И это помогло ей взять себя в руки. Шла сюда — кипела от гнева, боялась рот открыть — такого бы наговорила, что держись. А сейчас заулыбалась. Чуть отпустило.
— Значит, так, бояре. Пока мой брат не вернется — я никому бунтовать не дам. Кто из вас Хованскому споспешествовал, я еще разберусь. Одно обещаю твердо — невинные не пострадают. Ежели кто мне захочет на виновников намекнуть — выслушаю. Кто недруга своего огульно оговорит — казню. И ежели думаете, что я не разберусь… думайте… Государя похоронят, как и положено, в Архангельском соборе. А сейчас все вон отсюда. Пока во всем не разберусь, дворца никому не покидать. А ежели уйдет кто — посчитаю изменником и казню сегодня же.
Бояре чуть поворчали, но комнату очистили. Поняли, что сейчас сила не на их стороне. Да и то сказать — если б полыхнуло…
Не один ведь раз уже вспыхивало, хорошо всем были памятны последних лет бунты, один Медный чего стоил…
Софья подошла к телу отца. Посмотрела грустно. Духовник молился рядом.
— Государыня?
Софья сделала жест рукой. Мол, не обращай на меня внимания. А сама — смотрела.
Как же люди меняются после смерти. Вот он жил, говорил, двигался… а сейчас его — нет. Вообще. И нигде не будет.
Но она — есть. И она обязана дождаться брата.
Софья перекрестилась, опустилась на колени у тела отца. И вдруг ей пришла в голову простая мысль.
Именно сейчас она… может… Может стать императрицей.
У нее есть войска, есть верные люди, есть… да много чего есть. Она может и захватить власть, и удержать ее…
И править долго. Почти как Елизавета Английская. Братья и сестры ей не помеха. Алексей?
Даже если он и вернется… да кто сказал, что на него нет ни яда, ни клинка? Милославские ее поддержат, Стрешневы, Морозовы, да много кто — всех перечислять до завтра достанет.
Она может и сесть, и удержаться, и править.
Власть.
А… зачем?
Софья чуть улыбнулась, произнося слова молитвы. Губы действовали сами, независимо от разума.
Вот для чего ей эта власть? Власть одинокая, несчастная и ненужная, по большому-то счету? Чтобы жить, как захочется? Так она жить в любом случае не сможет. Над царем столько всего властно — даже Елизавета так и осталась королевой-девственницей, зная, что замужество лишит ее если и не всех прав, то очень многого.
Чтобы править?
Власть ради власти? Бесплодная власть?
Наверное, кто-то скажет, что это наслаждение. Управлять чужими судьбами, чувствовать себя Богом… Как же это жалко…
Софья усмехнулась еще раз.
Власть ради самой власти бесплодна, как бриллианты в пустыне. Они там просто не нужны. Там другая ценность — вода. А для нее…
Она никогда не зарабатывала деньги ради денег, не искала власти ради власти. Она всегда старалась ради чего-то еще. В девяностые — это был азарт, веселье схватки, игра ума, состязание, победа. Но мало того — она боролась за достойную жизнь для своей семьи. Боролась вместе с мужем. Это — иное.
Сейчас же… она делала все, чтобы не оказаться в клетке. Воспитывала брата, строила, учила, искала, развивала… но ведь не ради пустой власти?
Нет. Ради родных и любимых. Тех, кто таковыми стал за эти годы.
Ей один шаг до власти. И эта власть ей просто не нужна.
Софья договорила молитву, перекрестилась и поднялась с колен.
— Делайте, что должно.
— Похороны…
— Я все устрою.
Софья еще не знала как, но она наведет тут порядок. Все двери перекрыты людьми Гордона и Володыевского, змея не проскользнет — и не выскользнет. А значит, стоит начать с допроса господина Хованского. Хоть узнать, кого еще хватать.
* * *Есть ли в Кремле пыточная?
Обижаете! Если есть Кремль — есть и пыточная. Факт.
В данном случае она была в подвале Тайницкой башни. Вот там и приняли Ивана Хованского с распростертыми объятиями. Туда и заявилась Софья.
Палачи… ошалели. Дьячки, которые записывали показания, — тоже. Да и стражники…
Своим поступком царевна растоптала все существующие нормы поведения и правила приличия. Но сейчас ей это было безразлично.
— Что с Хованским?
Палач повел головой в сторону — и Софья увидела.
Висит, голубчик, пыточная — так получилось — освещена не слишком хорошо, но на дыбу его уже вздернули, хоть пока и не растянули. Ну да всему свое время.
— Готов супостат, государыня, — пискнул один из писцов.
Софья удовлетворенно кивнула. Не была она кровожадной, но сколько этот скот наделал, а сколько еще хотел… да его бы на клочья рвать! Медленно!
— Занимайтесь. Чтобы все рассказал, от и до. Да не сдох раньше времени.
— Исполним, государыня, — прогудел один из палачей — здоровущий, косая сажень в плечах, мужик. — Приказ бы нам…
— За приказом дело не станет.
Софья самолично присела к столу, повертела в пальцах корявое гусиное перо и быстро набросала пару строчек на пергаменте. Подписала, капнула сверху воском и приложила свой перстень.
— Делайте что потребно. Мне нужно знать, кто убил моего отца, кто подбил его на бунт, кто участвовал вместе с ним…
— Да, государыня царевна.
— Как узнаете — сразу же мне все несите. Я брату отпишу.
— Дык… ночь ведь, государыня…
— А хоть бы и глухой ночью, — усмехнулась Софья.
Хованский что-то мычал сквозь кляп. Софья не поленилась, встала, подошла к нему. М-да, то еще зрелище, морда опухла, один глаз закрыт, второй едва открыть можно — и будет ему еще веселее, это точно.
— Что, князь, допрыгался? Советую рассказывать все, как есть, не упрямиться. Моего отца убили, меня убить пытались… так что пощады тебе не будет. Расскажешь все как есть — пойдешь на плаху неизломанный. Солжешь — и до костра своими ногами не дойдешь. А лучше — до кола. Подыхать ты у меня до-олго будешь. И мучительно. И род твой пресеку. Весь.
Она не лгала, ни капли не лгала. И, судя по лицу Тараруя, он понял.
Не испугался бы Иван Хованский просто так. Но вот несоответствие формы и содержания… Царевна ведь! Ей бы по садику гулять с цветами диковинными, яблочки кушать с золотого блюдца да шелками шить, а она?
Таких и в древности-то единицы встречались, а уж сейчас! Темные глаза царевны в полумраке светились красными огоньками. Конечно, это отражался огонь жаровни, на которой калились инструменты, но Хованский сейчас этого не понимал. И чудилось ему в полумраке, что не царевна то, а нечистая сила, от коей не спастись. И потел он так, что от вони ничего не спасало.
Страшно.
Софья молча развернулась и пошла к выходу. За ней неотступно следовало двое девушек и два охранника. Мало ли кто? Мало ли что?
Софье предстояло многое переделать.
Узнать, что толпа уже разошлась, и отправить соглядатаев — пусть разведают, что и как. Кто был, кто бунтовал… эти полки потом расформируем и разошлем к чертовой матери! От Сибири до Крыма! Пусть на передовой искупают вину.
Приказать Патрику Гордону занять Москву своим полком и патрулировать улицы.
Переписать всех стрельцов, которые не предали. Из них отдельный полк создадим, им и на Москве дело найдется.
Поставить Ежи Володыевского военным комендантом Кремля. Алексей Алексеевич вернется — тогда сам решит, что и как, а у нее доверия ни к кому нет. Где были охранники, жильцы, рынды и прочая шелупонь, когда тут бунт назревал? Под кроватями прятались?
Так в слуги их и разжаловать, пусть и далее пыль вытирают!
Повидать патриарха и сухо поставить его в известность, что он не оправдал царского доверия. Пусть теперь хоть на похоронах не опозорится. А пока — шагом марш в храм и настраивать священников. Пусть прихожанам объясняют, что в то время, как государь ведет кровопролитную войну, стараясь, чтобы та к ним в дом не пришла, отдельные подонки развязывают братоубийственную рознь… И с оными подонками надо поступать оч-чень решительно. За это никакого наказания не будет.
Слово и дело — и на правеж их!
А ежели так не дойдет… В принципе война ж дело ненужное, пока не на твоем огороде — надавить, что не просто так государь воюет, а с нехристями за веру православную. И точка.
Повидать Ордина-Нащокина и чертыхнуться.
Анна сидела рядом со свекром, и лицо у нее было… опрокинутое.
— Что?
— Соня, все плохо. Пока…
Софья покосилась на Афанасия, который был в сознании и явно их слышал.
— Блюментрост?
— Запретил Афанасию даже говорить… мол, малейшее усилие…
Софья вздохнула. Прикинула… ну да. Сейчас ему порядка шестидесяти восьми лет. Даже для XXI века серьезный возраст, а уж тут…
— Значит, так, тетя. Письмо напишешь сама, я гонца пришлю. Отца более нет, брат пока еще не приехал, так что моя власть. Хватит тебе с Воином Афанасьевичем по углам прятаться. Слышите, дядька Афанасий? Анна официально будет опекать своих детей, пока Воин сражается в Крыму. А как вернется — так пусть кидается Алексею Алексеевичу в ноги и просит о свадьбе. Брат разрешит. А коли не… — голос у Софьи все равно дрогнул, но она только сильнее выпрямилась. — Так вот. Коли брат не вернется или что с сыном вашим случится, тетка Анна все равно будет детей опекать, им все имения рода перейдут, никто к ним лапы не протянет, никакие родственники. Так что лучше поправляйтесь. И еще. Я прикажу сегодня ваших мелких в Кремль перевезти. И сама сюда переберусь. И учтите — вы все сделали правильно. Народ разошелся, а если бы не вы, могло бы не хватить времени. Так что вы — герой. Вы сегодня нас всех спасли.
Афанасий чуть моргнул ресницами в знак благодарности. Софья видела, что даже это усилие ему дается с громадным трудом. Перенапрягся дедушка.
— И Блюментроста не слушайте. Я бы на вашем месте из принципа выздоровела.
Еще одно движение ресницами. Софья коснулась пергаментной сухой руки мужчины.
Холодная. Да и…
Что-то подсказывало Софье, что от этого удара Афанасий уже не оправится.
Но ведь умрет он в своей постели! А не под ногами, кулаками и копьями разъяренных стрельцов.
Нет уж!
Хватит с нее этой вольницы! Анна смотрела серьезно.
— Сонюшка, так ведь венчаны мы уже, второй раз же нельзя…
— С этим пусть попы разбираются. Тетя, а как ты себе представляешь тайную свадьбу царской дочери? И я об этом объявить должна? Сожрут ведь! Блудом попрекать будут!
Анна поднесла руку к горлу.
— И то верно… так что ж теперь, Сонюшка?
— Сиди покамест с тестем, как оправится, там и думать будем. Но ты учти, что свадьбу будем играть широко и весело. Как говорится, не можешь спрятать — клади на видное место.
Софья поцеловала тетку и вышла вон. Хоть обдумать что и как… ага, размечталась! Не Кремль, а двор постоялый, проходной и провозной!
— Соня! — Тетка Татьяна.
— Все в порядке?
Тетка выглядела спокойной и довольной:
— Народ слушает Аввакума.
— И долго еще он будет метать бисер перед свиньями?
— Стыдить он их еще долго будет. А вот устыдятся ли…
— Если что — поможем. Тетя, на тебе весь этот бабский зверинец.
— Соня?
— Любава сейчас всем этим заниматься не сможет. Она в тягости, к тому же нерешительна, сама знаешь. А вот ты можешь всем объяснить, кто тут главный. Занимайся. Вся женская часть Кремля на тебе.
— А ты?
— А на мне будет мужская часть.
— Соня! Ты с ума сошла?! Это же…
— Попрание всех традиций. Размазывание моей репутации. Да и как еще меня слушаться будут. Знаю. А кто еще? Мальчишки, что ли? Феденька с Ванечкой?
Татьяна прикусила губу. А ведь и верно.
Некому. Сопливы еще племянники. Как ни странно признавать, но только у Софьи хватит и сил, и решимости, и… ведь по трупам пойдет, коли надобно. А и… пусть пойдет! С Татьяны хватило ночного боя. Куда только и милосердие делось?
— Справишься?
Софья усмехнулась. Зло и насмешливо.
— До Алешкиного возвращения. А там пусть сам разбирается, ежели кого успеет помиловать.
Это она уже решила. Пусть она будет плохой, а Алексей — добрым и хорошим. У нас же вечно так! Человек может быть хорошим только при сравнении. А сама Софья может продержаться до осени, только если будет рубить головы направо и налево. И — продержится.
— Вернулись бы, — отвечая ее мыслям, вздохнула Татьяна.
Софья сделала два шага вперед.
— Тетя, — попросила почти шепотом, только чтобы Татьяна слышала. — Отпиши Степану. Расскажи о ситуации, я тоже Алешке отпишу, надо, будет, как Степан приедет, замуж тебя выдавать. Жизнь не кончается, а тебе семья нужна, дети, дом свой…
Татьяна запунцовела так, что алым даже по шее метнулось.
— Сонюшка…
— Отпиши, тетя. И начинай гонять всю эту бабью свору. Будет что вспомнить замужней женщиной.
Татьяна усмехнулась:
— Ох и лиса ты…
А Софья того и добивалась. Скорбеть не время — потом поплачем. Жизнь продолжается, и ей не плакальщица над братом нужна, а союзница. Что и получится в результате.
Софья подмигнула тетушке и решительно направилась распоряжаться насчет похорон.
* * *Анфим Севастьянович смотрел на крепость Кинбурн.
Да, высокая. Но…
Пушечный выстрел в качестве «здравствуйте, к вам гости» вполне подошел. Ядро громыхнуло в стену. По ней забегали, засуетились. Можно бы вступить в бой. Сделать насыпи, размолоть стены в труху.
Можно. Только — не стоит.
Кинбурн слишком близко к планируемой границе. Эта крепость им самим нужна как русский форпост. И гарнизон тут будет значительный. Ее укреплять, а не разрушать надо.
Так что пришлось поднимать белый флаг для переговоров и ехать поближе к стене.
Там парламентеров заметили и тоже махнули белым полотнищем — мол, давайте поговорим. Не прошло и получаса, как на стене появился турок.
Ферхад-паша, комендант Кинбурна.
Хитрово смотрел на него с безразличием опытного мясника, разглядывающего сотого барана. Резать? Пустить на племя? Нагулять жирок?
Кажется, турок это почувствовал. По полному, лунообразному лицу под чалмой струился пот.
— Почь… чем пожаль…
Кажется, это было «почто пожаловали?». Ну-ну…
Анфим Севастьянович кивнул толмачу. Кстати — одному из царевичевых воспитанников, именем Филимон. Мальчишка открыл рот и разразился длинным приветствием, которое сам Анфим понял с седьмого на десятое. Кажется, паренек восторгался храбростью и удалью паши, желал ему всего самого наилучшего и призывал на него и его семью благословение пророка. Как-то так. С другой стороны — война ведь не повод хамить противнику?
Паша, чуть пришедший в себя после приветствия, тоже открыл рот. И тоже выдал ответную речь не короче. Минут десять они просто переговаривались, обмениваясь любезностями. Воин не торопил парня. Пусть так, если принято…
Но наконец они перешли и к делу. И паша поинтересовался, что привело храбрых русских воинов под стены его ничтожной крепости.
Юноша перевел это боярину — и мужчина кивнул:
— Скажи, что мы пришли с войной. И предлагаем ему почетную сдачу. Мы выпустим его со всеми людьми — и пусть уходит в Очаков. Мы можем взять Кинбурн. Но нам не хочется сначала рушить, а потом восстанавливать крепость и зазря класть людей. Я знаю, их тут тысячи полторы. Нас же более пяти тысяч. Они погибнут без чести и смысла.
Филимон послушно перевел туркам сие рассуждение. Паша задумался — и принялся что-то говорить.
— Не соглашается.
— А ты еще раз скажи, что мы их перебьем.
Филимон кивнул. Торговаться его учить не надо было. Уже обучили. Причем — по самому жесткому методу. Голландскому. Так что следующие полчаса под стенами крепости шли переговоры. Турок сначала сомневался, что крепость возьмут, потом прекратил юлить и согласился, что — да, сопротивляться глупо.
Но где гарантии?
Честное слово Анфима Севастьяновича убеждало мало — турки пока с ним не сталкивались настолько тесно. Хотя лгать мужчина не собирался.
Пусть оставляют крепость и уходят с тем, что могут утащить на себе.
Казна? Пес с ней.
Рабы? Вот рабов извольте оставить. Мы, православные, в этот поход и пошли, чтобы их освободить.
Лошади? А к чему вам там лошади? Да и не ваше это, скорее татарское. Так ведь? Вот, а какое вам, паша, дело до татар? Вас еще и похвалят за сохранение гарнизона.
Паша в принципе соглашался с этим. И, поломавшись, все-таки согласился сдать Кинбурн.
Анфим Севастьянович довольно кивнул:
— Молодец, Филимон.
Парень довольно усмехнулся. Ну да. Сначала турок требовал, чтобы их не просто выпустили из крепости, но сделали это со всеми рабами, пушками, казной, и вообще — чуть ли не на руках донесли до Очакова. В отместку ему парень требовал, чтобы турки оставили в крепости все. Разве что кроме нательного белья — а то стирать его неохота. И шли сами пешочком… к Очакову. Сошлись на вполне приличном варианте — и со следующего утра началась сдача крепости.
Без единого выстрела. Без единой потери.
Собственно, и по дороге-то сюда потерь не было. Разве что татары налетали. Но с башкирами шутки были плохи. На всякое действие есть свое противодействие, на вашу легкую конницу — есть другая. Решили на войско налететь? Пока вы доскачете, мы уже луки изготовим и стрелами вас утыкаем. Налетали татары и на обоз — решили пограбить. Ну, по ним и жахнули из пистолей, лучников-то там не было, а обоз комплектовался серьезно. Результат — двадцать дохлых татар, одна сломанная нога у обозного мужика — из телеги неудачно шлепнулся, у двоих раны от стрел. Всегда бы так воевать.
Хитрово назначил комендантом крепости капитана Голотвина — и решил с четырьмя тысячами человек идти дальше. А Петру Голотвину и тысячи хватит. Тем более, здесь пятьдесят пушек есть да четыреста рабов, которых никто не пустит просто так шляться по степи…
И коней около двух тысяч.
А еще в окрестностях нашлось несколько стад коров, голов так в триста. И бараньи стада общим числом более пятнадцати тысяч.
Ну и что еще надо, чтобы пересидеть в крепости хоть десять лет?
Петру хватит, а ему надо идти вперед. И догонять Алексея Алексеевича.
* * *Симеон в ярости бегал по комнате.
Ну где же, где все разладилось?!
Где и когда полетела под откос колесница хитроумного замысла?
Долгоруков убит, все его приспешники теперь так затаятся, что их и тараканы не найдут. Хованские… Андрей — мертв, Иван — в пыточных застенках. И молчать он там точно не станет. Все выложит. И про Симеона, и про Долгорукова… за такое наказание лишь одно — смерть.