Табард был разорван и измазан зеленовато-серой кровью ксеносов. От украшавших плечи капеллана свитков ничего не осталось, и лишь обрывки цепей показывали, что они когда-то там были. Доспех всё ещё поражал скрытой силой и безликой жестокостью, но если до войны он был чернее чёрного. То сейчас большая часть черноты была уже от огня и лазерных ожогов, которые усеивали броню подобно ушибам и царапинам. Теперь, когда краску содрали тысячи ударов и скользящих попаданий, основная часть доспеха выглядела тускло-серой.
Почему-то в броне появилось что-то от топорных ружей и танков с заводов Армагеддона: скромных, простых, но, несомненно, жестоких.
Другие Храмовники выглядели не лучше. Тот, кто нёс штандарт реклюзиарха, был так же потрёпан, как и Гримальд. Само знамя было изорвано — не многим больше чем обрывки, свисающие с древка. Воин в белом шлеме едва мог стоять, его поддерживали два рыцаря. Из вокс-передатчика доносился бессловесный хрип и кашель.
И это не сделало их человечнее, не раскрыло воинов под убранством и рыцарским снаряжением, а напротив, ещё сильнее обезличило. Как мог человек, даже генетически усовершенствованный на далёком мире, выжить после таких повреждений? Как они могут стоять перед своими сородичами и казаться столь разными?
— Привет, реклюзиарх, — произнёс Андрей. Он нёс разряженный усиленный лазган на плече. Штурмовик полагал, что так выглядит лихим и легкомысленным, и он был прав. По крайней мере, для докеров он выглядел именно так.
Голос Гримальда не был похож на рык или рокот — низкий, суровый и мрачный. Было легко представить капеллана на борту величественного готического корабля, когда он читал проповедь братьям во время путешествия через бесконечную холодную пустоту.
— Прими благодарность от Чёрных Храмовников, штурмовик. И вы, докеры Хельсрича.
— Мы подошли вовремя, я думаю, — добавил Андрей, небрежно кивнув и продолжая улыбаться, показывая, что его ничуть не беспокоит разговор с израненными воинами, которые возвышались в окружении трупов ксеносов. — Но доки, они выглядят нехорошо. Я больше не слышу приказов. Зато я вижу вас, благородные сэры, и думаю: возможно, вы их мне и отдадите.
Наступила пауза, но не тишина. Город никогда не замолкал — доносились звуки ружейного огня и хлопки отдалённых разрывов снарядов.
— Все подразделения направлены к убежищам. Гвардия, ополчение, астартес. Все.
— Даже не зная мнение капитана, мы следовали туда. Но есть кое-что ещё, сэр.
— Говори, — Гримальд отвернулся, служивший лицом серебряный череп свирепо уставился на пылающий коммерческий район в нескольких улицах отсюда.
— Один из ваших рыцарей погиб в доках. Мы спрятали тело от шакалов. Судя по гравировке на доспехе, его звали Анаст.
Астартес в белом шлеме заговорил, словно с полным ртом каши.
— Анаст умер… когда мы десантировались… прошлой ночью. Жизненные показатели быстро угасли. Смерть достойная воина.
Гримальд кивнул, внимание капеллана вернулось к людям.
— Как твоё имя? — спросил реклюзиарх штурмовика.
— Рядовой Андрей, 703-я дивизия штурмовиков Стального Легиона, сэр.
— А тебя? — он спрашивал каждого человека в строю, кроме последнего, которого и так узнал.
— Начальник доков Томаз Магхерн, — наконец усмехнулся рыцарь. — Рад видеть тебя в бою. Подобная храбрость достойна авангарда.
По коже Магхерна пошли мурашки — не от страха, но от неловкости положения. Что ответить? Сказать, что это честь для него? Или признаться, что всё тело болит, и он сожалеет, что вызвался участвовать в подобном безумии?
— Спасибо, реклюзиарх, — выдавил Томаз.
— Я буду помнить и ваши имена, и ваши деяния в этот день. Всех вас. Хельсрич может пылать, но война не проиграна. Имя каждого из вас будет выгравировано на чёрных каменных колоннах Зала Доблести на борту ”Вечного Крестоносца”.
Андрей кивнул. — Я очень польщён, реклюзиарх, как и любезные и замечательные господа рядом со мной. Но если вы ещё сообщите моему капитану, я буду совсем счастливым.
Раздавшийся из вокс-передатчика реклюзиарха резкий звук был похож на смесь кашля и рычания. Томазу потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что это смех.
— Так и будет, рядовой Андрей. Даю слово.
— Надеюсь, что это также произведёт впечатление на даму, на которой я собираюсь жениться.
Гримальд не был уверен, что на это ответить, и довольствовался следующим. — Да. Хорошо.
— Какой оптимизм! Но да, сначала мне надо её найти. Куда теперь направимся, сэр?
— На запад. К убежищам в Сульфа Комерциа. Инопланетные псы насмехаются над нами, — реклюзиарх указал направление массивным молотом, чьё силовое поле пока было отключено. Вдали между складами и мануфакториями полыхали купола.
— Смотрите. Они уже в огне.
Но Приам не смотрел туда же, куда остальные. Внимание мечника привлекло что-то в покрытых густым смогом небесах.
— Что это? — он показал на мчащийся вниз шар пламени. — Быть этого не может.
— Может, — ответил Гримальд не в силах отвести взгляд от увиденного.
— Есть! — радостно закричал Андрей, когда к земле устремилось ещё несколько похожих объектов, оставляя огненные следы, словно кометы.
— Что это? — спросил Магхерн, сбитый с толку ликованием штурмовика и почтением рыцарей.
— Десантные капсулы, — ответил реклюзиарх. В свете ближайших горящих танков серебряный череп казался янтарным. — Десантные капсулы астартес.
Глава семнадцатая В огне битвы, на наковальне войны
Район Сульфа Комерциа был бастионом резервов ополчения и опорным пунктом противовоздушной обороны доков.
Немногочисленные турели — как укомплектованные людьми, так и автоматические — которые ещё оставались на крышах зданий, смолкли. Квартал пылал. Натиск орочьих истребителей и бомбардировщиков больше никто не сдерживал, и ксеносы обрушили смертоносные грузы вниз.
Сульфа Комерциа служил торговым центром западных доков и в мирное время был плотно заселён; также именно в нём построили больше всего наземных убежищ от непогоды, немалая часть которых уже была разрушена зелёнокожими. Враги беспрерывно наступали на этот район порта, но вовсе не из-за сопротивления имперских войск, а из-за того, что здесь было кому выпустить кровь, и было что разрушать. Оставить этот практически уничтоженный и нежилой квартал означало оставить в нём надолго и зелёнокожих — с восторгом в диких глазах предающихся беспощадной резне.
Спустя несколько лет после войны, майор Лак из 61-го Стального легиона в личном дневнике сокрушался о ”невероятном количестве жертв среди гражданских”, которые сопровождали сражение в доках. Он охарактеризовал разрушение Сульфа Комерциа, как ”одно из самых кровопролитных событий осады Хельсрича, которое даже в мечтах не был способен предотвратить ни один человек, ни один танковый батальон, ни один легион титанов”.
В коммерческом центре мало что напоминало былое великолепие. Особняки богатых торговых семей сгорели также как и склады; а те несчастные, что решили остаться в своих домах, а не отправиться на поиск подземных муниципальных бункеров, разделили судьбу тех горожан, кто оказался в ловушке в разрушенных противопогодных убежищах. Ксеносы атаковали без пощады, и никакие отряды личной стражи, вне зависимости от уровня подготовки, были не способны защитить имения своих господ от затопившего доки прилива зелёнокожих.
Самая известная защита — та, которую пропагандистская машина улья использовала для поднятия боевого духа — совсем не оказалась, как можно было бы подумать, той, где враг понёс максимальные потери. Больше всего ксеносов при обороне поместья уничтожила Полиция дома Фарвелиан, это подразделение в течение семи поколений служило благородной семье Фарвел. История об их продолжительном сопротивлении немногим пришлась бы по душе — комиссар Фальков и полковник Саррен понимали, что говоря по правде, глубокоуважаемый дом Фарвел абсолютно справедливо в глазах простых людей считался декадентскими свиньями, а его многочисленные наследники не были чужды политическим скандалам, финансовым расследованиям и слухам о мошенничестве в торговле. Короче говоря, они мастерски сопротивлялись во время боёв в доках из-за того, что умелыми махинациями проложили себе путь к огромному богатству и держали в полной боевой готовности армию из шестисот солдат.
И, как было отмечено в имперских отчётах, Фарвелы отказались предоставить своих людей на защиту доков или в городское ополчение.
Такая многочисленность и послужила причиной их гибели. Как только по рядам орков прошёл слух, что в обороне доков появился опорный пункт, и он располагается в поместье Фарвелов — ксеносы всей ордой обрушились на него, сломили упорное сопротивление, а заодно и род Фарвелов.
Самой выдающейся обороной официально провозгласили другую — совсем не похожую на обречённый эгоизм. Дом Тарацин защищали всего пятеро наёмников — выходцы с другого мира — они обороняли скромный особняк партизанскими действиями и автоматическими ловушками в течение девятнадцати часов. И пусть захватчикам удалось разрушить поместье, после окончания боёв в доках нашли семерых выживших представителей семьи Тарацин. Их позиции сильно укрепились с началом восстановления города, а четыре дочери лорда Гелия Тарацина неожиданно оказались завидными парами для ослабленных и потерявших наследников благородных семей.
СС/46 — одно из нескольких убежищ, которое ещё не было разрушено ко второму дню кипевшего в порту сражения — спасли от уничтожения в самый последний момент.
Подобно удару молнии первая десантная капсула врезалась в шоссе прямо перед центральным входом в купол. Толпу орущих на улице орков охватило смятение, несколько тварей были сожжены пламенем тормозных двигателей или расплющены под тяжестью летательного аппарата.
Края капсулы, взрываясь, разошлись, ударили о поверхность рампами и измололи тех из зелёнокожих, которые успели опомниться и начали долбить топорами зелёный корпус.
Дождь из ещё нескольких капсул пролился в доки, породив своим приземлением разрушения аналогичные первой.
Последовательно уничтожая всё вокруг болтерами и шипящим, словно из глотки дракона, химическим пламенем огнемётов — Саламандры присоединились к своим братьям Храмовникам в защите улья Хельсрич.
— Нас семьдесят, — обращается он ко мне. Семь отделений.
Его зовут В’рет, сержант шестой роты Саламандр. Прежде чем я ответил, он произносит что-то одновременно и смиренное, и неожиданно почтительное. — Реклюзиарх Гримальд, для меня честь сражаться рядом с вами.
Это признание потрясает меня, и я не уверен, что сумел скрыть удивление в голосе, когда ответил.
— Храмовники в долгу перед вами. Но скажи мне, брат, зачем вы пришли сюда?
Вокруг нас мои рыцари и воины В’рета рыскают среди павших, добивая раненных орков мечами в горло. Штурмовик и его докеры следуют примеру астартес и используют штыки лазганов.
В’рет отстёгивает зажимы шлема и снимает его. Даже тем, кто служил прежде рядом с Саламандрами, непросто бесстрастно смотреть на лицо одного из сыновей Ноктюрна. Геносемя примарха реагирует на порочную радиоактивность поверхности их планеты. Пигментированная кожа В’рета такая же тёмно-серая и чёрная, как у всех воинов Саламандр, которых я видел без шлема. У его глаз нет зрачков и радужных оболочек. В свою очередь В’рета приводит в замешательство окружающий вид — сержант смотрит красными, словно угли, глазами, как будто кровь заполнила глазницы и затмила все остальные цвета.
Его настоящий голос — низкий, похожий на звук магмы, которая течёт по поверхности мрачного, бесплодного и серого родного мира Саламандр. Легко сделать вывод, что эти воины выходцы с планеты с реками лавы и вулканическими хребтами, что извергаются в чёрное небо.
— Мы последние из Саламандр на орбите. Повелитель Рождённых в Огне призвал нас, и мы повиновались.
Мне знаком этот титул. Я много раз слышал, как им именовали магистра их ордена.
— Магистр Ту’Шан, да продолжит Император благоволить ему, сражается далеко отсюда, брат. Саламандры проливают кровь врагов во многих лигах восточнее у реки Болиголова, почерневшей от инопланетной мерзости.
В’рет склоняет голову в официальном поклоне, а затем устремляет пристальный взгляд красных глаз на купол убежища в конце улицы.
— Так и есть, и я рад слышать, что мои братья сражаются настолько хорошо, что заслужили такие слова от вас, реклюзиарх. Повелитель Рождённых в Огне воюет вместе с машинами Легио Игнатум и Инвигилаты.
— Тогда ответь на мой вопрос, ведь время не на нашей стороне. Хельсрич пылает. Ты останешься? Ты будешь сражаться вместе с нами?
— Мы не останемся. Мы не можем остаться.
Я подавляю гнев от разочарования, а Саламандра продолжает говорить.
— Нас семьдесят воинов, и нас избрали, чтобы мы десантировались именно здесь и удерживали вместе с вами доки. Мой повелитель и магистр услышал о вопиющем истреблении мирных жителей в захваченных прибрежных районах улья.
— Мало сообщений достигает наших союзников на планете. От них мы получаем также немного.
— Саламандры увидели твоё тяжёлое положение, благородный реклюзиарх. Магистр Ту’Шан услышал. Мы его клинок и его воля, мы обеспечим выживание большинства невинных душ улья.
— И затем вы уйдёте.
— И затем мы уйдём. Наш бой идёт на берегу Болиголова. Наша слава там.
Уже одного этого поступка достаточно, чтобы заслужить мою вечную благодарность. Впервые за десятилетия эмоции мешают мне говорить. Это всё, что нам нужно. Это спасение.
”Теперь мы сможем поквитаться с ними”.
Я снимаю шлем и вдыхаю серный воздух Хельсрича впервые за… недели. Месяцы.
В’рет глубоко вдыхает вслед за мной.
— Этот город, — он улыбается, белизна зубов контрастирует с ониксом кожи, — он пахнет, как дом.
Моей коже приятно от горячего ветра. Я протягиваю руку В’рету, и он пожимает моё запястье — союз между воинами.
— Спасибо, — говорю я и встречаюсь взглядом с нечеловеческими глазами сержанта.
— Если вы нужны где-то ещё, — В’рет прямо смотрит мне в глаза, — тогда исполните свой долг, благородный реклюзиарх. Мы будем стоять рядом. И вместе не позволим докам пасть.
— Сначала расскажи мне об орбитальной войне. Есть новости с ”Крестоносца”?
— Ситуация по-прежнему патовая. Печально это произносить, но это так. Мы изнуряем врага, битва за битвой, но это всё равно, что стрелять по скале. Немного можно добиться против такого подавляющего превосходства в силах. Пройдут ещё недели, прежде чем ваш Высший маршал сможет рискнуть начать полноценный штурм, чтобы освободить небеса. Он прозорливый воин. Мои братья и я имели честь служить с ним в одном флоте.
Слушая сержанта, я обретаю надежду. И связь с тем, что находится за разрушенными стенами этого проклятого города. Я требую от него больше.
— Что с ульем Темпест? Они пострадали, как и мы.
— Пал. Оставлен врагам, войска отступили. Последнее сообщение от тех, кто уцелел среди командования, гласило, что город покинут, а отступившие выжившие пробиваются по суше на соединение с полками Имперской гвардии, которые сражаются рядом с моим повелителем и магистром.
Разрозненные силы защитников и подразделения гвардейцев пересекают сотни километров пустошей. Такое упорство заслуживает восхищения.
Этот мир никогда не оправится полностью, это очевидно. Фатализм не свойственен мне, но и в самообмане нет ничего достойного. Всё что мы сможем сделать, бросая вызов — продать свои жизни, как можно дороже. Мы сражаемся не из-за того, что можем победить, а из ненависти.
У этого Саламандры, брата, есть своя судьба за пределами Хельсрича. Я принимаю это.
— Координируйте рассредоточение отделений с сержантом Бастиланом. Сконцентрируйте усилия на самых западных кварталах, там находится большая часть противопогодных убежищ. Бастилан предоставит необходимые частоты вокса, чтобы вы могли связаться с защищающими гражданских штурмовиками. Не ожидайте постоянной связи. Множество ретрансляционных вокс-башен разрушено.
— Будет сделано, реклюзиарх.
— За Императора. — Я отпускаю запястье В’рета. Его ответ необычен и передаёт уникальность его ордена.
— За Императора, — произносит он, — и Его народ.
Юрисиан, Владыка кузни и рыцарь Императора, откинул голову назад и рассмеялся. Храмовник не веселился так уже много лет — у него вообще не было чувства юмора. Однако, то, что он видел сейчас показалось технодесантнику чрезвычайно забавным. Поэтому он и смеялся.
Эхо разнеслось по огромному залу, отражаясь от далёких армированных металлом каменных стен и массивных адамантовых очертаний, которые расположились во тьме в пятидесяти метрах впереди.
Ординатус Армагеддон. ”Оберон”.
За последние часы единственным звуком в зале был шум брони Юрисиана — покрытый керамитом доспех щёлкал и стрекотал, когда Храмовник расхаживал вокруг великого оружия. Технодесантник обошёл ”Оберон” десятки раз: пристально рассматривая, сканируя, изучая каждую деталь, как собственными глазами, так и через ауспик брони.
Без сомнения это было самое прекрасное творение, какое он только видел аугметическими глазами. Возможно, Храмовнику было и далеко в эстетике до поэта или художника. Но не в этом дело. В пробуждённом ”Обероне” будет всё очарование Империума. Триумф проектирования и воплощения, величайший успех в изысканиях человечества в создании нового оружия уничтожения врагов.