Боль пронзила шею Триши. Еще одно жало впилось в правую руку повыше локтя. Крича как оглашенная, в панике Триша бросилась бежать. Тут же ее ужалили в левую руку, потом в поясницу, повыше джинсов, пониже задранной к лопаткам фуфайки.
Бежала она к ручью. Не потому, что у воды будет безопасней. Просто старалась держаться открытой местности. Сначала огибала кусты, потом, когда они пошли сплошняком, продиралась сквозь них. У самой воды остановилась, тяжело дыша, оглянулась, опасаясь преследования. Но нет, осы остались у своего гнезда, хотя и успели причинить немало вреда до того, как ей удалось оторваться от них. Левый глаз – а именно под него ужалила Тришу первая оса – почти полностью заплыл.
Если у меня повышенная чувствительность, я умру, подумала она, но совсем не испугалась, потому что еще не вышла из состояния шока. Всхлипывая, с катящимися по щекам слезами, она присела у ручейка, из-за которого и повстречалась с осами. А немного придя в себя, сняла со спины рюкзак. По телу пробегала дрожь, укусы ужасно болели. Триша обхватила рюкзак руками, покачивая его, словно куклу, и зарыдала в голос. Подумала о Моне, оставшейся на заднем сиденье «каравана», милой, доброй Монье-Болонье с большими синими глазами. Не в такие уж далекие времена, когда ее родители собирались развестись и во время развода, только Мона могла посочувствовать ей, утешить ее. Случалось, что даже Пепси не могла понять, что творится у нее на душе. Теперь же родительский развод казался сущим пустяком. Теперь возникли куда более серьезные проблемы, чем отношения взрослых, не сумевших ужиться друг с другом. Например, осы, и Триша подумала, что многое отдала бы ради того, чтобы Мона вновь оказалась с ней.
Однако смерть от укусов ей не грозила, иначе она бы уже умерла. Как-то она подслушала разговор мамика и их соседки, миссис Томас. Она жила в доме напротив. Речь шла о каком-то человеке, у которого была аллергия на ос. «Через десять секунд после того, как оса ужалила его, – рассказывала миссис Томас, – старина Фрэнк раздулся, как воздушный шар. Если бы при нем не было шприца с лекарством, он бы, наверное, задохнулся».
Триша осторожно ощупала себя. Обнаружила не меньше шести укусов (одно место, на левом боку, повыше бедра, болело больше других, и Триша решила, что туда ее ужалили два или три раза). Царапин хватало и на спине, и на левой руке, которой особенно досталось на завершающей стадии спуска. Из многих царапин выступила кровь, все сильно саднили. Кровоточила и царапина на левой щеке.
Несправедливо, подумала Триша. Несп…
И тут ужасная мысль пришла к ней в голову… какая там мысль, она разом поняла, что по-другому и быть не может. Ее «Уокмен» разбился, разлетелся на тысячи мелких кусочков, которые сейчас лежат на дне внутреннего кармана рюкзака. Иначе и быть не может. Не мог плейер пережить такой спуск.
Дрожащие, запачканные кровью руки Триши с большим трудом справились с пряжками. Она откинула клапан, вытащила «Геймбой». Игрушке явно не поздоровилось. Дисплей разлетелся, от него остались лишь несколько осколков желтоватого стекла. Несомненно, та же участь постигла и начинку. Пакетик с чипсами порвался, и их крошки облепили белый корпус «Геймбоя».
Обе пластиковые бутылки, с водой и «Сэдж», помялись, но не лопнули. Пакет с ленчем сильно расплющило (словно по нему прокатился дорожный каток). Чипсовые крошки налипли и на него. В пакет Триша заглядывать не стала. Ее волновало совсем другое. Мой «Уокмен», думала она, дергая за молнию внутреннего кармана, не замечая, что по щекам катятся слезы. Неужели ее отрежут от голосов человеческого мира?
Триша знала, что этого она не переживет.
Она сунула руку в карман и… о чудо! Извлекла из него целехонький плейер. Провода, которые она обмотала вокруг корпуса, сползли с него, но никаких повреждений Триша не обнаружила. Она держала плейер в руке, переводя взгляд с него на «Геймбой». И никак не могла поверить своим глазам. Как такое могло быть: «Уокмен» в целости и сохранности, а «Геймбой» разбит вдребезги? Неужели такое возможно?
Конечно же нет, услужливо сообщил ей ледяной, отвратительный голос, зазвучавший в ее голове. Он только выглядит как новенький, а внутри все сломано.
Триша размотала провода, вставила в уши наушники, положила палец на рычажок ON/OFF. Она забыла про укусы ос, про комаров и прочую мошкару, про царапины и ссадины. Тяжелые, распухшие веки опустились, закрыв глаза.
– Пожалуйста, Господи, – взмолилась Триша. – Не дай моему «Уокмену» сломаться.
И перевела рычажок из положения OFF в положение ON.
«Только что к нам поступила следующая информация, – раздался в ушах голос ведущей. – Женщина из Сэнфорда сообщила в полицию о пропаже дочери. Она вместе с двумя детьми оправилась на пешую прогулку по участку Аппалачской тропы, расположенному в округе Касл. Ее дочь, девятилетняя Патриция Макфарленд, вероятно, сошла с тропы и заблудилась в лесах к западу от Тэ-Эр девяносто и города Моттона».
Глаза Триши широко раскрылись, и она еще десять минут слушала радио, хотя радиостанция WCAS уже переключилась на музыку. Она заблудилась в лесу. Об этом известно полиции. Скоро начнутся поиски. Над лесом появятся вертолеты, ее будут искать егери с собаками… Ее мать, должно быть, перепугана до смерти… и, как это ни странно, Тришу это даже обрадовало.
Удивляться тут нечего, подумала она, полагая, что правота на ее стороне. Я еще маленькая, а потому нуждаюсь в должном присмотре. Если она начнет орать на меня, я скажу: «Ты же не могла прекратить цапаться с братом, и в конце концов это вывело меня из себя. Я больше не могла вас слушать». Пепси бы это понравилось. Так и просится в книгу Ви-Си Эндрюс.
Наконец она выключила радио, вынула наушники из ушей, любовно погладила черный пластмассовый корпус, обмотала вокруг него провода и убрала плейер во внутренний карман рюкзака. Посмотрела на расплющенный пакет с ленчем и решила, что не сможет заставить себя заглянуть вовнутрь, разобраться, в каком состоянии сандвич с тунцом и оставшиеся печенья «Туинкиз». Зрелище-то будет печальное. Хорошо хоть она съела яйцо до того, как оно превратилось в яичный салат. В другой ситуации эта мысль вызвала бы у нее смех, но, вероятно, запасы смеха у Триши иссякли. Колодец со смехом, который ее мать считала бездонным, временно пересох.
Триша сидела на берегу ручья, ширина которого не превышала трех футов, и рассеянно ела картофельные чипсы. Сначала те, что остались в порванном пакетике, потом перешла на крошки с бумажного пакета с ленчем, наконец, добралась до тех, что оказались на дне рюкзака. Большое насекомое зажужжало у носа. Триша отпрянула, испуганно вскрикнула, подняла руку, чтобы защитить лицо. Но увидела не осу, а овода.
Крошки закончились. Устало, замедленными движениями, словно женщина лет шестидесяти после утомительного трудового дня (а Триша и чувствовала себя как женщина лет шестидесяти после утомительного трудового дня), она убрала все пожитки в рюкзак, положила в него даже разбитый «Геймбой» и встала. Прежде чем защелкнуть клапан на пряжке, сняла с себя пончо. Осмотрела его со всех сторон. Синий пластик никак не защитил ее, когда она катилась вниз по склону, только изорвался в клочья. Особенно нижняя часть пончо. Но все-таки Триша решила его не выкидывать. Насекомые, а их вновь собралась целая туча, прокусить пластик не могли. Особенно много стало комаров, которых, судя по всему, привлек запах крови. Наверное, они улавливали его на большом расстоянии.
– Фу, – Триша наморщила носик, замахала бейсболкой, разгоняя мошкару, – и откуда вы только беретесь?
Она говорила себе, что должна поблагодарить Бога. Все-таки не сломала ни руку, ни ногу, не проломила голову. И осиные укусы не вызвали у нее такой аллергии, как у Фрэнка, знакомого миссис Томас. Но так трудно испытывать благодарность, когда ты испугана, поцарапана, искусана и вымотана донельзя.
Триша уже собралась надеть то, что осталось от пончо, чтобы потом наклониться за рюкзаком, но тут заметила, что оба берега ручья сильно заилены. Она опустилась на колени, поморщилась от боли: при каждом движении осиные укусы давали о себе знать, зачерпнула пастообразного коричневато-серого ила. Попробовать или нет?
– Хуже-то не будет, так? – со вздохом отметила она и намазала илом припухлость над бедром. Ил приятно холодил кожу, а зуд прекратился практически мгновенно. Очень осторожно она намазала илом все укушенные места, до которых смогла дотянуться, включая и под левым глазом. Потом вытерла руки о джинсы (и первые, и вторые выглядели совсем не так, как шесть часов назад), надела порванное пончо, закинула за плечи рюкзак. К счастью, он не терся об укушенные места. Триша зашагала вдоль ручья и пятью минутами позже вновь углубилась в лес.
Следующие четыре часа, или около того, она шла вдоль русла, слыша лишь пение птиц да писк комаров. Практически все время моросил дождь, а в какой-то момент полил так сильно, что опять вымочил ее насквозь, хотя она и пыталась укрыться под большим деревом. Но в этот раз обошлось без грома и молнии.
Никогда раньше Триша не считала себя городской девочкой, для которой в диковинку общение с природой, а вот тут вот – когда этот безумный, отвратительный день подходил к концу, такое ощущение у нее возникло. И с лесом творилось что-то странное. Он словно делился на полосы. Какое-то время она шагала среди высоких красивых сосен, совсем как в диснеевских мультфильмах. А потом диснеевскую идиллию сменяла чащоба: деревья с искривленными стволами, заросли кустов, переплетенные, зачастую усеянные шипами ветки, которые так и норовили добраться до ее рук и глаз. Крайняя усталость, если не сказать измотанность, уже не позволяла Трише ломиться сквозь кусты. Она осторожно распутывала их, и со временем девочке начало казаться, что поцарапать ее, а при удаче и вонзиться в глаз – для кустов цель второстепенная. Основную свою задачу они видели в другом: помешать ей идти вдоль ручья. А ведь только он и мог вывести ее к людям.
Если заросли становились совсем уж непроходимыми, Триша соглашалась на то, чтобы отдалиться от русла достаточно далеко. То, что она не видела ручья, ее не смущало. Но слышать шум бегущей воды считала для себя обязательным. Если этот шум быстро сходил на нет, она опускалась на четвереньки и ползла под зарослями вместо того, чтобы искать в них проход. Под зарослями было мокро и сыро (не то что в сосновом бору, где землю устилал пружинящий под ногами ковер из иголок), рюкзак то и дело цеплялся за ветки, и всегда перед ее лицом висела туча мошкары.
Триша понимала, почему ей так тоскливо, почему опускаются руки, только не находила слов, чтобы сформулировать причину своего дискомфорта. Она словно попала в чужую страну: со многим из того, что она видела и слышала в лесу, Триша сталкивалась впервые и не знала, чего от всего этого ждать. Кое о чем ей рассказывала мать, и Триша могла определить березу, бук, ольху, ель, сосну, стук дятла, карканье ворон, стрекотание цикад… а все остальное? Если мать ей об этом и говорила, то Триша все благополучно позабыла, но скорее всего такого разговора просто не было. Потому что ее мать была типичной горожанкой из Массачусетса, которая довольно продолжительное время прожила в Мэне, любила гулять по лесу и прочитала несколько иллюстрированных справочников о лесных растениях. Как назывались, к примеру, вот эти густые кусты с блестящими зелеными листьями (пожалуйста, Господи, только бы они не были ядовитыми)? Или те невысокие деревья с серыми стволами? А те, с узкими длинными листьями? Леса у Сэнфорда, которые хорошо знала ее мать, по которым она часто гуляла, одна или с дочерью, казались городским парком в сравнении с лесами, по которым шла сейчас Триша.
Триша попыталась представить себе сотни людей, отправляющихся на ее поиски. Воображением ее природа не обидела, так что поначалу все шло очень даже хорошо. Они видела, как большие желтые школьные автобусы с надписью «ПОИСКОВЫЙ ОТРЯД» на переднем стекле заезжают на автостоянки вдоль того участка Аппалачской тропы, что проходил по территории штата Мэн. Двери открывались, из автобусов выходили люди в коричневой униформе, некоторые с собаками на поводках, все с рациями у пояса, руководители поисковых групп с портативными громкоговорителями на батарейках. Именно их голоса, усиленные техникой, она и услышала бы в первую очередь: «ПАТРИЦИЯ МАКФАРЛЕНД, ГДЕ ТЫ? ЕСЛИ ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ, ИДИ НА ГОЛОС!»
Но тени под сенью деревьев становились все гуще, плотнее, а она по-прежнему слышала лишь журчание воды (ручей не расширялся и не сужался, оставался точно таким, как и у склона, с которого она скатилась кубарем) да собственное дыхание. И мало-помалу образы крепких мужчин в коричневой униформе, возникшие перед ее мысленным взором, померкли.
Я не могу оставаться здесь всю ночь, подумала она. Все же понимают, что ночью маленькой девочке не место в темном…
Она почувствовала, как ее вновь охватывает паника. Учащенно забилось сердце, во рту пересохло, глаза начали пульсировать в орбитах. Она заблудилась в лесу, ее окружали деревья, названия которых она не знала, она одна в таком месте, где знания, полезные и необходимые в городе, абсолютно не нужны, и помочь ей могут – только интуиция и быстрота реакции. До всего она должна доходить собственным умом. В мгновение ока из цивилизованного мира она перенеслась в первобытный.
Триша боялась темноты даже дома, в своей комнате, хотя через окно в комнату падал свет уличного фонаря. Она думала, что умрет от ужаса, если ей придется провести ночь в лесу.
Ее так и подмывало сорваться с места и бежать куда глаза глядят. Вода выведет ее к людям? Все это выдумки, сказочки для маленьких детей, которые читают глупые книжки вроде «Маленького домика в прерии». Она прошла вдоль ручья уже не одну милю, а встретила только новых комаров. И теперь ей хотелось убежать от ручья, бежать, бежать и бежать туда, где не было этого непролазного переплетения кустов и деревьев, где на гладком ковре из иголок росли величественные сосны. Бежать и найти людей до наступления темноты. И хотя где-то в глубине души Триша понимала, что идея эта – полный бред, желание бежать не ослабевало. Все так же часто билось сердце, рот напоминал пустыню Сахару, да еще начали зудеть все осиные укусы.
Триша с большим трудом проложила путь через чащобу, деревья там чуть ли не переплелись стволами, и неожиданно для себя выбралась на маленькую серповидную полянку. В этом месте ручей круто поворачивал налево. Полянка, окруженная густыми кустами и деревьями, показалась Трише пятачком райского сада. Имелась даже скамейка – сваленное дерево.
Триша подошла к нему, села, закрыла глаза, попыталась помолиться о спасении. Попросить Бога о том, чтобы плейер не сломался, было легко: она не думала, что делает, просьба просто вырвалась из души. Теперь же с молитвой возникли проблемы. Ни отец, ни мать Триши в церковь не ходили. И если мамик еще помнила, что была католичкой, то отец, насколько знала Триша, не принадлежал ни к одной церкви. И теперь выяснилось, что девочка не знает языка, на котором говорят с Богом. Она произнесла: «Отче наш», – но прозвучали это слова пресно и неубедительно. Похоже, пользы от них в лесу было не больше, чем от электрической открывалки консервных банок. Триша открыла глаза, огляделась, заметила, насколько темнее стало вокруг, и нервно сцепила пальцы исцарапанных рук.
Она не могла вспомнить, чтобы хоть раз говорила с матерью о душе и Боге, но не далее как месяц назад спросила отца, верит ли тот в Бога. Они сидели во дворе маленького домика в Молдене, ели мороженое «Санни трит», купленного с передвижной лавки: белый, с тренькающим колокольчиком пикап остановился у соседнего дома (от воспоминания о мороженом на глаза Триши вновь навернулись слезы). Пит «ушел в парк». В Молдене это означало, что он тусуется с друзьями.
– В Бога, – повторил отец. Казалось, он пробует это слово на вкус, словно новый сорт мороженого. «Ванильное с Богом» вместо «Ванильного с орешками». – Почему ты об этом спрашиваешь, сладенькая?
Триша покачала головой, не зная, чем вызван ее вопрос. А теперь, сидя на сваленном дереве в сгущающихся июньских сумерках, она вздрогнула от сверкнувшей в голове мысли: неужели она спросила потому, что какая-то часть ее подсознания, способная заглянуть в будущее, знала о том, что должно произойти? Знала, решила, что без помощи Господа не обойтись, и выдала команду на этот столь необычный для Триши вопрос?
– Бог. – Ларри Макфарленд лизнул мороженое. – Бог, значит… Бог… – И глубоко задумался. Триша молча сидела по другую сторону пластмассового столика, смотрела на маленький двор (траву давно следовало скосить). Я скажу тебе, во что я верю, – наконец заговорил он. – Я верю в Неслышимого.
– В кого? – Триша вскинула глаза на отца, не уверенная, шутит он или нет. Вроде бы не шутил, говорил на полном серьезе.
– Неслышимого. Помнишь наш дом на Открытой улице?
Разумеется, она помнила дом на Открытой улице. В трех кварталах отсюда, около Линн-таун-лайн. Дом побольше этого, и двор побольше. Там отец всегда скашивал траву вовремя. Тогда она ездила в Сэнфорд, чтобы навестить дедушку и бабушку да на летние каникулы, и с Пепси Робишо общалась только летом. В кухне дома на Открытой улице не стоял запах пива, как в кухне этого маленького домика. Триша кивнула, потому что помнила очень даже хорошо.
– В том доме электрический обогрев. Ты помнишь, как гудели обогревательные блоки, даже когда они ничего не грели? Даже летом?
Триша покачала головой, а ее отец кивнул, словно и не ожидал другого ответа.
– Все потому, что ты к этому привыкла, – пояснил он. – Но, поверь мне на слово, Триша, они гудели всегда. Даже если в доме не стоят электрические обогревательные блоки, там слышны другие звуки. Холодильник включается и отключаются. Гудят трубы. Скрипит пол. С улицы доносится шум проезжающих автомобилей. Мы слышим все это постоянно, но большую часть времени не замечаем этих шумов. Они становятся… – И знаком он предложил ей закончить фразу, как проделывал это еще с тех пор, когда она, совсем маленькая, сидела у него на коленях и училась читать. Такой знакомый, добрый знак.