Безусловно, привыкнуть к такому необычному распорядку дня человеку неподготовленному было весьма непросто. Но Андрей адаптировался довольно быстро. И по прошествии недели уже не выглядел на фоне других послушников, прибывших сюда задолго до него, этакой «белой вороной».
Как и все послушники, Ларин ютился в трехэтажном жилом корпусе. Именно ютился, так как ему приходилось делить небольшую келью с еще восьмью людьми. Его новое жилище чем-то напоминало комнату в студенческом общежитии: деревянные койки, тумбочки – по одной на двух человек, табуретки, вешалка для одежды и полка для обуви. Единственным ее отличием от общаги было то, что вместо гламурных постеров и похотливых эротических плакатов на стенах висели иконы и красочные церковные календари.
Телевизоров, радиоприемников и тем более компьютеров держать в кельях не разрешалось. А потому связь с внешним миром чаще всего поддерживалась через мобильные телефоны, пользоваться которыми официально не возбранялось, но в то же время и не рекомендовалось. Но ведь рекомендации на то и рекомендации, что не обязательны к исполнению. Этим послушники и пользовались, стараясь лишний раз не попадаться монастырскому руководству с трубками в руках.
Имелась в монастыре и небольшая библиотечка, которая занимала одну из келий на первом этаже жилого корпуса. Но посещать ее могли далеко не все – лишь те, кто провел в стенах монастыря не менее трех месяцев, и то с разрешения благочинного. Впрочем, туда Андрей и не стремился.
Неожиданным открытием для агента тайной организации по борьбе с коррупцией стало то, что каждый послушник и брат, вне зависимости от того курил он или нет, ежедневно получал на руки по пачке сигарет. Делалось это для того, чтобы монастырская братия, которая в подавляющем своем большинстве так и не смогла расстаться с этой вредной привычкой, не «стреляла» сигареты у паломников и не собирала окурки. Но при этом архимандрит Филарет поставил перед курящими одно условие: «Заниматься этим пагубным делом можно только в специальных курилках, а ежели кто и осмелится нарушить это правило, того ждет покаяние и епитимья в не одну сотню поклонов».
Так как Андрей был приверженцем здорового образа жизни, то сигареты ему были ни к чему. Но не пропадать же «добру». А потому он постоянно отдавал свою «порцию» заядлому курильщику брату Нафанаилу, который уже не мог обойтись одной пачкой в день. Из-за чего последний моментально проникся уважением к своему «спасителю-снабженцу» и взял его помощником в свою иконописную мастерскую. Это дало Ларину возможность «отлынивать» от некоторых ненавистных ему повинностей, вроде мытья пола в церкви или подметания монастырских аллей.
Брат Нафанаил слыл в миру довольно известным художником и в прошлом только и делал, что шатался по всевозможным выставкам, устраивал пьянки и безумные арт-перформансы. Ну а потом, проснувшись одним утром со страшного бодуна, решил раз и навсегда завязать с такой жизнью. Вот и подался в Свято-Покровский монастырь.
Успел Андрей познакомиться и с монахом Иоанном, которому было за шестьдесят. Правда, на подвижническую стезю он стал не так давно. Но в монашеской жизни достиг немалого прогресса. Когда-то Иоанн был кришнаитом, брил наголо голову и распевал с братьями по разуму индуистские мантры. В разговоре он часто пользовался словами на санскрите, особенно когда беседа касалась духовной тематики. Между тем еретиком и отступником монаха Иоанна никто не называл. Он вел довольно аскетический образ жизни, поднимался в четыре часа утра, мало ел, не пропускал ни одного богослужения.
В общем, много еще с кем подружился Андрей. Нет, конечно, он заводил знакомства среди монастырской братии не ради того, чтобы получить в их лице духовных наставников. Не для этого послал его сюда Дугин. Каждый раз в беседе с братьями и монахами Ларин осторожно заводил разговор об убитых отцах Мефодии и Никодиме. Ведь наверняка у отошедших в мир иной священников остались в монастыре единомышленники, которых они посвящали в свои тайны. Но пока Андрею не везло. Все либо отмалчивались, либо переводили разговор на другую тему. Словно опасались чего-то.
* * *Еще до того как Ларин стал послушником, его сильно заинтересовало монастырское производство. Он нутром чуял, что именно в нем и кроется разгадка цепи преступлений, в которых ему предстояло разобраться. Ведь где производство – там, известно, и деньги. А их никогда нельзя поделить по справедливости.
Первые дни пребывания в Свято-Покровском монастыре Андрей старался не выказывать своего интереса к местной «коммерции». Просто присматривался, а потом как-то завел разговор об этом деле с братом Нафанаилом. Мол, а что тут у нас изготавливают за высоким забором, примыкающим прямо к монастырю? Вопрос художника не насторожил. Он вообще был далек от мирских дел, буквально зациклился на иконописи.
– Свечи у нас тут делают, – коротко пояснил он. – Говорят, монастырь неплохой доход от этого имеет. Ведь каждый норовит в храме свечку или за здравие, или за упокой поставить или же просто чтоб грехи замолить.
– Церковные свечи, наверное, как-то особо делают.
– Ничего особенного. Свечи как свечи. Главное, что потом их освящают.
– И что, там наша братия работает?
– Человек десять, не больше. Автоматическую линию поставили. А чего это тебя заинтересовало?
– Ищу я себя, – принял смиренный вид Ларин. – Всякое богоугодное дело хочу попробовать. Вдруг мое призвание не в том, чтобы в иконописной мастерской прислуживать, а свечи изготавливать?
– Попроси благословения у отца Меркурия. Свечной завод в его ведении находится. – По лицу брата Нафанаила было понятно, что ему не хотелось бы терять такого толкового помощника, как Ларин.
К удивлению Андрея, отец Меркурий ничуть не насторожился, когда новый послушник попросил благословить его на новую работу.
И на следующий день после заутрени Ларин с другими монахами отправился к заводским корпусам. Охранник на воротах тщательно сверился со списком и пропустил нового работника вместе с прежними на завод.
Андрей шел, как и подобает монаху, потупив взгляд. Вскоре он оказался в неплохо отремонтированном, с новыми стеклопакетами заводском корпусе. Здесь сильно пахло воском, что-то булькало. Котлы на ночь не отключали, чтобы материал для свечей оставался жидким.
Вскоре монахи переоделись в рабочую одежду. Замигали лампы пультов. Заработали электромоторы. Технологическая линия пришла в движение. Сам процесс был незамысловатым. Автоматика отливала воск в формы, которые затем выставлялись для охлаждения. Потом вручную извлекались свечи и паковались в картонные ящики.
– Это же сколько воска надо для такого завода? – спросил Ларин у своего молчаливого напарника, паковавшего свечи.
Тот криво усмехнулся.
– Церковные свечи у нас не из воска делают, а из парафина. Дешево и сердито.
– А как же цвет, запах? – Андрей вертел в руках еще тепловатую свечку, от которой исходил приторный медовый аромат.
– Теперешние химики что пожелаешь приготовят. Хочешь свечи с банановым запахом, хочешь с запахом дыма, а хочешь – с медовым.
– Как чипсы, что ли, со вкусом красной икры или крабов?
– Вот-вот, – подтвердил монах, – именно так – пищевые добавки, ароматизаторы.
– Тогда на коробках стоило бы клеить этикетку с составом. Все-таки продают их как восковые.
– Деньги не пахнут, – тихо произнес монах, и чувствовалось, что говорит он это с чужих слов. – Я тоже сперва удивился, но потом отец Меркурий мне все и объяснил. Мол, это не обман вовсе, Богу не жертвоприношение нужно, а святой порыв человека, молитва. Деньги, которые он за свечку отдаст, на благое дело пойдут: монастырь обустроить, храмы.
Ларин не стал дальше расспрашивать. Со свечным заводом ему все стало ясно. Прибыль он, конечно, приносил. Но не настолько же большую, чтобы ради нее убивали священников. По большому счету, вопрос о «неправильном воске, который делают неправильные пчелы», лежал в компетенции санэпидемстанции и общества потребителей. Особого криминала здесь не просматривалось, элементарное мошенничество, надувательство, которое светило монастырским властям лишь такими относительно безобидными санкциями, как штраф и предписания.
«Дело здесь не в свечах, – рассуждал Андрей, пакуя картонные коробочки и заклеивая их полосками скотча. – Свечи только благое прикрытие для чего-то другого. И кажется мне, что в монастыре очень мало кто знает о настоящем положении вещей».
Так Ларин доработал до обеда. Но в трапезную с другими монахами не пошел, сославшись на то, что не очень хорошо себя чувствует. Дождавшись, пока работники разойдутся, он направился на разведку. Вскоре Андрей наткнулся на еще один пропускной пункт с воротами и охраной. Охранник был явно не из монастырских – чисто кавказской внешности. Под черной униформой угадывалась подмышечная кобура. Как только Ларин двинулся к нему, охранник тут же вышел из остекленной будки.
– Нельзя сюда! Не понимаешь, да? – с явственным кавказским акцентом произнес он.
– А разве выход не здесь? – делано удивился Андрей.
– Выход там, – охранник щелкнул пальцами и указал куда-то за заводской корпус.
– Спасибо, – не стал спорить Ларин и повернулся на сто восемьдесят градусов.
День работы на свечном заводе кое-что дал. Теперь Андрей понимал, что завод занимается не только производством свечей. Но чем именно – оставалось для него загадкой. Да и где могло располагаться оборудование? От странного пропускного пункта с охраной из кавказцев до внешней ограды завода было всего метров сорок, никаких строений там не просматривалось. Ларин понимал, что, даже легально работая на заводе, он все равно не разгадает эту загадку. Оставалось дожидаться ночи. Ведь грязные и темные дела только ночью и совершаются.
Воспользовавшись своим правом ночевать в иконописной мастерской, Андрей остался один. Краски и трафареты икон, доски для написания икон, источавшие смолистый аромат, его не интересовали. Он дождался, когда монастырь погрузится в сон, и выбрался через окно наружу, прихватив с собой холщовый мешок. Безопасный путь, каким можно подобраться к заводу, он присмотрел еще днем. Прошел через монастырский сад, куда не добивал свет прожекторов, и оказался у высокого забора со спиралью колючей проволоки поверх него. Через такой не переберешься, разве что на дельтаплане перелететь можно. Но любую преграду можно преодолеть, если подойти к этому делу творчески.
Ларин извлек саперную лопатку, аккуратно срезал дерн, сложил его стопкой, и через полчаса подкоп уже был готов.
Ярко горели прожектора, где-то неподалеку лаяли сторожевые собаки. Андрей торопливо приблизился к корпусу и стал взбираться по ржавой пожарной лестнице наверх. Оказавшись на плоской, залитой битумом крыше, он на корточках подобрался к парапету и осторожно выглянул из-за него. Отсюда можно было разглядеть то, что делается за странным пропускным пунктом с охраной, состоящей из кавказцев. Из всех строений Ларин видел лишь небольшой, около двадцати на десять метров, железный ангар. Из распахнутых ворот лился свет. Слышалось неровное гудение, щелкало, позванивало какое-то оборудование. Но звук долетал вроде бы издалека.
У закрытых ворот в заборе, выходящем в сторону города, стояли двое кавказцев в униформе. О чем-то говорили на родном языке – как прикинул Андрей, это был ингушский – и беззастенчиво покуривали травку. Ее сладковатый удушливый запах ветер доносил даже до крыши цеха. Затем у одного из охранников затрещала рация. Он о чем-то коротко поговорил по ней, а потом лениво отправился открывать ворота. Длиннющая фура медленно въехала во двор, а затем – в ангар. Внутри зазвучала кавказская речь. Загудел электрокар. Явно фуру чем-то загружали.
Ларин убедился, что охрану мало интересует то, что творится вверху, а потому привязал за выпуск арматуры прочную капроновую веревку, стравил ее вниз и стал спускаться, используя альпинистские карабины.
Спуск прошел незамеченным для охраны. Андрей последний раз оттолкнулся ногами от стены и мягко коснулся асфальта. Пробравшись вдоль ангара, он заглянул в распахнутые ворота. Дальше идти было опасно. Спрятаться негде, всего в десяти метрах от него стоял охранник с рацией. Вовсю шла загрузка фуры, но понять, что грузят, было невозможно – торец фургона был обращен в противоположную от Ларина сторону. Единственное, что он сумел разобрать, так это картонные ящики на вилках погрузчика, сноровисто сновавшего позади грузовой машины. В воздухе стоял явственный «химический» запах.
И тут совсем некстати из-за угла вышла немецкая овчарка – сильная, ухоженная. Она недобро посмотрела на Ларина, злобно зарычала и открыла пасть.
– Тихо-тихо, – зашептал Андрей, жалея, что не прихватил с собой никакого угощения, – сказал так, словно бы обращался к человеку, а не к псу. – Свой я, – добавил он.
Овчарка с сомнением склонила голову и часто задышала, высунув красный язык. В свете прожектора блестели желтоватые клыки, на которых скопилась белая пена.
– Все-все, я ухожу. – Андрей смотрел в глаза псине, пытаясь навязать ей свою волю.
Почти сработало. Собака залаяла в тот момент, когда Ларин уже подходил к капроновому шнуру. Все случилось как-то очень быстро. Лай, топот охраны, псина бросилась на Андрея. Он еле успел врезать ей ногой в бок и принялся быстро карабкаться по шнуру. Но это только сказано – быстро. Ведь быстрым может быть только спуск, но никак не подъем.
Трое охранников-кавказцев уже стояли внизу, выхватывая беглеца светом фонарей.
– Стоять, мать твою! – прозвучали совсем не из монастырского лексикона слова.
Клацнул затвор пистолета. Кто-то уже дергал, раскачивал веревку снизу. Ларин то отлетал от стены, то мчался на нее, а затем его протаскивало по шершавому кирпичу. Затем раздался хлопок. Андрей, даже не глядя вниз, понял, что стреляют из пистолета с глушителем. Пока его еще хотели предупредить, а может, и просто промазали. Во всяком случае, пуля высекла кирпичную пыль. Ларин не останавливался, работал руками, передвигал карабины, подтягивался изо всех сил.
На этот раз повезло. Андрей перевалился животом через парапет, и сразу же после этого следующая пуля ударила в кирпич. Тратить время на то, чтобы собирать веревку, Ларин не стал. Он видел сквозь стеклянный колпак, похожий на теплицу для выращивания огурцов, как внизу среди технологических линий свечного завода бегут трое охранников. Намерения у них были серьезные – у каждого в руках оружие. Было ясно, что Андрей сунулся туда, куда простым смертным путь заказан.
Уже было слышно, как матерящиеся охранники топочут по сварным металлическим ступеням, ведущим к крыше. Ларин метнулся к пожарной лестнице и, рискуя сорваться, начал спуск, ставя ноги через одну-две перекладины. Голова охранника появилась из-за среза крыши как раз в тот самый неподходящий момент, когда Андрей спускался на землю. А потому пришлось применить один из своих излюбленных приемов: Ларин сделал вид, что вооружен, вскинул обе руки – якобы целился в охранника из пистолета. Тот мгновенно ретировался.
Выигранных секунд хватило на то, чтобы добежать до подкопа. Но зловредная овчарка увязалась следом. Памятуя об ударе ногой, она не рискнула сразу же броситься на своего обидчика. Андрей замахнулся на нее, скатился в яму и вынырнул уже в монастырском саду. Овчарка попыталась сунуться следом, но Ларин бросил в ее ощерившуюся клыками голову большой кусок дерна. Пес лаял, отплевываясь, – застрял.
И Андрей со всех ног побежал. Он вскарабкался в высокое окно иконописной мастерской, тут же закрыл его на щеколду, сбросил одежду, лег на старый продавленный диван и накрылся пледом.
Не прошло и пяти минут, как за дверью послышались осторожные шаги, скрипнули петли и вспыхнул свет. На пороге мастерской стоял отец Меркурий. За его спиной в темном коридоре угадывались двое кавказцев. Андрей сделал вид, будто проснулся, прищурившись, посмотрел на пришедших.
Удостоверившись, что кроме Ларина в мастерской никого нет, отец Меркурий тихо, как бы извиняясь, проговорил:
– Спи-спи, сын мой.
– А в чем дело, отец Меркурий? – поинтересовался Ларин.
– Кто-то чужой проник в монастырь. Вот мы и ищем, – отозвался эконом.
После чего свет погас. Вновь скрипнула закрываемая дверь. Послышались удаляющиеся шаги.
«Странная здесь компания подобралась. Святые отцы водят дружбу со странными кавказцами. Что-то производят, грузят, вывозят. Надо будет отследить одну из машин, – подумал Андрей, – так безопаснее. А пока мне вплотную следует заняться тайной убийств священников. И сдается мне, что один из братии уже созрел для откровенного разговора».
* * *Как оказалось, единственным человеком в Свято-Покровском монастыре, который близко знал убитых священников, и Мефодия, и Никодима, был монах Варлаам – сморчковый старикашка с длинной колоритной седой бородой, доходившей ему до самого низа живота. А потому, когда он, сгорбленный и задумчивый, брел по монастырским аллеям, всем казалось, что он вот-вот запутается в ней и упадет. Однажды он действительно упал, споткнувшись о камень. К нему бросились, чтобы помочь подняться. Но он бодренько подскочил, словно и не девяносто лет ему было, а тридцать, и пошел себе дальше, думая свою думу.
Вообще же, Варлаам казался этаким монастырским старожилом, даже можно сказать, авторитетом монастыря. К нему часто шли за советом послушники, которых все еще продолжали одолевать сомнения – а правильную ли дорогу в жизни они выбрали, оградившись от всего мира неприступными стенами святой обители? И, как правило, после двух-трех бесед с монахом все сомнения на этот счет у них развеивались. За что Варлаама боготворили и считали своим учителем многие из братии. Некоторые искренне верили, что обитает он в монастырских стенах с молодых лет. Но Ларину, благодаря информации, собранной для него Дугиным, было известно – это не так. В «прошлой жизни» Варлаам служил в контрразведке КГБ. Во времена СССР помогал готовить боевиков по всему миру. Ну, а потом случилось непредвиденное, его младший брат ударился в религию и постригся в монахи. Старшего брата за это, несмотря на заслуги, из КГБ удалили. Вот так и начался религиозно-атеистический диспут между братьями, в котором победил Бог. Бывший разведчик «проникся» и сам подался в монастырь.