— Ну, как же так нет? вот вы готовитесь к экзаменам, хотите поступить в университет, поедете с вашим дядей за границу.
— Ну, какие же это планы?
— Конечно, планы не особенно возвышенные, и даже не то чтоб очень веселые, но это — дело вкуса.
— Тут больше играют роль обстоятельства, а не мой вкус.
— Не ваш вкус, так чей-нибудь другой, а обстоятельства почти всегда зависят от нас самих.
— А у вас какие же планы?
— Опять-таки, Лаврик, не любопытствуйте! я ваши планы рассказала сама, не любопытствовала; вот и вы мои планы угадайте сами, хотя бы для того, чтобы доказать, что вы интересуетесь мной не меньше, чем я вами.
— Так ведь мои планы угадать нетрудно, так они несложны и просты, а у вас все какая-то таинственность.
— В данном случае мой план не имеет никакой таинственности. В настоящую минуту единственное мое старание, это узнать, кто этот офицер, который приехал с Андреем Ивановичем к Лаврентьеву.
Глава 12
Действительно, придя в дом, Елена Александровна и Лаврик нашли все общество на балконе за чаем, лишь одна Полина Аркадьевна сидела на отлете и не то мечтала, смотря на пруд под горой, не то дремала, хотя последнее, казалось бы, и не соответствовало ее живому характеру.
Прибытие Лаврика вместе с Еленой Александровной, по-видимому, произвело впечатление, по крайней мере на домашних. Полина Аркадьевна очнулась от своей мечтательности и на весь балкон закричала: «Вот неожиданное явление!» Леонид Львович тоже не без внимательности взглянул на вновь прибывшую пару, а Ираида Львовна, помещавшаяся рядом с Пекарским, пожала ему руку под столом, шепнув: «Теперь-то ведь вы можете быть спокойны».
— Конечно, — ответил он не совсем уверенно. Лаврик, заметив общее волнение, покраснел, а Елена Александровна спокойно взойдя по ступеням террасы, объявила: «Я всегда думала, что в деревне возможны самые предвиденные встречи, однако я ошибалась, потому что сегодня мы встретили в лесу… кого бы вы думали? Андрея Сток».
Это сообщение так живо всех заинтересовало, что, казалось, отвлекло внимание от самой Елены Александровны, хотя Полина, сев тотчас рядом с Лавриком, сказала ему:
— Сток-то Стоком, а вот как вы соединились в лесу, вы мне объясните?.. или сердце — не камень, и старый друг лучше новых двух?
— Бог знает, что вы говорите, Полина Аркадьевна! при чем тут мое сердце и старые друзья? мы просто встретились в лесу.
— Знаю я эти простые встречи!
— Уверяю вас, что это не более как случайность.
— Я вовсе не требую от вас никаких объяснений, но почему эта простая случайность никогда, скажем, не сведет в лесу вас со мной?
— Да просто потому, что вы никогда не бываете в лесу.
— Просто встретились, просто не бывает! что-то у вас все слишком просто выходит.
— Вы, Лаврик, ее не слушайте! — вмешалась Ираида Львовна, — последние дни очень жарко, и Полина Аркадьевна несколько нервна.
— Что я нервна, не спорю, но от жары ли это происходит, я не знаю, — и потом, наклоняясь к Лаврику, Полина шепнула: — видите, за нами уже следят.
— Я думаю, это ваша фантазия, — ответил так же тихо Лаврик, но незаметно отошел от Полины.
Разговор повелся о том, как теперь все стали нервны и сами не знают, чего хотят.
— Нервность, это, конечно, болезненное состояние, от которого можно и нужно лечиться, но она не непременно связана с тем, что человек сам не знает, чего хочет. Конечно, в последнем случае, человек может впасть не только в нервность, но и во что-нибудь еще худшее, но случается, что человек с нервами отлично знает, чего он хочет.
Ираида в ответ Панкратию Семеновичу заметила:
— Иногда нервностью называется просто дурной характер: убил человека — нервность! ни с кем не мог ужиться — то же самое, вытащил кошелек из кармана — тоже, если хотите, нервы. Так ведь очень легко объяснять собственную распущенность, а иногда и злую волю.
— И потом, это как бы снимает ответственность за свои поступки. А человек ответственен перед собою, а очень часто и перед другими! — вставила свое слово и Соня.
— Да полно вам, господа, нас разбирать! — вступилась Полина, — ведь кто же из присутствующих здесь не нервен и знает, чего хочет? может быть, только Ираида Львовна да Соня, и смотрите, как бы вы, по немецкой поговорке, вместе с водой из ванны не вылили ребенка, как бы, делая всех людей рассудительными и спокойными, вы не уничтожили весь трепет, всю красоту и поэзию жизни… чем же нам тогда жить?
— Я лично вам не могу, не умею сказать, чем вам жить и где помимо нервов находить красоту жизни, но я уверена, я верую, что есть такие люди, которые это знают, — не сдавалась Ираида Львовна.
— Я знаю человека, — медленно начал Леонид Львович, — одну женщину, у которой каждый взор, каждое движение мизинца — чистейшая красота, малейший поступок которой — истинное благородство и прелесть, которая горит и вдохновляет и которая, между тем, лишена всяческой болезненности и всегда знает, как никто, что ей нужно.
После короткого молчания, наступившего вслед за речью Леонида Львовича, раздался голос Лелечки, стоявшей у балконной решетки:
— Мы тоже знаем это совершенство; если хочешь, я тебе объясню, в чем секрет этого колдовства: вероятно, она любит; тогда, конечно, все в человеке прекрасно и определенно, независимо от того, нервен он или нет; не думай, что я свожу какие-то счеты, я совершенно отвлеченно объясняю. Когда человеком руководит любовь, он всегда знает, что надо делать, и всегда все выходит прекрасным.
— Ты, может быть, и права, и наверное это так, — отнеслась Ираида Львовна, — но дело в том, что о любви-то каждый имеет совершенно различное понятие. Ведь собачью свадьбу, если хочешь, можно назвать любовью, и определенность она, пожалуй, диктует, но такая ли это определенность, на которой можно строить жизнь?
— Ну, милая Ираида, ну кто же не знает, что такое любовь?
Лелечка, будто не слыша возражений, продолжала:
— И мы ничего не строим навсегда… Мы всегда странствуем… Мы всегда плавающие.
— Да, да… но плавающие, это те, у кого есть рулевой, а если ты, обхватив склизкое бревно, носишься по морю, какое же это плавание?
— Наш рулевой — любовь, о которой не может быть двух мнений.
Ираида Львовна сомнительно покачала головой и, чтоб прекратить слишком горячий разговор шуткой, сказала:
— Мы так рассуждаем, будто платоновские греки на пиру… но тогда нервов не знали и запальчивости тоже… А теперь я предлагаю — пойдемте в гостиную и пусть кто-нибудь сыграет самые любовные страницы, какие он только знает в музыке. — Вскоре из окон раздались слабые звуки старого Эраровского инструмента, а Лаврик, подойдя к Полине, оставшейся на террасе, тихо сказал:
— Как этот разговор совпадает с тем, что я думал весь сегодняшний день… Невозможно жить без красоты, а красоту дает любовь…
Полина помолчала, и потом, не оборачиваясь, произнесла просто, почти практически:
— Приходите завтра в лес после завтрака, там мы и поговорим.
Но на следующий день им не пришлось свидеться, так как жаркие дни сменились неожиданным дождем, обещавшим продлиться с неделю.
Сидя поневоле дома, обитатели «Затонов» нимало от этого не сблизились, а наоборот, даже как-то будто разъединились слегка.
Почти все время они не выходили из своих помещений, видясь только за общей едой, да по вечерам, сидя на балконе и слушая, как теплый дождь стекал с мокрых деревьев.
Занятия их были все те же: Ираида Львовна вела несложное хозяйство, Лаврик готовился к экзаменам, Орест Германович писал какую-то большую повесть, Леонид Львович получал каждый день длинные письма, на которые он отвечал неукоснительно, а Полина и Елена Александровна в своей комнате вели непрерывные беседы, содержание которых было неизвестно, но которые, во всяком случае, не вносили успокоения в их сердца. Ничто не говорило о мире и спокойствии, между тем не было похоже, что готовится, назревает очищающая воздух катастрофа. А все как-то ползло по швам, кисло и вяло разваливаясь.
И мелкий трепет был не трепетом восторга или предчувствия, а полусонным содроганием раздавленной ящерицы. Так что, действительно, можно было понять Полину, которая томилась по грому и молнии, но если они и могли произойти, то совсем с другой стороны и не такого сорта, как их гадала Полина Аркадьевна.
Как-то проходя по полутемной от сумерек гостиной, Полина Аркадьевна застала там Лаврика, уныло игравшего что-то на Эраре.
— Скучаете, мой друг? Можно вас послушать, я не помешаю?
— Пожалуйста… Вы мне нисколько не помешаете, но слушать, по правде сказать, нечего… я так, одним пальцем подбираю.
— Отчего же вы не учитесь?
— Да, я и буду учиться играть для себя, таких-то планов у меня много.
— Да, я и буду учиться играть для себя, таких-то планов у меня много.
— А каких же у вас нет?
— Интересных.
Полина помолчала в темноте, меж тем как Лаврик не переставал оживлять дребезжавшие струны.
— Это от дождя нашло на всех такое уныние, а помните, Лаврик, мы с вами хотели еще поговорить! Я тогда смеялась над обстоятельствами… Конечно, если пожелать крепко, то их нет, не существует, но мы слабы, и желания у нас коротенькие, потому и дождь может служить помехой… Это глупо, конечно, но уж такие мы несовершенные люди…
— Где уж тут думать о совершенстве! Дай Бог, чтобы сколь-нибудь жизнь была похожа на жизнь.
— Вы говорите малодушно… Все это в нашей власти.
— Не всегда!
— Нет, всегда.
И потом, выйдя из темного угла и положив руки на Лавриковы плечи, Полина как-то дохнула в ухо своему собеседнику:
— Вы все еще любите Елену Александровну?
— Нет, — еле слышно ответил тот, — но я никого не люблю.
— Возможно ли? — тихо, но взволнованно продолжала Полина, — но это пройдет, это пройдет… Не правда ли? Это не может быть иначе! Я вас уверяю в этом, поверьте! — и в темноте она стала гладить его руки, шею и плечи, близко наклоняя к нему пахнущее пудрой лицо.
— Нет, Полина Аркадьевна, это так же невозможно, так же невероятно, как если бы завтра вдруг настала жара, и сейчас светила луна… — еще долго не взойдет мое солнце.
— Милый, милый! пусть солнца завтра не будет и луны теперь нет, а полюбите вы скоро!
И она, наклонившись еще ближе, сама поцеловала его. Лаврик не поспел еще ничего сказать, потому что в эту минуту в комнату вошла Ираида Львовна, неся в руках лампу с зеленым абажуром. Остановившись на пороге и подняв лампу выше головы, она сказала:
— Ах, это Лаврик и Полина… А я думала, кто это здесь шепчется?
— Да, это мы, — ответила Полина спокойно, — а вы кого-нибудь искали?
— Нет, я никого особенно не искала… пора чай пить, — и помолчав, Ираида Львовна прибавила безразличным тоном: — мы можем себя поздравить, завтра, наверное, будет хорошая погода, недаром сегодня так ветрено… Ветер разгоняет тучи и уж теперь временами видна луна… Я очень рада, а то с этим дождем вы все как-то закисли.
Полина Аркадьевна зорко и торжествующе взглянула на Лаврика и быстро подбежала к незавешенному окну, откуда было видно, как в разрывах облаков боком, как бы стыдясь, кралась большая, заплаканная луна…
Глава 13
Тот же дождь задерживал дома жителей и соседнего имения «Озер», принадлежавшего Дмитрию Алексеевичу Лаврентьеву. Он не производил такого разъединения, как между обитателями «Затонов», но нужно добавить, что если там не было никаких неприятных волнений и переживаний, то и особенно радостного оживления не чувствовалось. Хозяин не то грустил, не то скучал, а гости, хотя и старались дружеской лаской отвести от него мрачные мысли, но не считали деликатным практиковать слишком шумного веселья. Может быть, впрочем, это было и не в их характере. Мистер Сток, обладая, по мнению знающих его людей, детскою душою, был только в редкие минуты склонен к шумному выражению радости; другой же гость, почти еще не вышедший из юношеского возраста, был человеком хотя и веселым, но тихим, отнюдь, впрочем, не солидничая и не нося мрачной, разочарованной или деловой маски. Деловой маски лишен был и англичанин, несмотря на то, что он всегда работал и действительно был занят; но он работал легко и весело, не придавая, казалось, своим занятиям большего значения, чем они заслуживали. Дмитрий Алексеевич нового своего гостя почти не знал, не будучи с ним знаком, хотя и служили они в одном городе. Его привез мистер Сток, вкратце сказав Лаврентьеву, что у его друга случились кое-какие неприятности, так что им было бы полезно находиться вместе, что сам мистер Сток не хочет покидать Лаврентьева, а потому нельзя ли выписать в Затоны и молодого офицера, который, по его словам, был человек тихий, приятный и воспитанный.
— Конечно, может ли быть об этом и разговор?.. Садитесь сейчас и составляйте телеграмму вашему другу, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Я понимаю, как важно ваше присутствие, если человек в какой-нибудь печали, и потому не хочу вас никуда отпускать. Одного только я боюсь, что я буду вас ревновать к новому другу.
— Во-первых, это вовсе не новый друг, он мне знаком с ранней юности, а во-вторых, ревновать тут было бы неразумно, так как такое чувство неистощимо.
— Ну, разумеется, я пошутил… разве можно быть таким серьезным? — отшучивался хозяин и, мельком взглянув на исписанный листок, вдруг воскликнул: — Ах, да это Виктор Павлович Фортов, тот, который к нам приедет?
— Он самый… А разве он вам знаком?
— Нет, к несчастью, не знаком… Может быть, если бы я был с ним знаком, я бы не находился в таком смешном и плачевном положении, как теперь.
— Очень возможно, — ответил англичанин, не расспрашивая, и потом прибавил полушутливо: — Может быть, это знакомство, которое, по вашим словам, могло бы удержать вас от необдуманных поступков, теперь поможет вам скорее исцелиться от их последствий.
Больше не было разговоров о Фортове, будто Андрей Иванович без всякого сказу понимал, какую роль мог бы сыграть этот новый для нас персонаж в судьбе господина Лаврентьева, а дней через пять, как мы уже видели, деревенская бричка привезла вместе с англичанином никому не известного молодого офицера с лицом, которое, по словам Лелечки Царевской, видаешь только во сне. Никаких ни патетических, ни таинственных сцен не произошло при встрече Лаврентьева с вновь прибывшим. Оба сказали то, что говорится всегда, что они уж слышали друг о друге, но хозяин смотрел на гостя с некоторой любопытствующей надеждой, а тот, удивленно уловив этот взгляд, продолжал оставаться сдержанно ласковым и как-то безразлично любезным, имея вид не то слегка усталый, не то расстроенный. Но если первая встреча и носила едва уловимый характер встречи и происшествия, то очень скоро, почти сейчас же, вся жизнь вошла в свою колею и почти ничем не отличалась от жизни до приезда Виктора Павловича, что, казалось, несколько обижало Лаврентьева. Хотя мистер Сток занимался меньше, чем в городе, как будто для того, чтобы оставить больше времени своим друзьям, тем не менее они почти полдня проводили вдвоем, ласково и дружески ведя самый незначительный разговор. И в тот день, когда снова вернулось тепло, Дмитрий Алексеевич, дойдя с младшим гостем почти до оранжерей, помещавшихся в конце длинного, но очень узкого сада, по обыкновению вел простейшие речи, как вдруг неожиданно спросил:
— Вы меня простите, Виктор Павлович, за мою нескромность, но я давно вас хотел спросить: когда и как вы познакомились с Андреем Ивановичем?
— Я охотно удовлетворю ваше любопытство, хотя на такой вопрос легко ответить, что у таких-то и у таких-то общих знакомых, но вы отлично знаете, как и я, что познакомиться и сблизиться с мистером Стоком нельзя «просто так».
— Я с вами вполне согласен, но, пожалуйста, не думайте, что я просто любопытствую и занимаю вас разговором; меня это интересует по разным причинам, отнюдь не легкомысленным, уверяю вас.
— Я вам верю без всяких уверений, но я думаю, что мое знакомство и моя близость с мистером Стоком произошли совершенно таким же образом, как у вас и как у всех, которые к нему приближаются… Я с ним познакомился очень просто, в корпусе, где, как вам известно, он был воспитателем, будучи еще военным, а сблизился с ним в очень трудную и нелепую минуту моей жизни… Вы тогда уже кончили училище, когда нас постигло эпидемическое поветрие самоубийств… Не было такого пустяка, из-за которого бы не пускали себе пули в лоб… Как ни стыдно признаваться, но и я не избег этой плачевной моды.
— Да, я помню… Я слышал об этом.
— В то время такие случаи так часто повторялись, что довольно трудно помнить о каждом в отдельности, если не следить специально за судьбою данного человека.
— Я специально следил за вами, — ответил Дмитрий Алексеевич серьезно.
Пропустив мимо ушей замечание хозяина, Фортов продолжал:
— Ну, вот и я, «покорный общему закону», стрелялся, но не застрелился. Действительно, это произвело некоторый шум, который мог дойти до слуха людей и далеких… Причины этого поступка, конечно, могли бы показаться не только мальчику, лишенному душевного равновесия, каким был тогда я, но и человеку взрослому, но, как бы выразиться… слишком привязанному к перипетиям чувств и обстоятельств, — важными и основательными, но потом я увидел, насколько они были пустяшны и вздорны и не заслуживали не только нажима курка, но вообще никакого внимания. Тогда-то и пришел ко мне мистер Сток… Он уже был в отставке… Он пришел ко мне просто, как лучший друг, как брат, как сиделка, и прежде всего помог вернуть мне жизнь и силы, назначение и целесообразность которых он мне указал впоследствии, когда я уже совершенно окреп. С тех пор, я стал совсем другим человеком… Тут не было, разумеется, никакого чуда, просто во мне пробудились и развились те свойства, которые всегда во мне были, но сделалось это при помощи Андрея Ивановича. Вы не можете себе представить, как радостна и облегчена стала моя здешняя жизнь… Я не говорю уже о душевном состоянии, но даже в самых простых делах эта легкая и радостная уверенность и, если хотите, вера — может сделать то, что человеку удается все, что он ни предпримет… Конечно, не какие-нибудь злые, нехорошие дела.