— Да, я его знаю, — стыдливо прошептала она, не смотря на меня, и слова ее проникли до глубины моей души. — Как мне его не знать? Это Виктор, который увлек меня, скажи мне: это Виктор?
Лицо ее искривилось; она ломала руки.
— Да, Олимпио, у меня не хватило духа перенести это ужасное зрелище. Она все же была моя жена! Она посмотрела на меня и боязливо наклонилась к стоявшей около нее на коленях Марион Гейдеман, точно провинившееся дитя, которое боится, что его накажут. Потом она тихо засмеялась, еще раз выглянула из-за Марион, громко захохотала и стала бормотать какие-то непонятные слова. Это были ужасные минуты, я бессмысленно смотрел на нее и не мог двинуться с места, до того меня поразило положение несчастной.
Наконец я пришел в себя. Надобно было действовать, — несчастная не могла оставаться в этом амбаре. Я подошел к ней и протянул руку.
— Адель, — сказал я ласково и с глубоким участием.
Она положила свою руку на мою и смотрела на меня во все глаза, будто не сознавая существовавших между нами отношений.
— Адель, хочешь идти со мною? — спросил я.
— О, да, сударь, но только не в Пале-Рояль! Там я видела нечто… нечто видела…
— Что же ты видела, Адель?
— Вам это хорошо известно, — отвечала она, засмеявшись безумным смехом и продолжая смотреть на меня во все глаза. — Э, вы мне не нравитесь; вы похожи на…
Она сильно зашаталась и снова бросилась на солому, боязливо косясь на меня.
Руки мои невольно сложились, я стал молиться за себя и за нее.
Потом я пошел к хозяину гостиницы и попросил его привезти мне из города карету. Сперва он отказывался, но когда я пообещал хорошо заплатить и увезти сумасшедшую, то он сам побежал за каретой. Он сообщил мне, что на шоссе Мэн есть дом для умалишенных, в котором «маркиза», как он называл Адель, найдет очень хороший уход.
Вскоре он возвратился с каретой. Я просил Марион Гейдеман помочь мне перевезти несчастную. Бедная нищенка охотно согласилась на это. Адель позволила ей посадить себя в карету, смеялась и шутила; но, когда я сел в карету, она испугалась и забилась в уголок, откуда продолжала коситься на меня.
Догадавшись о состоянии Адели, кучер шепнул мне, что знает дом сумасшедших на Орлеанской дороге. Я велел ему ехать туда.
Когда мы подъехали к высокой стене, окружавшей дом для умалишенных, я оставил Адель в карете под присмотром нищенки, а сам пошел осведомиться, удобно ли ее здесь поместить.
Я позвонил и велел проводить себя к доктору. Его звали Луазон. Из разговоров с ним я понял, что за деньги он сделает все. Он показался мне корыстолюбивым, однако я подумал, что Адели будет здесь хорошо, потому что я ничего не пожалею для нее — и я оставил Адель, взяв с доктора честное слово заботиться о несчастной. Таким образом я надеюсь оградить ее по крайней мере от нужды — исцеления же для нее нет.
Клод де Монтолон окончил свой рассказ. По выражению его лица и глаз Олимпио заключил, что встреча с Аделью оставила в его душе глубокие, неизлечимые раны.
— Это очень печальная повесть, и я вполне понимаю твои страдания! Но подумай о безвинно страдающей Долорес, подумай обо мне, Клод.
— Ты всегда можешь надеяться отыскать Долорес и быть счастливым ее любовью, но для меня все кончено. Я не ропщу, совесть моя чиста! Когда я нашел Адель в таком страшном положении, мое прежнее чувство к ней пробудилось с новой силой. Предо мной восстало мое погибшее счастье, и я подумал, что все могло бы иначе быть, что моя жизнь могла бы быть полна блаженства и счастья, но этого не было мне суждено.
— Где же теперь другая нищенка, как ты говоришь, дочь палача? — спросил Олимпио.
— Я знаю, что тебя побудило спросить про нее. Я также рассчитывал с помощью этой девушки попасть к Камерата. Марион Гейдеман брошена родным отцом! Она с радостью готова оказать нам всевозможные услуги.
— Так надо отыскать ее. Она даст нам совет, как освободить Камерата. Будучи дочерью палача, она, без сомнения, знает обычаи Ла-Рокетт.
— Нам незачем ее искать: она живет при Адели у доктора Луазона. Я уговорил ее остаться при больной.
— Хорошо! Ты знаешь, что я просил дона Олоцага, чтобы он, как посланник, требовал освобождения принца, испанского подданного. Если это ему не удастся и если Камерата не выпустят из тюрьмы, тогда мы хитростью освободим его, — сказал Олимпио. — Я знаю, что ты дружески протянешь мне руку в этом предприятии, я знаю, что ты находишь удовлетворение в том, чтобы помогать другим, я знаю все, Клод, и глубоко уважаю и люблю тебя! Долорес и Камерата! Мы посвятим им нашу жизнь! Но вот идет Хуан, какие важные известия он сообщит нам?
— Извините, что я помешал вам, — сказал прелестный мальчик, в больших, темных глазах которого отражался ум. — Во дворе стоит какой-то господин; он называет себя доктором Луазоном и хочет говорить с тобой, — прибавил Хуан, обращаясь к маркизу.
— Пригласи его сюда, Хуан, — ласково отвечал последний. Олимпио ушел в другую комнату, а Клод велел подать свечи и принял вечно улыбающегося доктора.
Мы еще узнаем последствия их разговора; теперь же возвратимся ко двору.
III. ДОН ОЛОЦАГА
Королева Испании очень обрадовалась браку императора с подругой ее детства. В этом союзе она видела для себя огромную выгоду, потому что соседняя страна войдет с ее государством в более дружеские отношения. С поздравлениями императрице Изабелла послала в Париж дипломата, дона Олоцага, зная, что в прежнее время графиня Евгения была неравнодушна к нему. Она надеялась на успех посольства, потому что дон Олоцага был не только искусный и ловкий придворный, но и приятный для императрицы представитель ее родины.
В самом деле, дон Олоцага был образцовый дипломат и любезнейший дворянин. Все дела он вел умно, осторожно и обдуманно, никогда не высказывал своих тайных мыслей, и был притом таким любезным, изящным кавалером, что во всех придворных кружках его принимали очень радушно.
Евгения, казалось, давно забыла про свое знакомство с Салюстианом Олоцага, а испанский посланник был так ловок и вежлив, что ни одним словом, ни одним взглядом не напомнил Евгении их прежнего знакомства и не дал повода к пересудам.
Через несколько дней после своего прибытия Олоцага испросил аудиенцию, которая и была ему немедленно дана.
Людовик Наполеон, казавшийся вполне счастливым и веселым во время блестящих празднеств после своего бракосочетания с Евгенией, делался неузнаваем, оставаясь один или с Моккаром. Его лицо делалось тогда угрюмым, на лбу появлялись морщины, в глазах сквозила тайная тревога.
— Побольше свету, — говорил он по вечерам, входя в свой кабинет, хотя последний был ярко освещен. По ночам в его спальне также горел огонь; он не любил темноты, потому что перед ним восставали из мрака тени, обрызганные кровью призраки, исхудавшие донельзя от голода и лишения сосланные им, изнуренные лихорадкой люди…
— Побольше света, — приказывал он тогда отрывисто, как будто свет мог рассеять мучительные видения.
Наполеон искал и находил утешение в любви прекрасной Евгении, которая умела приковывать его к себе своею красотой и блеском изысканного туалета. Но и около Евгении он не мог найти покоя и часто задумывался в ее присутствии; когда же она спрашивала о причине его задумчивости, он старался отогнать навязчивые мысли и становился принужденно весел.
Чего же недоставало для полного счастья Наполеону и Евгении, окруженных блеском, величием и всевозможными почестями? Одно движение руки было повелением, малейшее желание исполнялось немедленно, каждая улыбка считалась милостью, и однако же они не были счастливы!
Это кажется невозможным, невероятным! Людовик Наполеон и Евгения достигли цели своих стремлений, владели престолом, миллионы людей удивлялись, завидовали им, — и однако же они не были счастливы!
В следующих главах мы изложим причины этого, казалось бы, загадочного факта, заглянем за парчовые занавеси, увидим самые сокровенные их стремления, выражавшиеся в тайных разговорах и поступках. Какая-то вина, лежавшая на совести Людовика Наполеона, отравляла все его радости, побуждала переходить от одного наслаждения к другому и нигде не находить удовольствия.
Когда Олоцага подходил к кабинету, из последнего только что вышел Мопа. Префект полиции церемонно поклонился проходившему мимо него испанскому посланнику.
Дежурный камергер доложил об Олоцага.
Людовик Наполеон, казалось, ждал его, потому что портьера была тотчас отдернута в знак того, что Олоцага может войти. Посланник вошел с любезным и льстивым поклоном.
Император был один. Отсутствие министров, адъютантов и секретарей означало неофициальность приема и, во всяком случае, особенную благосклонность к испанскому посланнику, которую тот вполне оценил.
Наполеон стоял у своего рабочего стола. При входе Олоцага он обернулся и поклонился ему.
Наполеон стоял у своего рабочего стола. При входе Олоцага он обернулся и поклонился ему.
— Добро пожаловать, дон Олоцага, — сказал он с ласковым выражением лица. Мопа только что сообщил ему несколько приятных новостей, из которых одна касалась Олоцага. — Если я не ошибаюсь, вы находитесь в очень близких отношениях с нашим двором?
— Я пользуюсь большой милостью ее величества, государь, — отвечал Олоцага.
— Я помню несколько случаев этой милости, — смеясь, сказал Наполеон, намекая на повторявшуюся несколько раз опалу дона Олоцага. — Во всяком случае, вы можете ответить мне на некоторые откровенные вопросы. Мне бы хотелось, чтобы это осталось между нами.
Олоцага поклонился в знак согласия.
— Прошу садиться. Знаете ли вы инфанта Барселоны? — продолжал Наполеон.
— Хотя я слышал его имя, государь, однако ничего не знаю о его родственных связях с испанским королевским домом, — отвечал посланник.
— Гм, дело очень странное, и я счел за лучшее обратиться прямо к вам. Кажется, этот инфант вел беспокойную жизнь, он умер здесь, в Париже.
— Умер, в Париже? — с удивлением вскричал Олоцага. — Посольство еще ничего не знает об этом.
— Я запретил сообщать об этом, желая сам переговорить с вами об этом темном деле! Покойник оставил жену и дочь, которые хотели скрыть смерть старика. Полиция принуждена была силою взять у них труп, чтобы препроводить его в морг до дальнейших приказаний. На лбу инфанта было приметное черное пятнышко, которое есть также у его дочери, замечательной красавицы.
Во время этого рассказа Олоцага имел время сообразить многое. Он понял, что Наполеон знает все, касающееся инфанта, и только из расположения к королеве Изабелле избрал этот путь для переговоров.
— Я предлагаю вопрос от имени моей королевы: можно ли перевезти в дом испанского посольства труп инфанта, а также оставшихся после него жену и дочь? Я думаю, что окажу большую услугу испанскому двору, если тайно привезу труп инфанта в Мадрид в цинковом гробу, — сказал Олоцага.
— Публичное перемещение трупа из морга в дом посольства возбудит общее внимание, — заметил Наполеон. — Вы сами знаете, мой дорогой дон, что толпа питает всегда большой интерес к моргу. Однако мне помнится, императрица выразила желание видеть жену и дочь инфанта. Если сегодня или завтра вечером привезти их обеих сюда и задержать здесь на несколько часов, то можно будет ночью, не возбуждая любопытства, доставить труп в отель. Дальнейшие распоряжения о доставлении трупа инфанта в Мадрид я предоставляю на ваше усмотрение!
— От имени ее величества приношу вам благодарность, государь.
— Скоро представится случай оказать мне услугу, дон Олоцага! На Востоке дела запутываются! Кажется, Россия имеет намерение покорить Турцию или заставить ее платить дань. Я беседовал поэтому с английским посланником об общих действиях. Если последние будут серьезными, то Испания, не заключая союза, — не истолкуйте неверно мои слова, мой дорогой дон, — могла бы оказать нам много услуг.
— В отношении портов и гаваней и снабжения провиантом, — пояснил дон Олоцага.
— Совершенно так! Ее величество могла бы этим обязать союзные державы, которым, без сомнения, рано или поздно представится случай отблагодарить, — быть может, по ту сторону океана. Вот что я хотел сообщить вам, дон Олоцага. Но, кажется, вы еще не сказали мне о цели вашего посещения? Прошу, говорите!
— Это очень щекотливое дело, государь, и я не только прошу вперед у вас извинения, но и замечаю, что действую не от имени королевы, а как частное лицо.
— Вы возбуждаете мое любопытство. Говорите прямо, мой дорогой дон. Я питаю к вам теплое чувство и готов выразить вам свою благосклонность.
Олоцага поклонился в знак благодарности.
— Несколько лет живет здесь молодой испанец знатного происхождения, очень богатый, — начал Олоцага медленно, как будто ему было тяжело говорить об этом деле.
Людовик Наполеон вопросительно посмотрел на дипломата своими темными глазами.
— У меня есть к нему поручение, но я никак не могу отыскать его.
— Как зовут этого молодого испанца?
— Принц Камерата, государь. Я не могу понять его исчезновения и хотел просить у вашего величества приказать парижской полиции…
— Это не нужно, мой дорогой дон, — прервал его император, — я помню это имя! Не знаю, какой проступок он совершил, но наверное знаю, что он несет теперь наказание.
— Наказание! Бедняжка! — сказал Олоцага. — Он молод, и в его жилах течет горячая испанская кровь, и потому, вероятно, он совершил необдуманный поступок, в котором теперь раскаивается!
— Раскаяние обыкновенно приходит слишком поздно и часто исчезает по окончании наказания!
— После этих слов, государь, нельзя уже надеяться на милость для принца?
— При удобном случае я рассмотрю бумаги и приговор, — отрывисто сказал император, так что Олоцага понял, как неприятен ему этот разговор. — Я неохотно отменяю судебные приговоры, мой дорогой дон, потому что это возбуждает неудовольствие других. Но посмотрим!
Наполеон встал, Олоцага последовал его примеру.
— Эти слова ободряют меня, государь, — сказал Олоцага, — я снова счастлив вашей милостью и добротою.
— Прощайте, дон Олоцага! Относительно инфанта Барселоны префект полиции получит нужные инструкции от моего кабинета.
Дипломат откланялся; Людовик Наполеон остался один.
— Этот Камерата, — проговорил он, — не увидит более дневного света, разве только по дороге в Кайену. Необходимо избавляться от подобных врагов, чтобы не бояться их.
IV. МОРГ
На острове Сити, на восточной стороне которого стоит церковь Богоматери, с 1864 года находится небольшое здание. Войдя через открытый для всех коридор в большую комнату, увидишь здесь на мраморных столах трупы, постоянно орошаемые водой из маленьких труб.
Здание это — морг, а лежащие здесь трупы найдены в Сене или Булонском лесу. Трупы эти по нескольку дней лежат на мраморных столах, чтобы их могли опознать знакомые и родственники. Платье, в котором нашли труп, вывешивают над ним. В морге всегда много трупов, и прохожие заходят в холодную мертвецкую взглянуть на них.
В 1864 году, в эпоху нашего рассказа, мертвецкая была устроена в боковом флигеле тюрьмы Ла-Рокетт. Вход в эту комнату шел через узкую улицу Жербье.
В день аудиенции Олоцага в морге лежало множество трупов. Прохожие заходили взглянуть на них, многие надеялись найти здесь внезапно исчезнувших друзей или родственников.
Мертвецкая имела таинственный угрюмый вид; воздух был так отвратителен, что сторож Ла-Рокетт, дежуривший в морге, становился в дверях, чтобы дышать свежим воздухом.
По улице Жербье шла к моргу нищая. Большой старый платок закрывал ее лицо. Эта была Марион Гейдеман. Она боязливо осмотрелась кругом, будто опасаясь встретиться с человеком, который бы узнал ее, несмотря на закутанное платком лицо. Потом она прошла мимо сторожа в мертвецкую.
Нищие часто посещают морг, отыскивая здесь большую часть своих знакомых. Поэтому сторож, стоявший в дверях, заложив руки за спину, не обратил внимания на приход Марион.
Дочь палача, казалось, давно знала эту комнату. Она не взглянула ни на сырые кирпичные стены, ни на высокие открытые окна, ни на мокрый пол, а посмотрела на железную дверь в конце комнаты. К ней спускались каменные ступени. Марион знала, что эта дверь вела в уединенный коридор тюрьмы Ла-Рокетт. Это было ей известно потому, что ее отец часто ходил этим коридором в морг и в Ла-Рокетт. Она не только знала, что ключ от этой железной двери висит в комнате отца, но даже, что у него лежат нумерованные ключи от тюремных келий, так как он перед казнью входил к преступнику, чтобы остричь ему волосы для более удобного исполнения казни и чтобы запомнить его лицо.
Вдруг Марион остановилась, как будто чем-то пораженная. Перед одним из трупов стояли на коленях две женщины в странных костюмах.
Всматриваясь в их лица, она вспомнила, что видела их в доме дяди д'Ора.
Одна из них, старуха в желтой меховой накидке, стояла перед трупом, верхняя часть лица которого была закрыта платком; в руках она держала распятие и, склонившись над ним, горячо молилась.
Возле нее стояла на коленях девушка, голова и лоб которой были закрыты плотным покрывалом. Это была дочь умершего и молящейся женщины. Она держала в руках четки и перебирала их, постоянно шепча молитвы. Они не оглянулись при входе Марион.
Марион не решилась идти дальше, чтобы не помешать молящимся. В комнате было темно, приближался вечер. Однако по мертвецкой ходило несколько мужчин и женщин, отыскивая знакомые им трупы. Марион также стала осматривать трупы. Казалось, у нее было какое-то тайное намерение. Сперва она подошла к трупу женщины, по-видимому, вытащенной из воды. Рядом с ней лежали молодая девушка и солдат. Последние будто спали.