Помимо всего прочего, диверсификация траекторий перехода легко прогнозируема хотя бы потому, что изначально ясно существование нескольких возможных ответов на нарушение демографического равновесия в результате устойчивого снижения смертности, в чем и заключается смысл демографического перехода. К восстановлению утраченного равновесия могут вести изменения в брачности, рождаемости и миграции[36] в бесчисленных вариантах их сочетаний между собой.
Таким образом, существование совершенно одинаковых траекторий демографического перехода маловероятно даже в исторически и культурно близких соседних странах, а уж когда речь идет о странах, географически удаленных и находящихся на разных этапах исторического развития, об одинаковости траекторий перехода не приходится даже говорить.
Тем не менее двигаясь разными, часто очень непохожими путями, все страны, все регионы, все слои населения за очень короткое, по историческим масштабам, время переходят от сохранявшейся тысячелетиями общей для всех ситуации высокой смертности и высокой рождаемости к совершенно новой, но тоже общей для всех ситуации низкой смертности и низкой рождаемости – это и называется демографическим переходом.
Допереходные и постпереходные состояния
Это рассуждение подводит нас ко второму вопросу – о сходстве и различии между собой допереходных или постпереходных состояний. Теория демографического перехода действительно исходит из предпосылки о том, что ситуации «высокая смертность – высокая рождаемость» до перехода, так же, как «низкая смертность – низкая рождаемость» после перехода, – «общие для всех». Такая общность предопределяет определенное сходство демографических показателей, за которым стоит и сходство социальных механизмов, регулирующих демографические процессы. Однако понятно и то, что такое сходство не идет дальше однотипности и показателей, и социальных механизмов, а отнюдь не означает их полной одинаковости, отсутствия какой-либо вариабельности. Разнообразие как неотъемлемая черта сложных систем всегда присуща всем проявлениям и социального, и демографического. Это относится в равной степени к показателям и механизмам регулирования рождаемости, которые сейчас привлекают наибольшее внимание критиков теории демографического перехода.
Оживление их позиции связано с интерпретацией новейших тенденций динамики коэффициента суммарной рождаемости в развитых странах. Его повышение и возвращение в некоторых из этих стран к уровню, близкому к уровню простого воспроизводства, полагают некоторые авторы, дает «достаточно очевидные эмпирические основания» говорить о появлении «нового аттрактора рождаемости», а значит, и альтернативных режимов рождаемости, что снова-таки якобы вступает в противоречие с основными посылками теории демографического перехода. «Теории перехода склонны трактовать будущее демографическое развитие мирового Севера как конвергентное… Продуктивнее рассматривать его как борьбу альтернатив, которая может иметь, по меньшей мере, три исхода – стягивание к высокому аттрактору, низкому аттрактору и сохранение нынешних различий»[37]. Дальнейшее развитие этой мысли ведет к выводу о том, что в теории демографического перехода «альтернативность глобального развития сводится к некоторой региональной вариации вокруг основного тренда», а «демографическая история предстает в таких теориях процессом с заранее известным (сторонникам теории) финалом», тогда как, согласно альтернативному подходу, возможно возникновение новых региональных феноменов, и «регионы, таким образом, оказываются источниками и носителями альтернативности истории»[38].
Перед лицом столь серьезного вывода стоит внимательнее присмотреться к различиям показателей в постиндустриальных странах, которые дали основание для обнаружения в них разных «аттракторов рождаемости».
Слушая критиков теории демографического перехода, можно подумать, что ее сторонники ничего не знают о разнообразии постпереходных ситуаций или стараются их не замечать. Обнаружение различий в новейших тенденциях рождаемости представляется как некое открытие, как будто таких различий не существовало прежде и о них никто не знал. «Итоговое число рожденных детей в когорте женщин 1965 года рождения, – пишет М. Клупт, – в США (2,07), Норвегии (2,06), Австралии (2,03) и Франции (2,02) разительно контрастирует, например, с Италией (1,49) и Испанией (1,59). Гипотеза о том, что в современном развитом мире существуют не один, а два аттрактора рождаемости, опирается, таким образом, на достаточно очевидные эмпирические основания»[39].
На рис. 1 представлена итоговая рождаемость женщин, начиная с поколений 1930 года рождения, достигавших возраста материнства в послевоенные десятилетия, а к странам, названным М. Клуптом, добавлены Россия и Япония.
На глаз видно, что различия существовали всегда, а сейчас они скорее сокращаются, а не увеличиваются. График в его правой части действительно наводит на мысль о двух «аттракторах», хотя и в пределах очень ограниченного диапазона различий. Однако и такие «аттракторы» – скорее всего артефакт, созданный искусственным отбором стран. Если взять их более полный список, то никаких особых точек притяжения не обнаруживается, скорее можно говорить о непрерывном континууме (рис. 2).
Уровни рождаемости в европейских странах сильно различаются и на ранних, и на поздних стадиях перехода, но в их ранжировании тогда и теперь трудно заметить какую-либо преемственность, требующую объяснения специфическими страновыми факторами, институциональными особенностями и т. п. Утверждение, что «рождаемость обнаруживает существенную зависимость от предшествующего развития: “лидеры” и “аутсайдеры” редко меняются местами»[40], при его проверке на достаточно длительном периоде наблюдения, позволяющем учесть и «предшествующее развитие», не подтверждается фактами. Франция, на протяжении всего XIX в. бывшая европейским аутсайдером, в XX столетии вышла в лидеры, тогда как Россия, еще в начале XX в. имевшая самую высокую в Европе рождаемость, давно уже опустилась существенно ниже Франции. Рождаемость поколения итальянок, родившихся в 1910 г., была близка к все еще высокой рождаемости соответствующего поколения россиянок и тогда намного превосходила рождаемость шведок. Сейчас разрыв между числом детей у женщин, родившихся в Италии и Швеции в конце 1960‑х годов, почти такой же, каким был у поколений 1910 года рождения, но только на этот раз в пользу Швеции (рис. 3).
Рис. 1. Итоговая рождаемость женских поколений
Источник: База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Вопрос о том, до какой степени теория демографического перехода должна учитывать локальную специфику, отражающую региональные или культурные особенности, не нов. Назойливые напоминания о связи этой теории с теориями модернизации, «для которых направление истории абсолютно очевидно», и ее привязанности к «изначально заданному, “каноническому” списку детерминантов демографического развития»[41], в силу чего она недооценивает локальное своеобразие социальных и культурных институтов, оказывающих влияние на демографическое развитие, бездоказательны и к тому же игнорируют уже высказывавшиеся по этому поводу соображения при более ранних обсуждениях.
Например, М. Ливи Баччи описывал, по сути, ту же ситуацию, что и М. Клупт. «Традиционные индикаторы модернизации – важные для теории демографического перехода – не позволяли объяснить значительную часть различий в ситуации. Эта необъясненная часть нередко интерпретировалась как досадный пробел в знании… Нужны – говорили в этом случае – значащие индикаторы, которые позволили бы заполнить пробел»[42]. Эти значащие индикаторы пытались найти, обращаясь к понятию «регион-культура». «Местный колорит и пейзаж, диалект или язык, иногда религия, издавна общие история и традиции ассоциируются с понятием “регион-культура”»[43].
Рис. 2. Итоговая рождаемость женских поколений 1930, 1950 и 1969/1970 гг. в некоторых странах, детей на одну женщину Источник: База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Рис. 3. Итоговая рождаемость женских поколений 1900–1970 годов рождения в четырех странах, детей на одну женщину
Источники: Festy P. La fecondite des pays occidentaux de 1870 a 1970 // Travaux et Documents № 85. P.: INED, 1979; База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Рис. 3. Итоговая рождаемость женских поколений 1900–1970 годов рождения в четырех странах, детей на одну женщину
Источники: Festy P. La fecondite des pays occidentaux de 1870 a 1970 // Travaux et Documents № 85. P.: INED, 1979; База данных Института демографии НИУ ВШЭ. http://demoscope.ru/weekly/app/app40ctfr.php.
Ливи Баччи не отрицал, что во многих случаях многофакторный анализ действительно позволяет обнаружить признаки влияния «региона», однако он совершенно справедливо задавался вопросом о научной ценности такого рода находок. «Предположим, – писал он, – что некий идеальный набор индикаторов позволяет нам с точностью описать-предвидеть переход; предположим, что для этого мы используем большое количество индикаторов (дающих различные объяснения – экономические, социальные, культурные…) и что необъясненные различия будут равны нулю: будем ли мы знать больше о переходе? Мы, конечно, объяснили бы его полностью, но, введя “все” факторы изменений, мы получили бы результат, не имеющий никакой объяснительной ценности… Простая статистическая игра, доведенная до крайности, становится бесполезной»[44].
Между тем сторонники теории демографического перехода всегда подчеркивают ее «полезность», практическую ценность, хотя это вовсе не означает, что истинность и практическая ценность теории, указывающей «тропу перемен», должна постоянно проверяться и подтверждаться на каждом сантиметре этой тропы, на каждой ее извилине, чего нередко ожидают не только критики теории, но и ее сторонники.
Прогноз или прокрустово ложе?
Одно из главных оснований практического интереса к теории демографического перехода заключается в том, что она дает основания для прогнозирования будущих демографических тенденций, хотя и в самом общем виде. Она позволяет понять смысл происходящих на определенном этапе человеческой истории демографических изменений как перехода к новой, наиболее эффективной стратегии воспроизводства человеческих популяций через нарушение и восстановление демографического равновесия, и только в этом смысле она указывает на «конечную точку, которая предполагается известной и общей для всех регионов мира»[45], подобно тому, как стрелка компаса всегда указывает на север.
Следуя логике теории демографического перехода, строятся, в частности, демографические прогнозы ООН. Они опираются, разумеется, не только на теорию, но и на эмпирические наблюдения, которые в целом совпадают с предсказаниями теории, – но именно только в целом. В той мере, в какой речь идет об общем направлении изменений, прогнозы ООН полностью оправдываются. Демографические изменения последних 50–60 лет свидетельствуют о том, что, несмотря на существенные региональные различия, эти изменения следуют основным предсказаниям теории демографического перехода. Все страны с той или иной скоростью проходят фазу снижения смертности, которая нарушает тысячелетнее равновесие высокой смертности и высокой рождаемости, а затем, стремясь к восстановлению нарушенного равновесия, вступают в фазу снижения рождаемости. Асинхронность этих двух фаз приводит к демографическому взрыву, который, по мере завершения перехода к новому равновесию, рано или поздно сходит на нет.
То, что в начале 1950‑х годов могло казаться спорным прогнозом, в основном реализовалось. Ожидаемая продолжительность жизни во всех регионах мира, в том числе и самых отсталых, выросла и продолжает расти, и почти все страны ответили на снижение смертности снижением рождаемости, иногда очень значительным (рис. 4).
Рис. 4. Ожидаемая продолжительность жизни при рождении и коэффициент суммарной рождаемости в разных регионах мира, 1950–2010 гг.
Источник: World Population Prospects: The 2010 Revision. UN Population Division. CD-ROM ed. 2013. Files MORT/7-1; FERT/4.
Характерным примером соответствия фактической динамики рождаемости предсказаниям теории демографического перехода может служить Ближний Восток (рис. 5). В середине XX столетия в этом регионе лишь Израиль выделялся относительно низкой рождаемостью. С тех пор она снизилась в Израиле, но сейчас большинство стран региона имеют рождаемость более низкую, чем Израиль. За 60 лет большинство стран переместилось из зоны значений коэффициента суммарной рождаемости 6–7 рождений на одну женщину в зону значений 2–3 рождений и даже ниже. Самый низкий в этой группе стран уровень рождаемости – в Ливане и Иране. Традиционного прокреативного поведения больше не существует ни в Иране, ни в большинстве арабских стран, его последним прибежищем в мире остается Тропическая Африка, но и там оно едва ли долго удержится.
В итоге повсеместно идущего снижения рождаемости уже сейчас нетто-коэффициент воспроизводства населения опустился ниже уровня простого замещения поколений не только в Европе и Северной Америке, но даже в Азии (рис. 6), хотя пока и не во всех азиатских странах. Рост численности населения этого наиболее многолюдного континента (60 % мирового населения в 2010 г.) замедляется и, согласно вариантам средней, а тем более низкой рождаемости последнего прогноза ООН, во второй половине XXI в. оно начнет сокращаться.
Рис. 5. Коэффициент суммарной рождаемости в некоторых арабских странах и странах Ближнего Востока
Источник: World Population Prospects: The 2012 Revision. UN Population Division. CD-ROM ed. 2013. File FERT/4.
Таким образом, до тех пор, пока речь идет об общем направлении движения, наблюдающиеся изменения подтверждают истинность теории демографического перехода и оправдывают ее использование при разработке демографических прогнозов, в частности прогнозов рождаемости.
Однако иногда от теории требуют большего. В частности, как мы видели, критики теории демографического перехода приписывают ей претензии на то, что она указывает на «конечную точку» перехода, «которая предполагается известной и общей для всех регионов мира». В то же время нередко ссылками на теорию пытаются оправдать свои представления об общей для всех «конечной точке» и сторонники теории демографического перехода. Мне же представляется, что попытки навязать теории воображаемую способность предсказания точных конечных значений показателей рождаемости для всех стран и регионов, а тем более требование одинаковости этих значений едва ли оправданы и могут привести к насилию над теорией и ее дискредитации.
Рис. 6. Нетто-коэффициент воспроизводства населения в разных регионах мира, 1950–2015 гг.
Источник: World Population Prospects: The 2012 Revision. UN Population Division. CD-ROM ed. 2013. File FERT/5.
Подобные попытки еще можно понять, когда речь идет о разработке демографических прогнозов ООН. Эти прогнозы, составляющиеся с 1951 г., всегда исходили из того, что предсказанное теорией возвращение к глобальному демографическому равновесию приведет, в конечном счете, к приближению всех стран к одному и тому же значению коэффициента суммарной рождаемости, соответствующему требованию стационарности мирового населения. Так как прогнозы ООН каждые два года корректируются с учетом реально наблюдающихся тенденций, падение рождаемости в развитых странах в 1980‑1990‑е годы значительно ниже уровня простого воспроизводства населения заставило авторов прогноза усомниться в достижимости мировым населением стационарного состояния на третьей, заключительной стадии перехода и понизить прогноз «конечного» коэффициента суммарной рождаемости с 2,07 до 1,86. Правда, очень скоро – в ответ на наметившийся рост показателя в развитых странах, но, возможно, и исходя из стремления снова привести прогноз в большее соответствие с теорией – он опять был повышен до 2,07. Этот вопрос рассматривается, в частности, Барбарой Андерсон. «В модели до 2004 г., – пишет она, – на третьей стадии КСР колебался вокруг уровня простого замещения поколений. В 2004–2008 гг. на третьей стадии он колебался вокруг значения 1,86. В 2010 г. на третьей стадии КСР подрос до уровня простого замещения, в то время как модель 2012 г. допускала различные варианты изменения КСР на третьей стадии»[46].
Таким образом, даже опирающееся на теорию демографического перехода предсказание «конечных значений» в прогнозе ООН не означает полной безальтернативности. Речь всегда идет не о полном совпадении этих значений во всех странах, а об асимптотическом приближении к некоторому уровню и о колебаниях показателей вокруг него, что никак не противоречит теории.
Учитывая специфику глобального прогноза, масштаб этих колебаний, отклонений от «конечного уровня», не так уж важен. Такой прогноз предполагает столь высокую степень обобщения и столь долгосрочную перспективу, что особенности каждой страны становятся несущественными и не могут серьезно повлиять на общие результаты прогноза. Речь идет об укрупненной схеме, дающей представление о направлении и скорости демографических изменений на мировом уровне, но не претендующей на предсказание точных результатов для каждой страны. В той мере, в какой показатели по отдельным странам все же присутствуют в прогнозе, они имеют значение не более чем правдоподобных, но все же приблизительных и усредненных иллюстраций будущего, которые совсем не обязательно совпадают с прогнозами, выполняемыми на национальном уровне. При прогнозировании рождаемости для отдельной страны или группы однотипных стран и на более короткий период дело обстоит иначе. Хотя общие закономерности необходимо учитывать и в этом случае, приходится считаться также и со страновыми и региональными особенностями, от которых как раз и зависят возможные колебания «конечных значений» и траектории движения к ним. Как отличить такие колебания в рамках однонаправленного движения от «альтернативных вариантов»? Здесь ссылок на теорию демографического перехода – как сторонников, так и критиков этой теории – недостаточно, а сами такие ссылки часто выглядят как спекуляция, игнорирующая границы возможного применения теории.