто первый на волю?
Желающих не было. Захлопали дверцы шкафов – богарты закрывались изнутри. Через две секунды кухня была чиста, если можно назвать чистым пищеблок, где по полу рассыпана крупа, всюду лужи супа, а люстра украшена гирляндами макарон. Ах так?!
Первым делом я спокойно намочил полотенце, налил чаю, отнес это все Ольгухе, попутно выпросив у нее скотч («В тумбочке»). Потом спокойно вернулся, заклеил все шкафчики, кроме одного, – не выберутся. Спокойно открыл оставшийся шкафчик: сейчас выгребем богартов отсюда и перейдем к следующему… Не тут-то было! Знаете, сколько богартов помещается в одном кухонном шкафчике? Я думал, что не больше пяти, а их там набилось два десятка! Они выскочили на меня, как кошки с чердака. Один бросился в ноги, я споткнулся и был наказан. Если ты выше ростом и стоишь – ты силен. Если ты лежишь – плевать, каких ты размеров, облепят, как муравьи, и начнут кусать, кусать, чтоб им всем отравиться!
Я дрыгал ногами, пытался спихнуть богартов рукой (вторую намертво прижали к полу и удерживали впятером), мотал зачем-то башкой – все без толку. Богарты сидели на мне верхом и от души грызли. Их зубки, острые, как у крыс, впивались глубоко и вырывали из меня мелкие кусочки. Мама! Я отбрыкивался как мог. Потом наконец сообразил, что брыкаться без толку, а вот кататься по полу, усыпанному колючей впивающейся крупой, – самое то. С трудом оторвал от пола руку, ногу, раз-два – переворот, раз-два – еще один…
Богарты визжали, но не сдавались. Какой-то шустрик соскочил с меня, полез на шкафы и принялся отдирать скотч: этого еще не хватало. Я стал кататься с удвоенной силой, потом вскочил, несмотря на болтающихся на мне богартов, схватил паршивца (он не успел, не успел!) и выкинул в окно. Следом отправился другой, которого я оторвал от своей ноги в тот момент, когда он потерял бдительность и разжал зубы. Третьего я уже выкинул так, вместе с куском штанины. Чтобы освободиться от четвертого, пятого, шестого, седьмого и восьмого, пришлось снять рубашку, завернуть их туда и кинуть. На штанинах висел еще добрый десяток. Я вырывал их вместе с кусками материи и кидал. Я не чувствовал боли, работал, как автомат: богарт – окно, богарт – окно… Наконец они кончились: пришло время освобождать шкафы… Ну нет, это мы уже проходили, надо что-то придумать, чтобы богарты не могли напасть на меня всем шкафом. Погрузить их, что ли, в пакет, как бесов, и вытряхивать мелкооптовыми партиями?.. Я нашел, наверное, самый огромный пакет, который был в доме, раскрыл пошире, оторвал скотч от одного шкафчика, раскрыл: с богом!