Она кивнула, стуча зубами.
Коридор впереди расширялся, заканчиваясь у огромной двойной двери, закрытой, как и все перед ней. На тусклом сером металле на готике было отчётливо вырезано единственное слово.
— ОБЕРОН —
Вот почему Гримальд проигнорировал дрожь Кирии. Он не мог отвести глаз от надписи, каждая буква которой была высотой с Храмовника.
— Я был прав, — прошептал реклюзиарх. — Это он.
Юрисиан уже был у двери. Одной человеческой рукой он провёл по поверхности запечатанных врат, а остальными руками начал работать за терминалом на стене. Его сложность потрясала, если сравнивать с теми, что стояли у предыдущих дверей.
— Он так прекрасен… — в голосе технодесантника одновременно звучали нерешительность и благоговение. — Он так величественен. Он переживёт орбитальную бомбардировку. Даже использование циклонических торпед против ближайших ульев едва ли повредит покрову этого зала. Он защищён пустотным щитом, бронирован лучше любого бункера, который я когда-либо видел… и запечатан… миллиардом или больше отдельных кодов.
— Ты справишься? — спросил Гримальд, проводя бронированными пальцами по букве ”О” на дверях.
— Я никогда не видел ничего столь удивительного и сложного. Это будет всё равно, что нанести на карту все звезды.
Гримальд убрал руку. Казалось, что он не расслышал ответ.
— Ты справишься?
— Да, реклюзиарх. Но потребуется от девяти до одиннадцати дней. И я хочу, чтобы ты прислал моих сервиторов, как только вернёшься.
— Так и будет.
Кирия Тиро чувствовала, как при виде имени слёзы проступают на глазах. — Я не верю в это. Он не может быть здесь.
— Он здесь, — сказал Гримальд, в последний раз взглянув на дверь. — Здесь механикус спрятали Ординатус Армагеддон после Первой войны. Это гробница "Оберона".
Когда они вернулись на поверхность, наручный вокс Кирии затрещал, привлекая внимание, а на ретинальном дисплее Гримальда замигала сигнальная руна.
— Тиро, слушаю, — сказала адъютант в коммуникатор.
— Гримальд. Говори, — произнёс капеллан в шлем.
Это было одно сообщение из двух разных источников. С Кирией связался полковник Саррен, его голос был похож на бессильный плач. Гримальд слушал резкий и повелительный тон Чемпиона Баярда.
— Реклюзиарх,— произнёс Храмовник. — Расчёт Старика был верным, как ты и предполагал. Враг уничтожил улей Гадес с орбиты. Грубая работа. Обычная бомбардировка — электромагнитной катапультой швырнули астероиды на беззащитный город. Чёрный день, брат. Ты скоро вернёшься?
— Мы уже на пути обратно, — сказал Гримальд и прервал связь.
Побледневшая Кирия опустила коммуникатор.
— Яррик был прав. Гадес горит.
Глава девятая Гамбиты
Враг не атаковал и на второй день. Со стен Хельсрича защитники наблюдали за пустошами — землю затмили корабли и выгрузившиеся кланы орков. Ксеносы разбивали примитивные лагеря и поднимали знамёна в небеса. Всё больше зелёнокожих вливались в орду из приземлившихся транспортов. Из вместительных крейсеров выгружали пузатые развалюхи-титаны.
На город смотрели тысячи грубо размалёванных вражеских стягов с эмблемами родов, племён и военных кланов орков, что собирались броситься в бой.
Имперские солдаты на стенах заметили эмблемы зелёнокожих и отплатили той же монетой. Над укреплениями взметнулись флаги — по одному на каждый полк, дислоцированный поблизости. Развевалось великое множество знамён Стального легиона — охряные, оранжевые, жёлтые и чёрные.
После возвращения с Западного Д-16 Гримальд лично установил штандарт Чёрных Храмовников среди остальных флагов. ”Стервятники пустыни” собрались и наблюдали, как рыцарь вгоняет древко знамени в рокрит, а затем принесли клятву, что Хельсрич не падёт, пока жив хотя бы один из его защитников.
— Возможно, Гадес и сгорит, — обратился Гримальд к солдатам вокруг, — но он горит, потому что враг боится нас. Он пылает из-за того, что зелёнокожие пытаются скрыть своё бесчестье, орки не хотят никогда больше видеть место, где они проиграли прошлую войну. Пока стоят стены Хельсрича, стоит и это знамя. Пока жив хоть один защитник, город никогда не падёт.
В подражание Храмовникам Кирия Тиро убедила модератуса установить рядом и символ Легио Инвигилаты. Из-за отсутствия знамени размерами подходящего людям — боги-машины несли огромные штандарты — взяли один из вымпелов, который украшал руку-оружие титана класса ”Боевой пёс” ”Палач”. Полотно прикрепили к древку и установили на стене между двумя знамёнами Стального легиона.
Солдаты на укреплениях ликовали. Модератус не привык к подобной реакции за пределами рубки любимого ”Боевого пса” и выглядел довольным. Пилот сотворил знак шестерни присутствующим офицерам, а секунду спустя и символ аквилы, словно испугался, что совершил ошибку.
Ветер ночью усилился и стал холоднее. Воздух почти очистился от постоянно витавшего запаха серы, и порывом ветра сорвало знамя 91-го Стального легиона с западной стены. Проповедники, прикомандированные к полку, вещали, что это предзнаменование — 91-й погибнет первым, если его солдаты не будут стоять насмерть, когда начнётся настоящий штурм.
Заходило солнце, и Хельсрич сотрясся от грохота, сопоставимого с шумом вихря в пустошах. ”Вестник Бури” вёл нескольких своих металлических сородичей к стенам, где большие титаны боевого типа могли стрелять поверх укреплений по оркам, как только те попадали в прицел.
Гвардейцам приказали отойти на сотни метров от богов-машин. Звуки выстрелов оглушили бы любого, кто оказался слишком близко, а каждое живое существо рядом с гигантскими орудиями погибло бы от огромного количества энергии, что высвобождалась при стрельбе.
Никто сегодня ночью в Хельсриче не смог уснуть.
Он открыл глаза.
— Брат, — раздался голос. — Старейшая Инвигилаты требует вашего присутствия.
Гримальд вернулся в город несколько часов назад. Он ожидал этого.
— Я молюсь, — ответил капеллан в вокс.
— Я знаю, реклюзиарх, — для знаменосца подобный формализм был редкостью.
— Она просит о моём присутствии, Артарион?
— Нет, реклюзиарх. Она ”требует”.
— Сообщи Инвигилате, что я уделю внимание принцепс Зархе не позднее, чем через час, как только закончу соблюдение обрядов.
— Я полагаю, что она не в том настроении, чтобы ждать, Гримальд.
— Тем не менее, она подождёт.
Капеллан снова закрыл глаза, как сделал это прежде, когда встал на колени в небольшом пустом кабинете командного шпиля, и продолжил шептать слова молитвы.
Я приближаюсь к амниотическому резервуару.
В моих руках нет оружия, и на этот раз атмосфера в кипящей от бурной деятельности рубке титана не напряжённая, а скорее агрессивная. Экипаж, пилоты, техножрецы… все они смотрят с нескрываемой враждебностью. Руки некоторых покоятся на поясах — поближе к вложенным в ножны клинкам или пистолетам в кобурах.
Видя это, я едва удержался от смеха, что оказалось нелегко. Они управляют величайшей в городе военной машиной, однако хватаются за церемониальные кинжалы и автоматические пистолеты.
Зарха, Старейшая Инвигилаты, плавает передо мной. Её морщинистое почтенное лицо искажают эмоции. А конечности каждые несколько секунд слегка конвульсивно подёргиваются — ответная реакция на связь с духом ”Вестника Бури”.
— Ты просила о моём присутствии? — говорю я ей.
Пожилая женщина временно замирает в жидкости и облизывает металлические зубы. — Нет. Я вызвала тебя.
— И это ваша первая ошибка, принцепс, — отвечаю я. — Ты можешь сделать ещё две, прежде чем разговор закончится.
Она брюзжит, её лицо выглядит отвратительно в молочной жидкости. — Хватит рисоваться, астартес. Я могу убить тебя на месте.
Я осматриваю зал и замечаю девять человек рядом со мной. Целеуказатели фиксируют всё видимое оружие, прежде чем вернуться к усохшему лицу Старейшей.
— Это будет глупо, — продолжаю я. — Никто здесь не способен даже ранить меня. Если же ты вызовешь восемь скитариев, ожидающих за дверями, то я превращу эту палату в склеп. И ты, принцепс, умрёшь последней. Можешь ты убежать от меня? Думаю, что нет. Я вытащу тебя из искусственного чрева на воздух, а когда начнёшь задыхаться, вышвырну сквозь глаз твоего драгоценного титана, чтобы ты сдохла голая и одинокая на холодной земле города, защищать который тебе не позволяет гордыня. А теперь, если ты намерена закончить обмениваться угрозами, предлагаю перейди к более важным вопросам.
Она улыбается, но я вижу, как губы кривятся от злости. Это в некотором роде даже красиво. Нет ничего чище ненависти. Из ненависти выковали человечество. Ненавистью мы поставили галактику на колени.
Она улыбается, но я вижу, как губы кривятся от злости. Это в некотором роде даже красиво. Нет ничего чище ненависти. Из ненависти выковали человечество. Ненавистью мы поставили галактику на колени.
— Я вижу, что ты не показываешь на этот раз лицо, рыцарь. Ты видишь меня, покажи, что ты скрываешь за посмертной маской своего Императора.
— Нашего Императора, — напоминаю я. — Ты только что совершила вторую ошибку, Зарха.
Я разомкнул на горжете замки шлема и снял маску. Воздух пах потом, маслами, страхом и насыщенными химикатами жидкостями. Я игнорирую всех и всё кроме Зархи. И, несмотря на это, я чувствую, как злость усиливается вокруг меня с каждой секундой — приятно стоять без шлема, ограничивающего чувства. Со времени планетарной высадки я только дважды снимал шлем на людях, оба раза при встречах со Старейшей.
Она внимательно смотрит на меня. — При нашей прошлой встрече я сказала, что у тебя добрые глаза.
— Я помню.
— Это так. Но я сожалею об этом. Мне жаль, что я вежливо говорила с тобой, богохульник.
Мгновение я не знал, что ответить на такое обвинение.
— Ты встала на опасный путь, Зарха. Я капеллан Адептус Астартес, я верен на своём посту благодати Экклезеархии Терры. Ты в моем присутствии заявила, что Император Человечества не твой бог, в то время как Он бог всего блистательного Империума. Я не слеп… к сепаратизму среди механикус, а теперь ты произносишь еретические речи перед реклюзиархом, перед избранным Императора.
— Ты богохульствуешь, а я обладаю полномочиями пресечь любую ересь, с которой столкнусь в Вечном крестовом походе. Нам нужно быть сдержанней, тебе и мне. Ты не будешь оскорблять меня ложными обвинениями в богохульстве, а я отвечу на твои вопросы относительно Западного Д-16. И это не просьба, соглашайся или я казню тебя за ересь, прежде чем твоя команда успеет обделаться от страха.
Я вижу, как принцепс сдерживает злость, а её улыбка полна изумления.
— Забавно общаться в подобной манере, — почти задумчиво произносит она.
— Я допускаю, что твоё понимание событий отличается от моего, — мой пристальный взгляд встречается с её оптической аугметикой. — Но достаточно разногласий. Говори, Зарха. Я отвечу на твои вопросы. Ради блага Хельсрича мы должны договориться.
Она поворачивается и медленно плавает в заполненном жидкостью саркофаге, затем, в конце концов, возвращается к моему лицу.
— Скажи мне почему, — спрашивает она. — Почему ты сделал это.
Я не ожидал такого первого вопроса. — Это Ординатус Армагеддон. Одно из величайших орудий, которым владеет Человек. Это война, Зарха. Для победы мне требуется оружие.
Она качает головой. — Этого мало. Ты не можешь использовать ”Оберон” только потому, что тебе захотелось. Она подплывает ближе и прижимает лоб к стеклу. Трон, она выглядит очень уставшей. Изнурённой, утомлённой и потерявшей надежду. — Он запечатан, потому что должен быть запечатан. Он не используется, потому что не может использоваться.
— Владыка кузни сам решит так ли это, — говорю я.
— Нет. Гримальд, пожалуйста, останови его. Ты причинишь боль всем силам механикус на планете. Это величайший дар слугам Бога-Машины. ”Оберон” нельзя оживлять. Будет богохульством использовать его в бою.
— Я не проиграю войну из-за марсианских традиций. Когда Юрисиан войдёт в последний зал он изучит Ординатус Армагеддон и даст предварительную оценку о пробуждении духа-машины. Помоги нам, Зарха. Мы не должны погибнуть тут напрасно. Трон Императора, ”Оберон” выиграет для нас войну. Ты что не видишь этого?
Она снова кружит в жидкости, ища ускользнувшую мысль.
— Нет, — наконец произносит она. — Не будет этого и не будет никакой реактивации.
— Меня огорчает необходимость проигнорировать твои желания, принцепс. Но я не остановлю изыскания Юрисиана. Возможно, оживление ”Оберона” за пределами возможностей Владыки кузни. И я готов умереть, зная эту правду. Но я не умру, пока не сделаю всё, что в моих силах, чтобы спасти город.
— Гримальд. — Она снова улыбается, как при нашей первой встрече. — Я получила приказ от своего командования убить тебя, прежде чем ты продолжишь свои действия. Исход может быть только один. Я говорю тебе сейчас, пока мы окончательно не разругались. Пожалуйста, не делай этого. Оскорбление механикус будет безграничным.
Я касаюсь бронированного воротника и активирую вокс-связь. В ответ приходит единственный импульс — подтверждение сигнала.
— Угрожая мне, ты совершила третью ошибку, Зарха. Я ухожу.
Со стороны тронов пилотов раздаются голоса.
— Моя принцепс, — произносит один.
— Да, Валиан.
— Мы получаем данные от ауспиков. Поступают четыре тепловых сигнала. Они над нами. Настенные орудия не отслеживают их.
— Нет, — говорю я, не отводя взгляда от Зархи. — Городская оборона не будет сбивать четыре моих ”Громовых ястреба”.
— Гримальд… Нет…
— Моя принцепс! — закричал Валиан Карсомир. — Забудьте о нём! Немедленно отдайте приказы!
Слишком поздно. Зал задрожал. Огромные бронеплиты титана приглушали шум снаружи, но гул всё равно был слышан: четыре корабля зависли в воздухе, их ракетные ускорители ревели, а чёрные силуэты затмевали лунный свет, сияющий сквозь окна.
Я оглядываюсь через плечо и вижу четыре десантно-штурмовых ”Громовых ястреба” — они нацелили тяжёлые болтеры и установленные на крыльях ракеты.
— Поднять щиты!
— Не нужно, — тихо говорю я. — Если вы попытаетесь включить щиты и воспрепятствуете моей попытке уйти, то я прикажу открыть огонь по капитанскому мостику. Пустотные щиты не успеют подняться вовремя.
— Ты убьёшь себя.
— Убью. И тебя. И твой титан.
— Не поднимать щиты, — говорит она, злость возвращается на её лицо. Команда мостика подчиняется, но нежелание чувствуется в каждом их движении и сказанном шёпотом слове. — Ты не понимаешь. Ввести ”Оберон” в бой это богохульство. Священные военные орудийные платформы должны быть благословлены лордом Центурио Ординатус. Без благословления дух-машины придёт в ярость. ”Оберон” никогда не будет функционировать. Разве ты не видишь?
Я видел.
Но видел и компромисс.
— Единственная причина, по которой механикус не вверяют одно из своих самых величайших орудий войны на спасение Армагеддона, состоит в том, что ”Оберон” не благословили?
— Да. Дух-машины взбунтуется. Даже если его удастся пробудить, он придёт в ярость.
В этих словах я вижу выход из нашей патовой ситуации. Если ритуалы механикус требуют благословления, которое невозможно дать, то мы должны просто сделать требование более приемлемым.
— Я понимаю, Зарха. Юрисиан не будет пробуждать Ординатус Армагеддон, и доставлять его в Хельсрич, — говорю я принцепс. Она смотрит на меня в упор, её зрительные рецепторы щёлкают и жужжат в жалком подобии человеческих эмоций.
— Он не будет?
— Нет. — Пауза длится несколько сердцебиений, пока я не продолжил. — Мы снимем пушку ”Нова” и доставим её в Хельсрич. В любом случае именно она нам нужна.
-Тебе не позволят осквернять тело ”Оберона”. Снять пушку это всё равно, что отрубить голову или вырвать сердце.
— Обдумай это, Зарха, поскольку мне уже надоело стоять здесь и выслушивать банальности механикус. Владыка кузни обучался на Марсе под руководством Культа Машины согласно древней клятве между астартес и механикус. Он относится с уважением к ”Оберону” и считает свою роль в его пробуждении величайшей честью в жизни.
— Если он верен нашим принципам, то он не сделает это.
— А если ты верна Империуму, то сделаешь. Подумай об этом, Зарха. Нам нужно это орудие.
— Лорд Центурио Ординатус направляется сюда с Терры. Если он прибудет вовремя, и если его корабль прорвёт блокаду, то у Хельсрича появится шанс увидеть, как ”Оберон” будет развёрнут. Больше я ничем не могу тебе помочь.
— Пока это всё что мне нужно.
Я думал, что всё закончилось. Пусть и не самым лучшим образом. Но это было не совсем так.
Едва я стал уходить, как она окликнула меня.
— Подожди секунду. Ответь мне на вопрос: почему ты здесь, Гримальд?
Я снова стою лицом к лицу с ней — с искривлённым древним существом в заполненном жидкостью саркофаге — она смотрит на меня механическими глазами.
— Поясни вопрос, Зарха. Мне не верится, что ты именно об этом хочешь сейчас поговорить.
Она улыбается. — Нет. Не об этом. Почему ты в Хельсриче, Гримальд?