Кстати, местом размещения японских военнопленных одно время был Кенгир — посёлок у станции Джезказган, где в 1953 году вспыхнуло одно из крупнейших восстаний в истории ГУЛАГа…
Основной контингент японских военнопленных был репатриирован уже к 1948–1949 годам. Так что и эти «вояки» не были втянуты в боевые действия, которые вели позже «автоматчики» из числа осуждённых военных. В лагерях, впрочем, по разным причинам остались отдельные «самураи», и содержались они вместе с обычной «армией» ГУЛАГа. Держались эти люди несколько обособленно, стараясь оставаться в стороне от всех коллизий лагерной жизни. Однако удавалось это не всегда. Так, есть сведения, что несколько японцев, оставшихся в Кенгире до 1955 года, принимали участие в массовых волнениях наряду с другими обитателями мятежного лагеря.
Репатриации не подверглись, видимо, японские военные, которые либо участвовали в особого рода боевых частях (приравненных к германским СС, гестапо, СД и пр.), либо нетранспортабельные. Возможно, имелись и другие причины, нам, к сожалению, не известные. Есть также сведения, что некоторые предпочли остаться на чужбине, боясь возвращения на родину.
Последнее вовсе не исключается. Ряд узников ГУЛАГ а в своих воспоминаниях приводит примеры подобного рода. Вот что пишет Н. Кекушев, рассказывая об одном из таких людей — японском пленном офицере Хому:
С Хому у нас состоялся интересный разговор незадолго до его освобождения из лагеря в 1955 году. Ему предложили остаться в СССР и поехать на целину. «Львович, я уже почти десять лет не был дома. Если я вернусь на родину, то меня посадят как русского шпиона. Я ничего не смогу доказать. Нет, я лучше поеду на целину». («Звериада»)
Но, видимо, главным опасением было даже не возможное обвинение в шпионаже. Больше страшило клеймо труса, проявившего слабость. По японскому кодексу чести военного, сдача в плен считалась позорным пятном (здесь Сталин не был первооткрывателем). И некоторые предпочитали считаться погибшими, но не «малодушными».
В этом смысле показателен эпизод из автобиографического романа Екатерины Матвеевой «История одной зечки», где она рассказывает о вольном поселенце — японце Фуоми, работавшем в конце 40-х годов на пекарне, которая обслуживала зэков. Этот невзрачный на вид человек по прозвищу Фомка в своём военном прошлом был каитен — «человек-торпеда», «водный камикадзе»:
История Фомки была удивительной. Оказывается, Фомка был выловлен американским эсминцем, тем самым, который должен был торпедировать. Его торпеда проскочила буквально в сантиметре от эсминца. Расчёт был сделан правильно, но командир корабля чудом замедлил ход, и, не успев опомниться, Фомка очутился в плену. По правилам, каитен или камикадзе не могут быть пленены, честь обязывает сделать харакири, но бедолага был так ошарашен неудачей, что не успел прийти в себя, как был обезоружен и поднят на борт корабля. До выяснения его отправили куда-то, куда — он сам не знал, потому что говорил только по-японски, по дороге бежал и попал к нам. Где-то далеко в Японии у ворот дома стояла его невеста и красным крестиком вышивала платочек, и все проходящие мимо девушки, у которых женихи и возлюбленные были на войне, ставили ей на платочек красный крестик. Таков был обычай. По каким казённым местам скитался потом Фомка, без каких-либо удостоверений своей личности, он и сам не знал, пока хоть немного не выучил русский язык. Очутился в Воркуте как спецконтингент «иностранного происхождения» до окончания военных действий без права выезда, когда же эти действия закончились и в комендатуре ему объявили, что может хлопотать о возвращении домой, Фомка был женат на комячке из Инты и оказался нежнейшим мужем, до смерти влюблённым в свою жену Катю… Так и застрял Фомка в пекарне, ничуть не жалея о случившемся и радуясь жизни. Впрочем, однажды он сказал по секрету Мансуру, что домой ему возвращаться нельзя. Он числился погибшим каитен за императора, и, если вдруг явится домой, семья его будет опозорена на веки веков, а друзья принудят умереть. А умирать ему совершенно ни к чему, потому как он скоро будет папой…
Как бы то ни было, для нас важно главное: японские военнопленные также не были участниками выступлений, во главе которых находились «автоматчики».
«Deutsche soldaten und die offizieren»: немецкие пленные «за скобками» ГУЛАГа
Не сыграли сколько-нибудь заметной роли в лагерных выступлениях «автоматчиков»-«вояк» и военнопленные немцы, хотя их в Советском Союзе насчитывалось несколько миллионов (одним только постановлением ГОКО СССР от 4 июня 1945 года начальнику ГУПВИ генерал-лейтенанту Кривенько предписывалось направить на территорию Советского Союза 2.100.000 военнопленных). Все они содержались отдельно от «советских» «сидельцев».
На начальном этапе войны с фашистской Германией немецких пленных в СССР было не слишком много, так что особых проблем с их вывозом из фронтовой полосы и содержанием не возникало. Зато после Сталинграда положение здорово осложнилось. Это видно уже из приказа НКО СССР № 001 от 2 января 1943 года «Об упорядочении работы по эвакуации военнопленных с фронтов». Мы узнаём из него, что военнопленные перемещались с передовой в тыл пешком на расстояние 200–300 км и зачастую всё это время не обеспечивались едой и тёплыми вещами. Всё это приводило к истощению, болезням и смертям пленных.
Вагоны для перевозки военнопленных тоже были далеки от тех стандартов, которые им предписывались Временной инструкцией по содержанию военнопленных: без нар, печей, хозяйственного инвентаря и пр. Пункты сосредоточения пленных не получали в необходимом количестве вещевого имущества, продовольствия и транспорта, было огромное количество других серьёзных проблем — с госпитализацией раненых, больных, инвалидов и т. д. Однако по мере продвижения красной армии на Запад дела стали поправляться.
Использовались пленные на работах, связанных с восстановлением разрушенного войной хозяйства, на лесозаготовках, на предприятиях чёрной и цветной металлургии. Рабочий день при этом не превышал 8 часов, предоставлялось четыре обязательных выходных в месяц. «Немецкий» паёк, по нормам, тоже значительно превосходил «пайку» отечественных зэков. Запрещалось общение немцев с вольнонаёмными, заключёнными и другими «посторонними» лицами.
Многие начальники лагерей для военнопленных, впрочем, не особенно отягощали себя заботой о «фашистской сволочи». Например, в лагере № 84, располагавшемся в Свердловской области, немцы жили в палатках и шалашах. Сушилки отсутствовали, люди спали в верхней одежде и обуви. Рабочий день длился 12 часов, при этом физическое состояние арестантов не учитывалось. Недодавались хлеб, жиры, крупы. В результате умерло 15 человек и 248 были госпитализированы.
После войны система содержания гитлеровских солдат и офицеров, попавших в плен, была существенно реорганизована — военизирована. Вместо бригад вводилась система воинских подразделений: отделение, рота, батальон. Движение осуществлялось только строем с соблюдением воинской дисциплины. Назначались командиры подразделений, которые пользовались правом бесконвойного передвижения. Командиры рот и батальонов жили в отдельных помещениях.
Правда, наряду с введением элементов воинской дисциплины немецкие военнопленные в начале ноября 1945 года были лишены права ношения знаков различия и знаков отличия гитлеровской армии.
27 июня 1945 года приказом НКВД были созданы вспомогательные команды из числа военнопленных — для охраны своих же товарищей по оружию. С 4 июня 1945 года выполнявшие и перевыполнявшие производственную норму немцы получали месячную зарплату от 100 до 200 рублей (высококвалифицированные специалисты и некоторые другие категории — до 500 рублей). На территории лагерей действовали коммерческие ларьки, где можно было приобрести товары первой необходимости.
Впрочем, подобное отношение было не ко всем. Часть пленных гитлеровцев предстала перед судом советского трибунала за совершение военных преступлений на территории СССР, а также за уголовные преступления в лагерях. На этих людей распространялось действие специального приказа, и условия их содержания были значительно жёстче. Их направляли в тюрьмы, на каторжные работы в Норильский и Воркутинский лагеря, в Карагандинский ИТЛ и Сиблаг.
В общем, можно констатировать: немецкие «вояки» были надёжно изолированы от всех других категорий гулаговских зэков. Поэтому, несмотря на их значительную численность, немцы — как и японцы — не оказали никакого влияния на историю советского уголовно-арестантского сообщества, в том числе на движение сопротивления гулаговских «вояк» уголовникам и руководству лагерей. А уже в 1947 году началась массовая репатриация немецких и японских военнопленных. В СССР оставались преимущественно участники зверств, служившие в частях СС, СА, СД, гестапо, генералы и старшие офицеры, а также нетранспортабельные арестанты.
«Рубиловки»
Сталин был расчётлив и дальновиден, изолируя огромные армии военнопленных от общей массы арестантов и создавая для пленников достаточно щадящий режим. Однако по отношению к своим боевым офицерам, солдатам, матросам, наводнившим ГУЛАГ после войны, «отец народов» проявил значительно меньше бдительности. Ему казалось, что уж от этих можно не ждать никаких пакостей, церемониться с ними незачем. Много их или мало в «зонах» — какая разница: так же будут тянуть ярмо, как остальные…
И казалось, Иосиф Виссарионович не ошибся. Мы уже отмечали, что фронтовики поначалу ничем не выделялись из общей массы арестантов. Как говорят на жаргоне — «гнали», то есть тосковали, были угнетены своим положением…Однако уже через пару лет после окончания войны «автоматчики», пройдя суровую школу лагерей, освоились в ГУЛАГе и стали представлять серьёзную, ощутимую силу. Их объединению помог сам «босяцкий» мир. Вернее, раскол внутри него, та самая «сучья война», о которой мы рассказали в предыдущем очерке. Эта резня «воров» подтолкнула «автоматчиков» к объединению, чтобы противостоять и «блатным», и «сукам», подчеркнуть свою независимость.
Что ни говори, но боевой опыт и солдатская выучка — вещь серьёзная. Уголовники поняли это достаточно быстро. Поэтому и старались соблюсти по отношению к военным нейтралитет. Особенно «воры», которым и без того хватало головной боли в борьбе с «блядьми»-отступниками.
Нередко «воры» старались выказать своё расположение к бывшим фронтовикам, перетянуть их на свою сторону, подчеркнуть, что фронтовой офицер ближе к миру блатному, чем к «мужицкому», к «стаду», к «овцам». Лев Копелев вспоминает, как «подбивал клинья» под боевых офицеров «вор в законе» Федя-Нос:
Федя объяснил нам, что такое воровской закон и как надо жить в лагерях. Он уверял, что, как честный вор, уважает нас, вояк. Он с особым удовольствием величал нас «капитан», «лейтенант», «майор», участливо расспрашивал о делах. («Хранить вечно»).
Указывая на «благородство» блатного мира и благородство офицерства как близких по духу каст, Федя в то же время подчёркивал в остальных арестантах только отрицательные черты — жадность, трусость, завистливость, злобу и прочее:
Эти сидорполикарпычи вам кто? Они б вас самого без соли схавали. Я этих гадов знаю. За тряпку убьют человека, за кусок сала душу вынут. Вот вы, фронтовики, вояки, а разве они вас жалели, что вы голодаете и ничего кроме шинелок не имеете?
Разумеется, несмотря ни на что, определённое противостояние между «блатными» и «автоматчиками» оставалось. Особенно не нравилось «ворам», что к «воякам» стали активно примыкать «красные шапочки» — бывшие «штрафники» из «блатарей», которые воевали на фронтах Великой Отечественной и тем самым «уронили» «воровскую честь». Теперь эти арестанты, с одной стороны, не желали участвовать в воровской резне на стороне «сук», чем вызывали недовольство «блядской масти»; с другой стороны, по «воровским» «понятиям», они всё-таки сами были «суками», и их надо было резать. Чего не позволяли сделать «вояки», к которым «штрафники» присоединились. Раздражённые «воры» называли таких «шапочек» «ничтожествами», ставя даже ниже «сук», так как «суки» хотя бы боролись за власть в блатном мире, а «штрафники» добровольно перешли в разряд «фраеров».
Однако куда большую опасность в ГУЛАГе, как оказалось, представляли боевые офицеры и солдаты для лагерного начальства. Администрация почувствовала это, когда в лагерях началось массовое движение, получившее позднее название «самооборона», или «рубиловка» — расправы над «стукачами», «наседками», «духарями». Проще говоря — над доносчиками, работавшими на лагерных оперативников — «кумовьёв». Такая «самооборона» возникла во второй половине 40-х годов, когда в ГУЛАГ потянулись этапы бывших советских фронтовиков, а также украинских повстанцев из ОУН (Организация украинских националистов) и УПА (Украинская повстанческая армия), литовских партизан и некоторых других военизированных формирований — в том числе власовцев и казаков. Особый размах уничтожение «стукачей» приобрело после 1947 года, с появлением Указа ПВС СССР об отмене смертной казни. Теперь даже в случае раскрытия такого убийства виновному грозило самое большее 25 лет лишения свободы. Конечно, не мёд, однако и не «вышка». Тем более многие и так имели «четвертак на ушах» — срок почти немыслимый и не дающий надежд на светлое будущее. Так что лишние двадцать пять лет ничего не решали, зато какое удовольствие — «пришить» «стукача»…
Александр Солженицын утверждает в своём романе, что во главе подобных «рубиловок» стояли именно малороссийские националисты:
Не знаю, где как (резать стали во всех Особлагах, даже в инвалидном Спасске!), а у нас это началось с приезда дубовского этапа — в основном западных украинцев, ОУНовцев…
Молодые, сильные ребята, взятые прямо с партизанской тропы, они в Дубовке огляделись, ужаснулись этой спячке и рабству — и потянулись к ножу…
Теперь убийства зачередили чаще, чем побеги в их лучшую пору. Они совершались уверенно и анонимно… В излюбленное время — в пять часов утра, когда бараки отпирались одинокими надзирателями, шедшими отпирать дальше, а заключённые ещё почти все спали, — мстители в масках тихо входили в намеченную секцию, подходили к намеченной вагонке и неотклонимо убивали уже проснувшегося и дико вопящего или даже не проснувшегося предателя. Проверив, что он мёртв, уходили деловито.
Они были в масках, и номеров их не было видно, — спороты или покрыты. Но если соседи убитого и признали их по фигурам, — они не только не спешили заявить об этом сами, но даже на допросах, но даже перед угрозами кумовьёв теперь не сдавались, а твердили: нет, нет, не знаю, не видел… Потому что назвавший был бы убит в следующие пять часов утра, и благоволение оперуполномоченного ему ничуть бы не помогло.
И вот убийства (хотя их не произошло пока и десятка) стали нормой, стали обычным явлением. Заключённые шли умываться, получали утренние пайки, спрашивали: сегодня кого-нибудь убили?..
Это делалось совершенно подпольно. Кто-то (признанный за авторитет) где-то кому-то только называл: вот этого! Не его забота, кто будет убивать, какого числа, где возьмут ножи. А боевики, чья это была забота, не знали судьи, чей приговор им надо было выполнить…
На пять тысяч человек убито было с дюжину, — но с каждым ударом ножа отваливались и отваливались щупальцы, облепившие, оплетшие нас. Удивительный повеял воздух! Внешне мы как будто по-прежнему были арестанты и в лагерной зоне, на самом деле мы стали свободны — свободны, потому что впервые за всю нашу жизнь, сколько мы её помнили, мы стали открыто, вслух говорить всё, что думаем!.. А стукачи — не стучали… («Архипелаг ГУЛАГ»)
По поводу роли бандеровцев в лагерном движении сопротивления мы уже говорили достаточно подробно (глава «Ще не вмэр Степан Бандера»), Хотя в спецлагерях (а именно о спецлаге ведёт речь Солженицын) они действительно могли играть поначалу заметную роль в осуществлении «рубиловок». К концу 40-х годов сюда стали приходить этапы, где значительную часть зэков составляли настоящие украинские партизаны-националисты — ребята из ОУН и УПА. Эти «захидники», получив «полную катушку» (то есть 25 лет лишения свободы), могли уже ничего не бояться, легко шли на пролитие крови (тем более после отмены смертной казни в 1947 году). Особенно свирепствовали они по отношению к уголовникам (в своё время «хохлов» лихо «щипали» на этапах и в лагерях «уркаганы»).
Здесь есть смысл рассказать о спецлагерях подробнее. Система особлагов, или спецлагов — режимных лагерей принудительного труда с особо строгим режимом — была создана во исполнение секретной инструкции МВД СССР) весной 1948 года. Лагеря эти предназначались исключительно для содержания «политиков», «фашистов», «контрреволюционеров» — другими словами, для арестантов, осуждённых по злополучной 58-й статье. Дело в том, что Великого Вождя и его приспешников тревожило создавшееся в лагерях положение, когда нарушались спускаемые сверху строжайшие инструкции НКВД-МВД, согласно которым «политиков» разрешалось использовать только на тяжёлых (так называемых «общих») работах. Лагерная же администрация на местах вынуждена была использовать специалистов-интеллигентов (в подавляющем большинстве — «контриков») там, где необходимы были их опыт и знания: надо же выполнять и перевыполнять план, тут не до высоких материй! (См. подробнее главу «Литёрки» в очерке «Сталинская перековка воровского братства»).