— Увы, — Тик-Так сокрушённо вздохнул, — боюсь, что, плохо вас понимаю. Не могли бы вы пояснить это простым примером?
— Ну, конечно же! На примере я легко покажу вам, что моя теория помогает в решении насущных задач нашей страны. Возьмём известные утверждения.
Первое. Куклы не едят, и, следовательно, им не надо производить продуктов питания. Это очевидная вещь, которая легко доказывается. Из этого вытекает недоказуемое следствие, единственно важное для моей теории, а именно: куклы имеют много свободного времени.
Второе. У нашей страны есть соседи — толстяки, которые много едят и любят красивое. Из этого следует второе недоказуемое следствие, а именно: для кукол, которые красивы, толстяки представляют потенциальную опасность.
Задача — обезопасить себя от возможного посягательства со стороны толстяков, которые любят красивое. Решение, подсказанное моей теорией, таково: чтобы занять кукол и обезопасить себя от толстяков, куклам следует производить множество продуктов, которыми нужно закармливать толстяков до полной потери человеческого облика. Известно, что благополучие, достигнутое без вкладываемого труда, приводит к вырождению. Поэтому люди, чтобы развиваться, должны неизменно трудиться, а не ссориться, как утверждает мой коллега Сакалева!
— Сопротивление не ссора! — возразил Сакалева. — И вы, коллега, это знаете!
Но логик Полякра продолжал как ни в чём не бывало:
— И вот мы создали в Стране Толстяков изобилие, и они почти совсем перестали работать. Толстяки стали ещё толще и, главное, ещё ленивее. Куклы им готовят, подают к столу и… информируют нас о настроениях в стране. В итоге, дорогой друг, мы не только ликвидировали опасность со стороны толстотелых, но и стали фактическими хозяевами в их стране. При этом наши куклы заняты делом и трудятся так много, что нам пришлось создать на острове огромные склады, в которых мы храним излишки произведённого нами продовольствия.
— Но ведь куклы, — воскликнул взволнованно Часовщик, — созданы вовсе не для того, чтобы работать и тем более управлять, людьми!
— Возможно, вы отчасти правы. Первоначально кукол создавали, чтобы забавлять детей. Но ведь мы уже созданы… — Сакалева многозначительно поднял палец.
— Ну и что же это значит?! — не понял Тик-Так.
— А это значит, дорогой друг, что куклам не нравится быть игрушкой в чужих руках. Ведь куклы совершенствуются. И поэтому неизбежно настает день, когда куклы сами проявляют желание играть теми, кто их первоначально создал. Ведь это же логично, коллега? — обратился он в сторону логика Полякры.
— Вполне, — ответил логик, и Часовщика поразило непроницаемое выражение, которое приняло лицо Поликры, всего несколько минут назад излучавшее добродушие и тепло.
— Но ведь это… это… — растерянно произнёс Тик-Так, пытаясь подобрать выражение помягче. Но подходящие слова не приходили, и он закончил упавшим голосом: — Бунт… бунт вещей против человека…
Сакалева криво ухмыльнулся, и лицо его сделалось злым и непреклонным:
— Не понимаю причин вашего волнения. Согласитесь, что кукла, которую вы изволили назвать вещью, совершеннее человека. И если при этом она способна учиться, то не принадлежит ли нам по праву — вы слышите, по праву! — место в мире более высокое, чем отвели нам люди?!
— Или даже более высокое, чем занимает человек?! — подхватил Полякра.
Тик-Так был совершенно обескуражен этим взрывом честолюбия кукол. И он в первый раз подумал о том, сколь милы его сердцу многие человеческие недостатки. Но ведь у кукол нет сердца. И при мысли об этом он вдруг со всей остротой почувствовал опасность бездушной логики, и его ужаснули последствия коварной политики кукол.
Смущаясь, он поспешил проститься с Сакалевой и Полякрой и покинул комнату, в которой всё казалось чужим, враждебным и… бесчеловечным! Он не смог бы, наверное, объяснить, почему так сильно подействовала на него беседа с логиком и психологом. И хотя ветер по-прежнему приносил из сада запахи прекрасных живых цветов, Тик-Так поймал себя на мысли о том, что он воспринимает их недоверчиво.
«Что ж, посмотрим, чем занимаются в Стране Кукол представители самой точной из наук», — решил Часовщик и постучал в дверь с табличкой, на которой значилось:
МАТЕМАТИК БУСС
МАТЕМАТИК СКАФФ
Войдя, он попал в просторную комнату, стены которой были превращены в грифельные доски. Кое-где висели таблицы, испещрённые формулами и многочисленными чертежами. Как и в соседней комнате, два одинаковых стола стояли напротив друг друга. За одним из них, склонившись, сидел математик Скафф. Над ним был начертан девиз: «Справедливо — потому что случайно». Над столом математика Бусса надпись утверждала нечто противоположное, а именно: «Справедливо — потому что не случайно».
Математики встретили Тик-Така очень сердечно и беззаботно принялись обсуждать дворцовые сплетни, разбивая в пух и прах легенду о чрезвычайном однообразии и скучности учёных, посвятивших себя абстрактнейшей из наук.
Наконец, Тик-Таку удалось незаметно перевести разговор на более серьёзные темы, и он поинтересовался: какие же задачи решает в Стране Кукол самая чистая из наук?
— Да уж, чище и не бывает, — хмыкнул почему-то математик Скафф, — можете поверить.
Однако математик Бусс отнёсся к вопросу Тик-Така серьёзно:
— Сударь, никто и никогда в Стране Кукол не позволил бы нам заниматься ненужными и непрактичными вещами. Чистой науки нет, как нет и чистой практики. Вздором представляется одно без другого… Мы забыли вас с самого начала предупредить, — о, это вполне профессиональная рассеянность! — что мы с коллегой Скаффом занимаемся исследованиями соотношения в нашей стране прав и обязанностей. Иными словами, мы обосновываем справедливость разделения между куклами многого и малого. Так вот, мой коллега является сторонником точки зрения, что в случайном мире права должны быть распределены равномерно, а обязанности — одним больше, другим — меньше…
Разумеется, я придерживаюсь противоположной точки зрения, — невозмутимо продолжал Бусс. — Иначе я не сидел бы с коллегой Скаффом в этой комнате вместе. Я думаю, что для общества кукол полезнее разделить права на «больше и меньше», а обязанности — поровну.
— Но разумнее было распределить поровну и права и обязанности, как этого требует справедливость, — резонно заметил Тик-Так.
— Ну нет, это годится разве что для людей, — не согласился Скафф. — Для кукол мы должны поддерживать внутренний конфликт или, как выражается наш великий Сакалева, «создавать внутреннее сопротивление».
— Но сами-то вы понимаете, что это несправедливо?! — взволнованно произнёс Часовщик.
— А вот этими вопросами занимаемся не мы! — вдруг жестко оборвал Бусс и холодно посмотрел на Тик-Така.
— Да! Да! — поддержал Скафф. — Справедливость в вашем толковании есть эмоциональная человеческая категория, а мы — математики. И всякие там эмоции мешают достижению высшего совершенства, к которому идём мы, куклы. А впрочем, вам, наверное, следовало бы побеседовать на эту тему с историком Маоной и поэтом Шнявой: они-то на этом деле собаку съели.
Математики замолчали и выжидающе уставились на Часовщика. В их глазах явно сквозило нежелание продолжать беседу. Тик-Так пожелал им успеха в работе. В ответ они сухо поклонились.
Совершенно обескураженный, Тик-Так снова оказался на веранде. Ах, как не хватало ему сейчас милых, насмешливых и добрых друзей. В их обществе было всё просто и естественно и поэтому свободно и красиво. Но Тик-Так решил до конца постичь дух этой странной страны. И, тяжело вздохнув, он направился к двери, на которой значилось:
ИСТОРИК МАОНА
ПОЭТ ШНЯВА
Постучав, он вошел. Убранство комнаты приятно поразило Тик-Така. Здесь всё было по-домашнему. Дрова потрескивали в камине перед которым задумчиво сидел поэт Шнява, пошевеливая кочергой поленья. Историк Маона раскинулся на диване, укрыв ноги ярким шотландским пледом, и читал «Жизнеописание двенадцати цезарей» Светония.
— Входите, входите, — приветствовал поэт вошедшего Тик-Така, — и присаживайтесь к огню. Нет ничего приятней, чем посидеть и поболтать вот так, у камина. Не правда ли, коллега?
Поэт всех называл «коллегами», полагая, что в душе каждого скрыто великое поэтическое дарование и только условия и недосуг мешают каждому создать великие произведения поэзии.
— Да, да, входите, пожалуйста, — Маона прервал чтение и легко поднялся с дивана. Подойдя к Тик-Таку, он взял его под руку и повёл к камину.
— Располагайтесь запросто, — подвинулся поэт, — у нас здесь, знаете ли, без церемоний.
Тик-Так подсел к огню, и ему на мгновение показалось, что он снова сидит у костра в далекой Лапутии, его друг Брадобрей рассказывает какую-то небылицу, Кот Василий блаженно дремлет, греясь у костра, а Кошка Машка слушает, не перебивая, и щурится на прыгающие языки пламени. Часовщик даже слегка тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. И чтобы как-то завязать беседу, он спросил:
Тик-Так подсел к огню, и ему на мгновение показалось, что он снова сидит у костра в далекой Лапутии, его друг Брадобрей рассказывает какую-то небылицу, Кот Василий блаженно дремлет, греясь у костра, а Кошка Машка слушает, не перебивая, и щурится на прыгающие языки пламени. Часовщик даже слегка тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. И чтобы как-то завязать беседу, он спросил:
— Почему это в вашей комнате отсутствуют девизы?
— А-а! — Маона пренебрежительно махнул рукой. — Для того чтобы быть последовательным в своих убеждениях, не обязательно размахивать флагами. Разумеется, я полагаю, что все целесообразное совершенно, а совершенное — красиво. А впрочем, мой друг поэт Шнява проповедует обратное.
— Надеюсь, это не мешает вашей дружбе? — осторожно спросил Тик-Так.
— Напротив, мы ценим убеждения друг друга и получаем неисчерпаемое наслаждение от наших бесед, — мягко пояснил поэт Шнява.
— И что же является темой ваших бесед? — поинтересовался Тик-Так.
— Куклы, коллега, исключительно куклы, их прошлое, настоящее и будущее, — ответил Маона. — Мы производим самых совершенных и самых красивых кукол. Поэтому история нашей страны есть история усовершенствования кукол. Мы сами решаем, какие куклы нам нужны и в каком количестве, и регулируем их производство.
— Куклы делают кукол?! — удивился Тик-Так. — Обычно кукол делают люди.
— Вот, вот, — чему-то обрадовался Маона, — люди делают кукол для себя. Вдумайтесь: для себя. Но у нас — совсем другое. Куклы делают кукол не для людей, а для кукол.
— Но зачем? — удивился Тик-Так. — Во всем должен быть какой-то смысл — и он есть в желании сделать кукол лучше, чтобы они доставляли человеку больше радости…
— Вы упрощаете вопрос, — вмешался Шнява. — Нам совсем не нравится быть игрушками в руках людей, мы служим красивому и поэтому совершенному.
— Но красота ради красоты… — неуверенно произнёс Тик-Так, — это звучит несколько отвлечённо. По-моему, красота должна доставлять удовольствие.
— Вы неправы, коллега. Красота прежде всего должна служить совершенству, — убеждённо и пылко возразил поэт Шнява. — Только мы оказались способными создать культ красоты и совершенства! Разве вы не убедились в этом, увидав нашу восхитительную Трабаколлу?
Тик-Так неожиданно для себя торопливо согласился:
— Трабаколла — самая красивая и самая умная из кукол!
— Ну вот, видите, — довольно произнёс историк Маона. — Вы тем самым уже признали примат совершенства. Однако должен вам по секрету сказать, что сейчас мы изготовляем ещё две красивейшие куклы — Марсальяну и Трикандину.
— И не удивлюсь, — заметил поэт Шнява, — что нашей очаровательной Трабаколле придётся уступить пальму первенства одной из двух претенденток на её место. На всякий случай я уже начал писать поэмы, посвященные Марсальяне и Трикандине.
— А что же тогда будет с Трабаколлой? — спросил Тик-Так, и смутная тревога сжала его сердце.
— Что будет? — переспросил Маона. — О-о! Ничего особенного. Просто мы поместим её в Музей истории, и она останется бесценным для истории экспонатом.
— Но ведь это несправедливо по отношению к Трабаколле! Сегодня вы поклоняетесь ей и считаете своей повелительницей, а завтра спокойно собираетесь упрятать её в музей! — взволнованно произнёс потрясённый Тик-Так.
— Трабаколла занимает своё положение лишь потому, — назидательно и строго сказал Маона, — что сегодня она самая красивая из кукол. Но если завтра её место займет другая, мы будем поклоняться ей. Потому что мы поклоняемся Красоте в лице куклы, а не самой кукле.
— Но где же гуманность и уважение к кукле как личности? — не унимался Тик-Так.
— Ну, это чисто человеческие категории, — пренебрежительно отмахнулся Маона, — они лишь мешают прогрессу в совершенствовании кукол. У людей — старые умирают, а у нас — старое и несовершенное уничтожается либо попадает в Музей Истории Кукол. Поэтому Трабаколле ещё повезло — её не станут расшивать, чтобы использовать сохранившиеся годные детали для изготовления новых кукол. Рано или поздно ей все равно придётся занять место в отделе экспонатов.
Тик-Така настолько ошеломила перспектива, которую его собеседники считали нормальной и даже в чем-то завидной, что он оказался совершенно неспособным поддерживать далее разговор. Перед глазами неотступно стояла Трабаколла, прекрасная и грустная. Разговор кое-как ещё тянулся, но ничего более не могло отвлечь мысли Тик-Така от угрозы, нависшей над Трабаколлой. Поэтому он воспользовался первым удобным предлогом, чтобы покинуть Маону и Шняву.
В раздумье сидел Часовщик в беседке, стараясь справиться с охватившим его волнением. Ощущение неестественности, чего-то придуманного — но придуманного неправильно! — не покидало его.
Куклы, куклы, куклы… рациональные, целеустремленные, честолюбивые… Да полноте, куклы ли это? Разве такими мы привыкли видеть кукол? Кукол, которых мы нянчим в самом раннем детстве, с которыми играем, начав ходить в школу, и которыми восхищаемся, став взрослыми!
Нет, это были не куклы, то есть не вполне куклы. Они очень напоминали настоящих кукол внешне, но внутренне… И потом они сами изготовляли себе подобных. Куклы делали кукол и даже всякий раз улучшали себя! И всё это продуманно, планомерно и непрерывно… Нет, это совсем не куклы! Кукол изготовляют люди, и люди любят кукол, а куклы должны любить людей. И жизнь настоящих кукол неразрывно связана с жизнью людей. Но в этой стране все было не так… Эти куклы жили своей жизнью, они бунтовали против людей, не признавая их превосходства… Они даже сумели подчинить людей коварным и неожиданным образом. У них хватило ума усыпить бдительность доверчивых людей изобилием, преследуя страшную цель — превратить человека в животное. О-о! Это были опасные, хитрые и коварные куклы. Внешне добродушный и покладистый вид кукол вводил в заблуждение, но Тик-Так хорошо понимал, что именно они, куклы, объявили войну человеку. И пока, вынужден был признать Тик-Так, поле незримой и бескровной битвы оставалось за куклами. Это был бунт кукол, бунт машин против живого, радостного, трепетного, которое живёт в человеке и делает его жизнь полной, сочной и яркой. Бунт против человека, который страдает и радуется, любит и ненавидит, рождается и умирает…
Легкое прикосновение руки вывело Тик-Така из охватившего его оцепенения. Он поднял глаза и увидел Трабаколлу. И снова он поддался очарованию её красоты, и вновь с необыкновенной силой вспыхнуло в нём чувство жалости к этой маленькой девочке с голубыми глазами, в которых светилась печаль. И хотя перед ним стояла всего-навсего кукла, Тик-Така не покидало ощущение, что и она в своей стране — жертва чьей-то злой и непреклонной воли. Безошибочным чутьем Тик-Так ощутил, что Трабаколла совсем, совсем другая, что это — настоящая кукла из страны людей и что она сама понимает, как страшен окружающий её мир, утопающий в цветах.
— Вот и вы, наконец, — тихо сказала она, — я ждала вас, но не вытерпела и отправилась на розыски. Но вы, кажется, чем-то расстроены? Или вам не понравилась моя страна?
— Нет-нет… — поспешно ответил Тик-Так, — но она мне показалась несколько необычной… поразительно необычной!
— Вы говорите не то, что думаете, — с упреком сказала Трабаколла. — Вам очень не понравилась Страна Кукол. Я это вижу и… и… и это меня не удивляет, — вздохнула Трабаколла. И вдруг, без видимой связи, прибавила: — Обещайте мне говорить только правду.
— Хорошо, я буду говорить только правду. Поэтому я скажу: вы первая из кукол, которая говорит нечто обратное тому, в чем убеждены её подданные.
— Убеждены? — в раздумье протянула кукла. — А вы действительно думаете, что они убеждены?
— Мне показалось, что это так… И меня это испугало. Мне кажется, они нетерпимы, и я удивлён, что они прощают вам особое отношение к тому, что они проповедуют.
Трабаколла рассмеялась:
— Я думаю, что заплатила бы головой за свои мысли и слова, если бы не была первой куклой страны. Мне всё прощается. Хотя я часто думаю, что мои подданные постараются избавиться от меня при первом удобном случае. Я каждый день позирую при изготовлении кукол, которые должны превзойти меня в совершенстве и красоте. И при очередном конкурсе чувства членов Совета ко мне скажутся на окончательном провозглашении победительницы…
— Но почему они вас не любят, Трабаколла?
— Почему? Да потому, что я хочу играть, кататься на качелях, бегать в саду… Словом, я хочу быть настоящей куклой, а не манекеном. Я хочу играть, как кукла! Но они не позволяют мне делать этого, потому что я могу повредить себе что-нибудь. Но это беспокоит их вовсе не потому, что они меня любят, а потому, что они дорожат не мной, Трабаколлой, а своим произведением. Меня — нет! Я создана быть не куклой, а символом прекрасного в образе куклы! Но я-то хорошо знаю, что я кукла! — Трабаколла в раздражении топнула ножкой. — Хочу быть самой обыкновенной куклой, которой играют дети! Ах, как бы я хотела, — вдруг неожиданно закончила она, — убежать из этой скучной и чересчур правильной страны. Из страны, в которой не смеются, не играют и не поют. Неужели вы не заметили, что у нас слишком серьёзная для кукол страна. Ну, скажите, что, по-вашему, должны делать куклы?