Я покрыл первых 650 км за 17 ч. 15 мин., приехав в Сусуман ровно в полночь. Там мне вышла навстречу милая семья, состоящая из матери и дочери. Только после моего выхода из грузовика и должных презентаций я отдал себе отчет, в каком дьявольском месте оказался — вокруг меня серые здания из цементных блоков, в основном необитаемые, с выбитыми окнами и дверями и выросшими внутри деревьями. И все же здесь кто‑то живет! Добро пожаловать в Сусуман — место, где «реальность значительно круче воображения!»
Следуя за милой парой, пытаюсь осмотреться и понять, где я оказался. Сусуман в 00:17 ночи выглядит действительно страшно, как в фильме ужасов. Иду мимо завалов мусора, бродячих собак, 40‑сантиметровой травы, каркасов брошенных машин, автомобильных покрышек размером в человеческий рост, разбитых цветочных горшков…
Сусуман — это свалка под открытым небом. Ручьи здесь — цвета крови, из‑за ртути, использовавшейся при отделении золота от породы. Это одно из самых богатых и в то же время зараженных мест России.
Сусуман — основное место всей золотодобывающей промышленности России. Когда‑то здесь жило около 20.000 человек. Сегодня, если не считать бродячих собак, зомби с бутылками водки в руке и рабочих, живущих в металлических коробках на золотых приисках, здесь проживает всего около 8000 человек, хотя из прогулок по нему складывается ощущение, что людей здесь намного меньше.
В поселке, где вода стоит 3 евро за бутылку, килограмм яблок 8 евро, интернет «летает» со скоростью 3 кбит/с и стоит дороже 50 евро в месяц, — непонятно зачем присутствуют все три основные телефонные компании России, ведущие войну за «огромное» количество пользователей, «жадных до современных технологий».
Сусуман кажется деревней из «Шоу Трумана». Все здесь похоже на спектакль — существуют нотариусы, адвокаты, инженеры, архитекторы, геодезисты, почтовое отделение, отделение милиции, банк, но при посещении этих заведений мысль, что здесь можно нормально работать, кажется чистой демагогией. Полиция даже не наделена компьютером. На почте стоят компьютеры, которые похожи на «Commodore 64», если кто‑то их еще помнит. Я посетил рабочую студию архитекторов, инженеров и геодезистов — столик, пара стульев, бумажные брошюры и несколько растений для фона. Это больше похоже на тюремную камеру, чем на студию для профессиональных исследований.
Тем не менее в этом месте я встретил невероятную семью, которая дала мне почувствовать себя как дома. Хотя я и прибыл поздно ночью, войдя в дом, я увидел ломившейся от яств стол, достойный русского гостеприимства.
В течение двух дней мне показывали город, кормили до отвала, при этом не прося ни копейки, а когда я собирался уходить, то мне даже хотели дать 1000 рублей, которые я не имел наглости принять.
* * *Оставив Сусуман, я отправился в Усть‑Неру, до которой так и не смог добраться в течение дня, хотя расстояние было всего лишь 380 км. В этот раз меня подбросили двое двадцатилетних парней, два брата. Объясняю им, что хочу попасть также в Кадыкчан — город‑призрак (в переводе с эвенского — «долина смерти». — Прим. пер.), чтобы сделать пару снимков. К моему удивлению, они сообщают, что там еще кто‑то живет. Говорят, что там есть человек, который отказался оттуда уезжать, хотя там нет ни электричества, ни газа, ни канализации. Наверное, для русских, рожденных здесь и переживших СССР, такие удобства много не значат.
Ребята едут в Артык, что в 150 км от Кадыкчана, однако они готовы сделать крюк туда, чтобы познакомить меня с этим человеком. Прибыв в город, я убедился в том, что он достоин своего названия. Съехав с главной дороги, мы оказались на другой, грунтовой, длинной в 3 км, погруженной в густой туман. Время от времени на обочине дороги я различал каркасы грузовиков, разные металлические детали, пустые дома и даже один танк.
Туман тем временем становился все гуще. Продвигались мы со скоростью километров двадцать в час, постоянно подпрыгивая на колдобинах. На какой‑то момент я даже утратил ощущение реальности, настолько все казалось сюрреалистичным. Но вскоре, как только мы пересекли маленький ручей, туман вдруг исчез, и, как по мановению волшебной палочки, проявилось все величие этого потерянного ковчега. Передо мной возникли построенные в чистом советском стиле многоэтажные казармы, окруженные плотной растительностью, сделав пейзаж похожим на фото военных лет.
Похоже, я снова попал в прошлое — чуть позже внутри заброшенной школы я нашел календарь за 1993 год. Однако ребята не спешат останавливаться, а едут прямо к единственному остававшемуся жителю города. Я спрашивал себя, кто может быть таким сумасшедшим, чтоб жить в таком жутком и мрачном месте, — что же толкало его на это?
На фоне всего происходящего у меня возникают смутные сомнения — что, если это все подстава!? Что, если они завезли меня сюда, чтобы ограбить!? Поэтому я и держу при себе нож…
Приезжаем на место, выходим из машины. Нам навстречу выходят трое. Я определенно напуган! Скручиваю сигарету, чтобы снять напряжение. Они подходят, мы здороваемся, представляемся, после чего я немного расслабляюсь. Мне дают знак следовать за ними. Зажигаю сигарету. Невероятно, но я попал на банкет из чая, хлеба и колбасы!..
* * *Дом представлял из себя деревянную хижину, с буржуйкой, углем, столом и тремя кроватями. На стенах — календари с голыми женщинами, и в дополнение — гигантская фотография Сталина в центре. Воздух был душный, несвежий с большой концентрацией дыма, запахом угля и масляных ламп. Я дышал «советским» воздухом!
Внешность человека, сидевшего напротив меня, прекрасно соответствовала мрачной обстановке комнаты, освещенной тусклым светом из небольшого окошка, покрытого толстым слоем угольной пыли. Пятеро уселись и начали спокойно обсуждать свои дела, не обращая внимания на то, что я делаю.
Набравшись смелости, спрашиваю, можно ли сделать пару снимков. Ответ получаю положительный. Затем они продолжают разговор.
Более внимательно рассматриваю хозяина — я бы сказал, скромный человек, лет шестидесяти, может, меньше. Высокий и худой, глаза серо‑зеленые, лицо покрыто морщинами, нанесенными временем, темная кожа цвета кофе с молоком, усы и борода выглядят довольно ухоженно, камуфляжная рубашка и штаны. Курит сигарету за сигаретой. Редкие улыбки в мою сторону.
Смотрю на часы. Уже два, а я еще должен осмотреть город и отправится в Усть‑Неру. Однако я не могу просто попрощаться и уйти, это было бы неуважительно. Придется их ждать. Еще полчаса сижу молча, чувствуя себя несколько глупо. Наконец Сергей, так его звали, задает мне первый вопрос.
Так началось мое десятиминутное интервью у этого «живого музея», который не покинул город, даже когда правительство намеренно отрезало газ, свет и питьевую воду. Он выживает с помощью угля и генератора. У него нет уборной, и он говорит, что шестидесятиградусные морозы зимой являются хорошим стимулом для сдерживания естественных потребностей.
С удивлением понимаю, что это не классический отшельник, который принял изоляцию от общества как смысл жизни. У него есть семья, дети, которые живут в большом городе за тысячи километров от него. Я не осмелился спросить его, в каких он с ними отношениях, почему он здесь, а не там, — мне достаточно того, что я услышал. Еще он сказал мне, что 40 лет работал на добыче угля, когда в этом городе проживало 80 000 человек, и что сейчас живет на пенсию в 500 евро.
Я бы сказал, что это довольно приличная цифра, если сравнивать с Италией, но даже в районе Зен в Палермо (один из беднейших кварталов в Италии. — Прим. пер.) люди не живут в таких условиях.
Обнаруживаю для себя, что русским нравится говорить о деньгах, и при этом они не стесняются рассказывать, сколько зарабатывают. Задаю вопрос, как ему удается жить в таких условиях в зимний период? Он смотрит на меня, смеясь, и говорит: «Нормально!». «Ничего особенного, — объясняет, — буржуйка работает 24 часа в сутки 8 месяцев в году». Спрашиваю его — как ему жилось во время коммунизма? Вздыхает и отвечает на мой вопрос банальным «Очень хорошо»…
* * *Два брата предлагают подбросить меня до Артыка и говорят мне, что они готовы подождать около часа, если я хочу осмотреть город. С радостью я соглашаюсь. Прогулка по этому городу — прямое путешествие в прошлое. Жара дополняет выразительную тишину, изредка прерываемую лаем собак. Борюсь с оводами и комарами огромных размеров среди руин советской архитектуры. Город‑призрак — одно из самых впечатляющих и запоминающихся зрелищ, которое я когда либо видел в своей жизни…
В 18:30 добираемся до Артыка. Ребята говорят мне, что если мне не удастся поймать машину в Усть‑Неру, я смогу им позвонить, и они приютят меня.
Артык — поселок примерно в 800 жителей — возвращение во времени примерно на 30 лет назад. Нет ни банков, ни телефона, ни интернета. Есть только один телефон‑автомат.
Артык — поселок примерно в 800 жителей — возвращение во времени примерно на 30 лет назад. Нет ни банков, ни телефона, ни интернета. Есть только один телефон‑автомат.
Артык напоминает фотографии, получаемые с Луны. Зона, постоянно окутанная густой дымкой, которая делает солнце красным шаром, и на него легко смотреть невооруженным глазом. Все покрыто черной пылью, производимый угольными фабриками. Здесь все черным‑черно — растения, дороги, дома и даже люди. Неба в Артыке не видно. Мрачное место, которое напомнило мне фильм «От заката до рассвета».
Один‑два прохожих, пару велосипедистов и десяток машин — вот все, что я увидел в Артыке за три часа. Один страшный и пьяный мужик позвал меня к себе домой. Я отказался. Тогда он вошел в дом и вышел с пистолетом. Не знаю, какие у него были намерения, но я взял свой рюкзак и убежал в кусты.
Пунцовое солнце, кажется, предвещает ночь крови, вампиров и зомби, а я здесь один в 15 000 км от дома, сижу у дороги и жду, чтобы кто‑нибудь увез меня из этого кошмарного места.
Около 22:30 одна старуха дала мне знак приблизиться. Я подхожу к ней. Она приглашает меня к себе на работу. На самом деле она уже на пенсии, но поскольку ей нечего делать, она проводит время там. Это каморка, откуда она управляет тем самым телефоном‑автоматом. Там есть телевизор и диван. Предлагает позвонить двум братьям, но никто не отвечает. Не особо беспокоясь, она дает мне понять, что я могу остаться. Пора снять рюкзак и вымыть руки. Она ушла в сад нарвать для меня огурцов и помидоров — полностью натуральные, но учитывая «чистейший» воздух, которым дышится в этих местах, нужно иметь мужество, чтобы есть их. Она принесла мне хлеб и китайский суп, в который нужно только добавить горячей воды и оп‑ля!!! Сажусь ужинать обслуженный и всячески облагодетельствованный бабулей шестидесяти лет, которая выглядит по меньшей мере на девяносто. Изрезанное глубокими морщинами лицо, грубые руки, глаза цвета серого льда, зубов — с десяток, не больше. Завязался тридцатиминутный разговор, который перешел в настоящее интервью, пожалуй, самое искреннее и настоящее в моей жизни.
* * *Артык стал для меня поворотным моментом. В Артыке я чуть было не сдался и не повернул назад. Я был исчерпан, больше психологически, чем физически. Меня все начало раздражать — еда, которую мне предлагали, поездки на попутках. Мне с трудом удавалось ослабить напряжение, скручивая папиросу за папиросой. «Это — не жизнь!» — говорил я себе.
В Артыке случилось что‑то, что я не могу объяснить, здесь произошло мое психологическое падение на самое дно, здесь я дошел самой низшей точки моего путешествия, ниже которой — ад, но затем, понемногу, моя паранойя начала испаряться. И все благодаря этой старушке! Пока я с ней общался и слушал ее речь, пока она рассказывала мне о Советском Союзе, мой дух поднимался все выше по лестнице. Я ощутил полное отсутствие страха и предрассудков, что сделало меня невозмутимым и в то же время ошеломило меня.
Жизнь, проведенная в поселке в исторический период, когда никто не знал ничего, что происходит вне собственного жизненного пространства, — тот факт, что я представлял для этой старушки первого иностранца, с которым она говорила, — все это было завораживающим. В тот момент не было ни личностной, ни социальной, ни культурной разницы. Мы представляли собой двух людей, и не имело никакого значения, что я был иностранцем из будущего.
Когда я спросил, есть ли у нее интернет, она посмотрела на меня, прищурившись, как бы пытаясь понять, потом очертила в воздухе прямоугольник, как бы изображая экран, и спрашивая — это ли? Нет, этого нет…
По многим причинам время в Артыке остановилось тридцать лет назад, а эта шестидесятилетняя женщина, не зная другого языка, кроме русского, не испытывая никакого страха, позаботилась о том, чтоб привести меня к себе в дом, накормить и дать мне все удобства. Я спал в ее кровати, а она на матрасе из джута, грязного, как земля этого призрачного места, которому она принадлежала…
В восемь утра она меня будит и говорит, что нашла мне машину в Усть‑Неру, а также предлагает 1000 рублей, которые я, естественно, отверг. Тогда она пишет свой адрес и просит отправить ей открытку из Италии. Ее звали Валентина, и для меня она оказалась еще одним примером «человека‑музея», хранящего в себе частицу ушедшей эпохи. Валентина оказалась для меня самым ярким образцом того, какой была «школа жизни» СССР, и я буду по гроб жизни благодарен ей, что увидел эту сторону мира, неизвестную для многих людей.
* * *Я приехал в Усть‑Неру примерно через два часа, оставив позади первый участок Колымы длиной 1012 км. Усть‑Нера — довольно мрачное место, расположенное в узкой долине, окруженной бесконечными горными грядами и красивой нетронутой природой. Дома построены на сваях, а трубопроводы идут по воздуху вместо того, чтобы быть под землей, — так они защищены от вечной мерзлоты.
Складывается ощущение, что ходишь по космическому кораблю, прогуливаясь в центре города, хотя центра‑то толком и нет. Есть 400‑метровая улица, вокруг которой и идет вся жизнь. Есть китайский ресторанчик с не очень китайскими ценами — 14 евро тарелка спагетти, 22 евро за тарелочку блинчиков с начинкой.
Все улицы пересечены гигантскими трубами в основном черного цвета. Тут все черное, наверное, потому, что название города происходит от названия реки Неры (nera по‑итальянски — «черная». — Прим. пер.). Усть‑Нера — тихий городок в 15000 жителей, где пиво в пабе может стоить 12 евро потому, что здесь, как и в Сусумане, коэффициент надбавки по зарплате равен 8. Это означает, что если вы зарабатываете 200 евро в месяц, то получаете 1600.
Семья, предоставившая мне кров, состояла из бабушки и дедушки, двух детей и мамы с папой. Ей 32, а ему 24. Она работает преподавателем английского языка (единственным в городе), а он — водителем цистерны, которая поливает улицы водой, очищая их от черной токсичной пыли. Я должен был остаться только на одну ночь, а закончилось тем, что прожил у них четыре дня, потому что они не хотели, чтобы я уезжал. Мне пришлось подчиниться священным законам водки. Трое мужчин на два литра водки. Сказать «нет» — невозможно. Из строя выходил первым, пьяным в стельку. Мы приготовили пиццу — довольно неплохую, учитывая тот факт, что не удалось найти моцареллы и базилика.
На следующий день мы поехали на машине в горы. Несмотря на присутствие двух маленьких детей, водку мы дома не оставили. В течении всех четырех дней я должен был подчиняться следующему правилу: три стопарика водки перед едой, по одному в минуту, а потом можно было есть. Это был суп, пицца, или какое‑то другое блюдо, неважно — главное, чтобы рюмки постоянно опрокидывались. Никакие возражения не принимаются!
В последний день меня взяли с собой в русскую баню. Действительно здорово! Сорокаминутная порка задницы и спины при температуре 90 градусов, а затем — прыжок в восьмиградусную реку! Естественно, не без изрядного количества алкоголя, как будто мы мало выпили за последние три дня. К счастью, я смог убедить их сделать выбор в пользу скромного пива.
* * *В Усть‑Нере можно быть случайно остановленными полицией, но не для проверки документов, а для того чтобы они могли сделать пару снимков с тобой. Или же зайти в продуктовую лавку и, только сказав слово «Italiano», быть приглашенным продавщицей выпить кофе на заднем дворике. Также быть остановленным на улице пацаном, который приглашает тебя к себе, а потом оказывается, что это сиротский приют, и ты проводишь весь день за питьем кофе и разговорами с социальными работниками детдома. В Усть‑Нере также может случится, что к тебе пойдут и предложат покурить марихуану или найти ее для вас, и ты с улыбкой и сожалением должен объяснять, что куришь мелко нарезанные листья тимьяна и что у тебя нет намерения курить дурь, после чего видеть в их глазах скорбь, но не потому, что не куришь дурь, а потому что просто отказался покурить с ними.
Может случиться зайти в автобус и не заплатить за проезд только потому, что ты итальянец, и все знают итальянскую сборную, и никто не болел за Испанию.
Как‑то, во время прогулок по улице с хозяйкой квартиры, в которой я остановился, нам случилось повстречать 28‑летнюю подругу хозяйки. При первой встрече она ограничилась приветствием в виде легкого взмаха руки в мою сторону, так как еще не знала, кто я. Зато во второй раз, когда она уже была в курсе, — это был горячий двойной поцелуй в щеки с подпрыгиванием на 10 см!
Я думаю, что если итальянец, попавший в эти края, скажет, что ему нужен белый конь, — ему его найдут! Ну, или, по крайней мере, что‑то похожее. Когда я покидал Усть‑Неру, мне организовали машину до Томтора (390 км), — естественно, я не заплатил ни копейки.
* * *Вторая часть трассы «Колыма» от Усть‑Неры до Якутска — столицы Якутии, ставшей знаменитой благодаря настольной игре «Риск», — тянется на 1000 км. К ним следует добавить еще четыре сотни, если хотите совершить небольшой крюк, как сделал я, чтобы посетить поселок Оймякон, где был зарегистрирован абсолютный рекорд для населенного пункта — самая низкая температура в мире (‑71,2 °C). Поэтому каждую зиму в Оймякон съезжаются десятки отчаянных путешественников, зато летом сюда никто, по крайней мере, автостопом, не приезжает. Я — точно первый, как мне сказала старушка в Томторе. От Томтора до Оймякона 37 км «чистого сафари», и всего две‑три машины в день, которые едут туда или обратно.