«Бывший до Леонова редактором газеты Ципоркис и в частях не бывал, — говорила потом Янышева. — С приходом Леонова связи с частями укрепились, газета стала живее».
В селе Тягинка, куда в первой половине октября отошла 15-я Инзенская дивизия, Леонов стал свидетелем срочного прибытия Первой конной армии Будённого.
«В воздухе взметалась пыль, летели тачанки с пулемётчиками, мчались кони, гудела земля. У меня осталось впечатление буйного горячего ветра» — так говорил об этом Леонов годы спустя. Бог его знает, что думал он на самом деле и когда говорил, и когда видел всё это.
Писал в газету Леонов один: рассказы о боях, стихи, лозунги — всё было его работой, разве что врач из санотдела публиковал иногда медицинские заметки на тему «Как уберечься от переносчиков сыпного тифа» и т. п.
Во второй половине октября, когда врангелевское наступление захлебнулось и началось контрнаступление Южного фронта красных, Леонов вместе с дивизией двинулся на двух своих тачанках из Тягинки в Борислав, а оттуда путь лежал на Каховку.
Десятилетия спустя, по просьбе тех или иных собеседников, Леонов вспоминал всего несколько случаев из Гражданской войны, никогда, впрочем, не связанных с убийством или насилием.
«Какие бывали встречи! В небольшом городке делаю армейскую газету, — пересказывали речи Леонова мемуаристы. — Тут и редакционный стол, „верстаки“ и прочее. Однажды вечером сижу, пишу фельетон. Вдруг входят будённовцы. И знаете, головы их где-то за притолокой, ну совсем как у Гоголя. Из „Вия“. Впереди — богатырь с усами и в папахе — Шевченко. „Кто, — говорят, — тут начальство? Ага — ты? Мы у тэбэ ночевати будэмо“. Вошли, поскидали бурки, оружие сняли и в хате сразу повернуться негде стало.
„Только прошу ничего не воровать, — говорю. — Знаете, казённое имущество“.
Смеются, но обещают. „Старшой“ долго беседовал со мной перед сном. Никогда не забуду неповторимость, мощь и силу и лаконизм его насмешливой речи. „Ворвались мы в город N. Пилсудчиков порубали. Водки выпили и вперёд! Сейчас идём на Врангеля!“».
Или иную картинку Леонов не раз вспоминал, будто камертон, по которому настраиваются события тех лет: «Ночь, горит костёр, и какие-то люди в бурках осатанело пляшут, а на них алые отблески огня».
Все эти воспоминания, между прочим, шли в печать, хотя хитрый Леонов наверняка с закавыкой прицеплял к своей зарисовке словцо «осатанело»…
Ну а про иные жуткие моменты он не говорил десятилетиями.
Хотя было что вспомнить.
Архангельские чекисты, разобравшиеся в документации, сохранившейся после ухода белых, нашли конкретные данные по Леонову и по нескольким иным бывшим офицерам, мобилизованным в Красную армию.
Ещё до штурма Перекопа в Инзенскую дивизию пришла соответствующая депеша. На леоновское счастье, проходила она, естественно, через политотдел, к которому он был причислен.
Инструктором политотдела служила, как ни странно, бывшая княжна Софья Александровна Аргутинская-Долгорукая, вступившая в коммунистическую партию и пришедшая к большевикам. Она сверяла списки бывших офицеров, по которым нужно было провести расследование, направив их в дивизионный трибунал, и обнаружила там фамилию редактора «Бюллетеня».
Наверное, они были дружны — Софья Александровна и Лёня; ничем иным её жест объяснить нельзя: она просто вычеркнула его фамилию, и всё. Чем сберегла ему жизнь.
Остальных, попавших в список, немедленно арестовали и увезли. Больше Леонов их не видел.
Тогда Леонов во всей полноте осознал ужас раз и навсегда приговорённого к смерти: он начал понимать, что это клеймо будет на нём всю жизнь. И ещё неизвестно, долгой ли она окажется…
«Ух, стра-а-ашно!»
«Генералов песня спета, / Бьём барона прямо в лоб, / Знамя Красное Советов / Понесём за Перекоп…» — такую передовицу сочинил Леонов накануне легендарного прорыва в Крым. Она, правда, так и не появилась в газете.
Инзенцы, в том числе и Леонов со своей боевой типографией, стояли в селе Строгановка возле Сиваша.
Главный удар Красной армии был намечен в тыл белогвардейцам: неожиданной атакой через ледяной Сиваш при отвлекающем прямом ударе на Перекоп. Прорыв был произведён силами именно 15-й Инзенской дивизии: леоновские однополчане, в числе которых была и упомянутая Александра Янышева, пошли ночью сквозь чёрные сивашские воды.
Но надо сказать, что не только они участвовали в том прорыве. В центре подразделений, совершивших одну из самых известных операций Красной армии, шла… ударная группа махновцев. Инзенская дивизия располагалась с одного фланга, Особая кавалерийская бригада Первой конной — с другого. А позади махновцев, для надёжности, разместили латышских стрелков. Мало ли что…
Первая попытка пройти через Сиваш была предпринята 4 ноября. Махновцы и 135-й полк 15-й Инзенской ушли в ночь по высокой воде. Но из-за прилива в Сиваше насквозь промёрзшие, заледеневшие бойцы вернулись назад.
Пятого ноября в Строгановку прибыла делегация: Сергей Каменев и Михаил Фрунзе, Будённый и Ворошилов; совещались. Леонов, работавший в политотделе, мог их видеть… Спустя десять лет он не раз будет сидеть с Ворошиловым за одним столом.
Седьмого ноября 1920 года до личного состава 15-й стрелковой Инзенской дивизии был доведён приказ, подписанный начдивом Раудмецом, военным комиссаром Бутковым и начальником штаба Ярчевским:
«Частям Южного фронта, и нашей дивизии в частности, к началу четвёртого года существования Республики Советов предстоит завершить победу над русской контрреволюцией, взять Крымский полуостров и навсегда покончить с врагами рабочих и крестьян.
Командирам, комиссарам и бойцам, учитывая всю важность момента и что борьба нашей республики решится за твердынями Крыма, напрячь все силы и всю волю к разрешению возложенных задач. Быть стойкими: помнить, что никакие жертвы не могут остановить бойцов Красной Армии в уничтожении её врагов…»
Приказ размножили через редактируемую Леоновым газету.
Следующую попытку штурма предприняли 8 ноября.
Первыми шли части 15-й Инзенской и 52-й дивизий — на этот раз они пересекли Сиваш и ошарашили ничего не ожидавших белых. 9 ноября их усилили подошедшие следом махновские части.
«Лавой хлынули через Сиваш, — так рассказывал Леонид Леонов о событиях тех лет в дни очередного советского юбилея. — Разве её остановишь, раскалённую человеческую лаву! Таких сил нет в природе. <…> Это был ветер. Ураган. Пёстрая лента. Стальная пружина крутилась, разворачивалась с гиком, в храпе коней и топоте копыт… Прокатилась мимо Джанкоя и… Ух, стра-а-ашно, ух, стра-а-ашно!»
Действительность конечно же была чуть сложнее: стальную пружину едва не скрутили обратно в первые же дни.
С 9 ноября Инзенская дивизия и кавалерия Махно штурмовали глубоко эшелонированные Юшуньские позиции — последнюю преграду на пути в Крым. Но 11 ноября белогвардейские части стремительно прорвали фронт Инзенской дивизии и стали заходить в тыл штурмовавшим Юшуньские позиции 51-й и Латышской дивизиям.
Появление белых частей в тылу предвещало почти неминуемое поражение, стихийное бегство через Сиваш и катастрофу всей военной операции.
На ликвидацию прорыва были брошены части 2-й Конной армии под командованием Филиппа Миронова и, как уже можно догадаться, вновь Крымская группа махновцев. В жутком бою белогвардейский кавалерийский корпус был фактически уничтожен.
После штурма Сиваша полурастерзанная Инзенская дивизия с боями вошла в Джанкой. Леонов был в составе передовых частей и стал свидетелем погони за оторвавшимся от своих белогвардейцем на улицах города.
Именно из Джанкоя 16 ноября 1920 года Фрунзе отправил Ленину телеграмму: «Сегодня наша конница заняла Керчь. Южный фронт ликвидирован».
Инзенскую дивизию перебросили на Симферополь, а затем отвели в селение Алёшки — чтобы обновить, подлечить и отправить на Польский фронт.
Что касается воинства Махно, то в конце ноября Красная армия вероломно и последовательно начала уничтожать подразделения своих бывших союзников, и Инзенская дивизия, где служил Леонов, ещё успела приложить к этому руку. Леонова перевели в другое место в конце января — и как раз с января инзенцы начали гонять по Одесской и Херсонской губерниям тех, с кем недавно шли через Сиваш.
Когда Леонов говорил, что мировоззрение его сложилось в Гражданскую войну, он, видимо, нисколько не кривил против истины. Тогда уже словно врождённое разочарование его в человечестве получило жуткие и кровавые подтверждения.
«И когда умирал какой-нибудь, елозя пробитым животом по несжатому полю, копошилось в нём безответное рыдание и делалась суета души», — напишет Леонов спустя два года в повести «Петушихинский пролом» об убитом в бою. И слово «человек» даже не произнесёт, заменив на безличное «какой-нибудь». И рыдание умирающего — безответное, как в самых первых стихах.
…Разрозненные и растерзанные махновские части с боями уходили на Украину, чтобы рассеяться там и навек пропасть…
Миновало
«Бледный юноша в потёртой шинели» — таким запомнил молодого Леонова один из его сослуживцев, неожиданно написавший уже всемирно известному писателю 30 лет спустя.
Он действительно выглядел очень молодо тогда, почти юно.
В минуты межгазетной работы Леонов пишет и «для себя»: в эти дни делает он первый вариант рассказа «Бурыга», который потом открывал многие его собрания сочинений. В бесконечных переездах рассказ потерялся; спустя два года Леонов восстановит его по памяти.
На привалах и в пору недолгого отдыха молодой газетчик и политработник понемногу приобщает красноармейцев к искусству. В числе прочего участвует в постановках самодеятельных спектаклей — скажем, «Женитьбы» по Гоголю. Любопытно, что тем же самым занимался и Михаил Шолохов примерно в то же самое время. Можно добавить, что Инзенская дивизия проходила через станицу Вёшенскую, правда, Леонов тогда ещё был в Архангельске. А сложись иначе, могли бы два главных советских писателя перекрестить свои дорожки ещё в юности, коснуться друг друга плечами и пройти мимо, не узнав… Добавим, что в Инзенской дивизии служил и человек, ставший прообразом Григория Мелехова, — Харлампий Ермаков, но тоже до приезда артиллериста Леонова.
Красноармейцы Леонова любили: когда-то он уже успел научиться играть и на гитаре, и на мандолине — то ли ещё в Москве, то ли уже в Архангельске; в любом случае, умения эти пригодились, тем более что пел он отлично и даже, напомним, выступал в составе сводного гимназического хора.
Упомянутый выше инструктор политотдела Софья Аргутинская-Долгорукая вспоминала: «Вижу, как сейчас, Леонида Леонова в армейском клубе в кругу бойцов и девчат — молодого, красивого, с озорной, непокорной, сбитой на бок чёлкой светлых волос, с гитарой или мандолиной в руках, поющего задорную, весёлую песню. Он и сам был очень остроумен, писал сатирические стихи, которые в полках нередко заучивали наизусть. Меня (очевидно, как старшую по возрасту и недавнюю студентку Политехнического института) Леонид Леонов приглашал, в числе других немногих, к себе домой. Он, как и все мы, стоял на квартире у кого-нибудь из крестьян. Помню, читал он свои рассказы или что-то вроде сказок. Читал великолепно. К тому же любил и умел „подать текст“: специально занавешивал окна, убавлял огонёк и без того еле мигавшей лампадки, словом, создавал настроение…»
Да и авторитет его в политотделе становился всё более высоким. Сохранился любопытный документ от 15 декабря 1920 года, выданный политотделом дивизии и заверенный подписью «начподива 15» Александры Янышевой.
«Сим удостоверяется, — сказано в документе, — что тов. Леонов Леонид действительно состоит на службе при Политотделе 15-й стрелковой Инзенской ордена Красной Армии дивизии редактором „Бюллетеня“ дивизии и по занимаемой должности имеет право пользоваться бесплатно телеграфом, телефоном и подводами от советов и комендантов при передвижении по служебным делам в районе расположения дивизии, а на основании приказа Народного Комиссариата по военным делам от 29 июля 1918 года за № 698 имеет право носить и хранить огнестрельное оружие».
Согласно документам, 24 января 1921 года Леонид Леонов — инструктор-организатор политотдела дивизии, уже переименованной из Инзенской в Сивашскую, был исключён из списков отдела и «провиантного, приварочного довольствия» и вместе со своим хорошим знакомым, начальником агитационно-пропагандистского отдела Александром Угаровым, отбыл в Одессу — в политотдел 51-й Перекопской ордена Боевого Красного Знамени стрелковой дивизии.
Спустя две недели после его отъезда типографию и редакцию «Бюллетеня», где отработал Леонов пять месяцев, во время очередного переезда окружила казачья часть. Заместитель начальника политотдела и экспедитор, с которыми Леонид напылил по украинским и крымским дорогам не одну версту, были сразу же убиты как большевистские агитаторы.
…А его, Леонова, судьба увела из-под удара.
Комплект дивизионной газеты, кстати, тогда же и пропал: пустили леоновские агитки казачки на самокрутки. Никогда нам не узнать доподлинно, что он сочинял всё это время, чем веселил и бодрил красноармейцев…
Красноармейские газеты
Двадцать девятого января Леонова назначили «сотрудником-литератором» газеты Одесского политотдела «Красный боец», поставили на все виды довольствия, но потом что-то передумали и переправили опытного газетчика на должность заведующего корреспондентским бюро дивизионной газеты «Красноармеец».
В Перекопской дивизии, занимавшейся одновременно и продразвёрсткой, и посевной, и охотой на местных «самостийных» бандитов, ухарей и гулёбщиков вроде Кошевого, Заболотного и Хмары, Леонов пробыл полтора месяца. Статьи свои подписывал псевдонимом Максим Лаптев.
Здесь он поднабрал материала для того, чтобы подступиться к тем самым «барсукам», которых опишет всего три года спустя в одноимённом романе.
И ещё в Одессе его ждёт очередная нервная встряска. В эти дни в город прибывают председатель Крымского ревкома Бела Кун и секретарь Крымского обкома РКП (б) Розалия Землячка. Они начнут массовые зачистки «белогвардейского элемента». В течение краткого времени тысячи бывших белых офицеров, воевавших на юге, были задержаны и тут же расстреляны…
Об этом, естественно, в политотделе знали.
Изрубленные белые на крымских дорогах, обочины, заваленные трупами, — всё это Леонову пришлось увидеть своими глазами.
«То была работа Землячки — страшная баба… подходишь — а у человека пол головы нет…» — рассказывал пол века спустя Леонид Леонов своему внуку Николаю.
В одном городе с вершителями «революционной законности» Леонов чувствовал себя крайне нервозно: никакой гарантии не было, что из Архангельска не придут теперь уже в Одессу новые списки с его фамилией.
Поседеть можно в таких ожиданиях…
К счастью, в марте Леонова снова переводят — в редакцию газеты, так же называющейся «Красный боец», но уже в Херсоне.
Двадцать первого марта Леонов был зачислен библиографом библиотечной секции политуправления 6-й армии «с исполнением обязанностей в лит. — издательск. отд.», как гласят архивные документы.
«Красный боец» выходил ежедневно, на двух, а иногда на четырёх полосах, тиражом от пяти до восьми тысяч.
Дебют Леонова в газете был в стихах — он отреагировал на подписание торгового договора с Англией (тема эта, после архангельских событий, была ему, надо понимать, близка). Стихотворение было обращено к возобновившим экономические отношения с Россией британцам и называлось «Поумнели»: «Верьте Лаптеву Максиму, / Не бывает, братцы, дыму / В нашем мире без огня…»
Следом были опубликованы обращение к врангелевцу («Твой чёрный герб — двухглавая ворона! / Но если ты, палач рабочих масс, / Способен к героизму хоть на час, — / Коль скорпион жалеет скорпиона, / Воткни свой штык поглубже в грудь барона, / Твой штык, который опозорил вас!»), социальные зарисовки («И всё как будто тряпкой вытер / Октябрь из памяти долой. / О где ты, грозный как Юпитер, / Властитель дум — городовой!») и прочие незатейливые сочинения сомнительной искренности.
Стихи перемежались фельетонами на ту или иную насущную тематику: поводы окружающая жизнь давала беспрестанно.
Война уже сошла на нет, красноармейский театр ставил шиллеровских «Разбойников», гарнизонный клуб объявлял вечер эсперанто; одновременно в городе свирепствовал такой сыпняк, что даже главный армейский доктор, комиссар местной санчасти, заболел и умер.
Дисциплина в частях тоже была не на самом лучшем уровне, о чём и начал писать Леонов на новом месте работы: то о красноармейцах, спекулирующих обмундированием, то о провинившихся коммунистах — последним посвящён памфлет «С камнем на шее (Заупокойная исключённым)».
Вообще сатирические вещи в красноармейской прессе Леонову удавались особенно хорошо: «выявить недостатки», дать кому-нибудь по шапке… Какая-то почти заинтересованность в этом чувствуется: особенно учитывая тот факт, что едва демобилизовавшись, Леонов очень долго не сможет (вернее, конечно же не пожелает) создать положительный образ коммуниста.
А вот от тех пассажей, где Леонов стремится писать высоким штилем, неизменно остаётся ощущение, что души туда не вложено вовсе:
«В яростном гудящем море — корабль. Кипящие волны подкрадываются к нему и вдруг бешено штурмуют его одетые в сталь борты. Сторожат его в зловещей тишине рифы, спрятавшись под водой. Но не гнётся сталь, не спят рулевые, и чем сильней ветер — тем быстрей ход корабля. Порой кренится он то вправо, то влево, но лишь на мгновенье: чтобы сильнее и удобнее прорезать опасную волну. Летит корабль. На мачте флаг. Красным шёлком шелестит он вверху, словно шепчет уставшей вахте: „Не спите, не устаньте“.