Внезапно Филларион заметил пару знакомых, увлеченно проделывающую серию искусных, хотя излишне кокетливых пируэтов. Это были доктора наук Урсула Усрис и Алик Жукоборец, и выражение их лиц находилось в остром контрасте с развеселым рисунком, который их коньки чертили на ледяной пленке. Руки их были перекрещены, но лица отвернуты прочь друг от друга и светились взаимной ненавистью.
И не без причины, леди и джентльмены! Всего лишь десять минут назад красивые фигуристы столкнулись лбами на теме славянских суффиксов и префиксов. Весь этот недавний шухер вокруг ваших слюнявых русских частиц, особенно вокруг этих загребальных кртчк, мрдк, чвск, которые вы якобы нашли — о Боже! — в Канаде, не что иное, как подделка, типичная русская переоценка более чем скромных культурных достижений, сказала Урсула, выгибая свои неотразимые губы в форме сердцевины плотоядной агавы.
Вы, вы… Доктор Жукоборец вспыхнул от возмущения. Вы, австралийская невежда, посягаете на наше великое лингвистическое наследие только для того, чтобы утвердить свой агрессивный феминизм!
С момента этого грозового разряда идей они не проронили ни единого слова, не переставая в то же время кружиться по льду в полном синхроне. Хотелось бы, чтобы этот хмырь был бы хоть наполовину так же синхронен в других областях деятельности, думала Урсула презрительно.
Потом вдруг слоноподобный русский, это ходячее, вернее скользящее посмешище, Его Жироподобие Фил Фофанофф появился, как с неба свалился. И распростер свои объятия, как рожденная на Борнео горилла.
— Урсула, душка, богиня сирени!
— Я тебе кренделей накидаю за «душку» и за «богиню сирени», — сказала она вежливо. Она всматривалась в фофаноф-фского дружка, шатконогого молокососа, очевидной жертвы довольно приличного землетрясения. Очень знакомое лицо. Спала я когда-нибудь с этим малым или просто сталкивалась, не замечая? И что означает это восхищение, которое сверкает сейчас в его глазах? Пятнадцать лет назад в Канберре я бы сказала, что это любовь с первого взгляда.
Встретившись таким вот не столь элегантным образом, четверка затем, окрестив руки, образовала хоровод. Дикая эйфория охватила Фила.
— Я мост! — вскричал он. — Я снова мост! Что он имеет в виду, думали его партнеры.
Этот же вопрос интересовал и еще одного господина, который предпочитал кататься в одиночестве и не попадаться на глаза. Японский ученый Татуя Хуссако опровергал все стереотипы своих земляков. Он пренебрегал коллективизмом, сдержанностью потребностей и чувством такта. Хоть был и тощ, а не переставал жевать, являя образец обжоры. В тот момент, когда мы уловили его промельк на катке, он как раз кончал сосиску под соусом «чили». Жирные коричневые капли рассеивались вокруг в подтверждение его всегдашней бестактности. «Что означает это „снова мост“, — подумал Хуссако и стал поспешно линять, как будто это и не он накапал.
Тем временем талантливый Джим Доллархайд катался все глаже и глаже, несмотря на то, что его внутренний мир снова вошел в турбулентную зону. Новоэвклидова геометрия действовала. Ледяная поверхность рябила. Отражение колоннады Национального архива перепуталось в диковинных конвульсиях. Внутри и снаружи все как-то извращалось, отклонялось, ревербировало. Грандиозная Вселенная спецагента Джеймса Доллархайда рухнула, к полному стыду группы «Лямбда на взводе» первая же встреча с лиловыми глазами австралийки подкосила твердый свод его убеждений и склонностей. Гош, я никогда такого еще не испытывал к женщине!
Внезапно хоровод распался. Будто что-то вспомнив, мисс Усрис полетела к выходу. Боже упаси, как бы вдруг не потерять ее из виду! Джим отчаянно рванулся вслед и в непостижимом, чертовски дерзновенном пируэте умудрился схватить ее за локоть.
— Але, друг, — сказал он задыхаясь. — Сваливаем? В чем дело? Что-нибудь с мочеиспусканием?
Ей понравилось, как он адресовался.
— Да ну, надо позвонить, — сказала она.
— Мой Бог! Да кому же?! — воскликнул он. Она усмехнулась.
— Хорош вопросец! Прямо по существу, мэн. Если бы я знала. У меня сегодня просто свиданка — вслепую.
— С мужчиной или женщиной?
— Эй-эй, мэн! Камнями по воронам, ты звучишь, как сыщик!
Некоторое время они стояли, глядя друг другу в глаза, два существа ныне процветающей породы, мужчина на его неопытных шатких ногах и женщина, каждая из чьих ног напоминала хорошо тренированного серфера из Южного океана.
Горе мне, думал Джим. Барометр падает. Влажность возрастает. Ветер из Мексиканского залива, смешиваясь с зимним экспрессом озера Онтарио, образует над Вашингтоном огромную чашу черной смородины, тяжелое темно-лиловое облако, чреватое молниями. Ну и момент! Как я могу не думать, что все это имеет прямое отношение ко всему делу?
Она расхохоталась, неожиданно нежным манером отделилась от трепещущего новичка и исчезла. Лиловое в лиловом.
Продвинутый плацдарм
Когда бы полковник Черночернов ни взглядывал на свою законную супругу Марту Арвидовну (урожденную Нельше), перед ним возникали проклятые полки латышской Красной пехоты, этой гвардии революции, которую он всеми фибрами ненавидел. И не без причины, дорогой читатель. Марта Арвидовна, казалось, родилась пехотинцем, ее тяжелая, все сотрясающая поступь выглядела как убедительные фразы коммунистического манифеста.
Как мог я, человек не без вкуса, жениться на этой костлявой балтийской кобыле, думал Черночернов в тоске. Единственное, что оставалось в утешение, — все валить на Останкинскую ВПШ, именно там они и возникали, эти несообразные брачные предприятия.
Товарищ Марта только что вернулась из месячного отпуска, который она наполовину провела в партийных архивах, а наполовину в партийном санатории «Красные камни» у подножия Кавказского хребта. Была она — несмотря на все принятые медицинские меры — чертовски желчна и раздражена. Проклятое тухлое чудовище капитализма опять преодолело свой периодический кризис, цинично сверкая, оно поигрывало всеми копытами. Поступь истории опять, к полному разочарованию, замедлилась.
Товарищ Марта винила русских за эти раздражающие задержки в поступательном движении, этих русских с их блудливостью, с их постоянной склонностью к коррупции. Если бы всех их заменить трудолюбивыми и честными латышскими членами, коммунизм уже торжествовал бы на планете.
Увы, мы имеем полторы сотни миллионов бесстыдников и бездельников и только два миллиона, совместно с ГДР, тех, кто действительно заслуживает держать знамена Готического Марксизма!
— Куда ты собираешься, Черночернов?
Она стояла перед полковником с дымящейся папиросой в ее длинных хреноподобных пальцах. Жизнь не очень щедра ко мне, подумал Федот с пронизывающим чувством самосострадания.
— Я должен идти… в город… по делу…
Она надела внимательные очки на мост своего необаятельного, но зато первоклассно тевтонского носа. Все можно принять, любую дрянь, что жизнь для вас подготовила, но эта гребальная Марта Арвидовна! Он упал на колени.
— Клянусь, Марта!… Моя партийная совесть чиста!… Ты знаешь, мне мало нужно от жизни… Ради нашего дела, во имя Великого Отечества… иа, иа, натюрлих… ради интернационализма… не пощажу ни малейшего куска моей грязной кожи, ни кубика моих вонючих легких, ни песчинки из засоренной печени, ни…
— Хватит! — воскликнула Марта Арвидовна, с отвращением глядя на своего рыдающего, дрожащего, слегка конвульсирующего мужа. Как могло случиться, что это жалкое создание попало в нашу разведку, иначе говоря, на наш продвинутый плацдарм?
— Я предупреждала тебя перед отпуском, что если ты не прекратишь шляться вокруг «Лямбды на взводе», я сообщу куда надо!
Полковник расхохотался в самом тревожном, истерическом — пфуй, таком русско-достоевском — позорном стиле. Его подошвы отбивали чечетку на вертикальной поверхности стены.
Любимая Мартина картина — Ленин и Сталин на интимном плетеном диванчике — перекосилась. Вдруг зазвонил телефон.
— С возвращением, Марта!
Она вздрогнула. Шеф звонит, собственной персоной. Отчетливо доносились звуки, реверберирующие в огромных пространствах посольской кухни.
— Не возражаешь, если я заскочу на минутку? — спросил Егоров в своей такой приятной все смягчающей манере. — Хочу наших ребятишек побаловать вашими знаменитыми картофельными «цеппелинами», а единственный у нас знаток балтийских рецептов это ты… Федот-то-не-тот-тот-тот-то небось в городе по своему садово-культурному бизнесу, да? Ну, ничего. Все будет в полном порядочке.
Полковник был уже в вертикальной позиции, сух и спокоен. Марта Арвидовна отмахнулась от него — иди уж, ничтожество! Снова она была глубоко впечатлена всезнающими и всемогущими революционными органами. Все-таки русский русскому не чета.
«Саппоровское бочковое»
«…В принципе, гольф, невзирая на все ссылки и экивоки в сторону кругов высшей буржуазии, имеет много общего с самыми первобытными видами труда, а именно с косьбой. Вглядитесь внимательно, джентльмены, в мои движения, когда я произвожу свинг. Разве это не напоминает хорошего советского колхозника с его обожаемой косой?»
Тренируя своих новых друзей в искусстве гольфа, Джим Доллархайд чувствовал, что руины его внутренностей в этот момент охватывает мощный процесс самореконструкции. Что было причиной оживления его обычно бурного метаболизма — первые успехи на льду ли, лиловые ли глаза насмешливой ин-теллектуалки, невероятный новый кореш профессор Фофанофф или просто поток космической энергии, который можно поддерживать только двухсторонним движением щедрости — дать и взять, взять и дать… это было не очень-то ясно и, по сути, не имело значения. Он просто чувствовал, что границы Молодого мира расширяются, в то время как недавние угрызения совести по поводу запятнанной голубой репутации съеживаются.
Жадно наблюдал он окружающую среду — залитые солнцем зеленые плоскости Хейнс Пойнт, сверкающие пространства воды и неба, похоже было на берега Вселенской гармонии, несмотря на запах жаровни «барбикью».
Джим определенно не был одинок в его приподнятом состоянии. Два других гольфиста, Филларион Фофанофф и Алебастр (Алик) Жукоборец, тоже были явно захвачены новыми горизонтами. Первый, с отчетливым желанием вновь сыграть роль моста, сжал кисть Алика, как наручниками, двумя пальцами левой руки и навалил на плечи Джима ярмо своего правого локтя.
— Разве мы не трио, старики?
— Трио, трио! — прозвучал двойной ответ.
Затем на садовой скамье появилась упаковка «Саппоровского бочкового». Жукоборец лицемерно вздохнул.
— Поскольку мы уже трио, хочу поделиться с вами своими сомнениями. Вы оба, мужики, истинные люди Ренессанса, а что я могу предложить на благо нашего союза? Единственное, что приходит в голову, — это моя исключительная близость к веселящимся кругам города. Как насчет этого, ребята, интересно вам будет приблизиться к веселящимся кругам города, иными словами к рафинированному дебоширству?
— Очень даже интересно, — последовал двойной ответ. — И чем скорее, тем лучше.
— А как насчет той лиловоглазой леди? — осторожно спросил Джим. — Она тоже близка к веселящимся кругам города?
— Урси Усри? — хохотнул Алик. — Посмотри, Фил, Джим-то наш заторчал на Урси Усри!
— О, доктор Усрис, — вздохнул Филларион. — Жаль, что она так ненавидит нашу великую русскую культуру!
— Знаете, Джим, она одна может заменить все веселящиеся круги города, — сказал Алик. — Давайте выпьем за наше трио!
Три банки с пивом, похожие на гранаты времен Второй мировой войны, поднялись над головами. Как это чудесно, думал Джим, и только опять же непонятно, кто кого дурачит.
На самом деле наше трио давно уже было квартетом: Татуя Хуссако хихикал за кустом.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Слепое свидание с близоруким
Госпожа посланница Дринквотер глянула в глазок парадного и увидела за дверью чрезвычайно благонадежного джентльмена. Да, есть еще в мире некоторое число людей, чья наружность с первого взгляда говорит, что человечество еще не потерпело поражения. Долго не думая, она открыла дверь.
— Добрый вечер, мисс Дринквотер, — войдя, визитер снял свою ирландскую шляпу. — Меня зовут Уайти Уайт, мэм, Дотти Уайти Уайт к вашим услугам. Я из теоретических кругов.
Господин посол уже поднимался из своего подвального кабинета. Ему тоже с первого взгляда понравилась наружность визитера. Черт побери, с такими ребятами в запасе мы еще имеем некоторые шансы!
— Это мистер Майти Майт из теоретических кругов, дорогой.
— Садитесь, пожалуйста, — сказал посол.
Ну, какой приятный феллоу! В наши дни не каждый, о, далеко не каждый умеет держать чашку чая должным манером.
— В наших теоретических кругах, сэр, мы сильно озабочены сейчас быстрым развитием серии спонтанных событий в постоянно ухудшающейся ситуации. О, да, мэм, недостаток, если не отсутствие выраженных напрямую целей и устремлений, вот причина нашей наибольшей озабоченности. Простите, могу я на минутку удалиться и воспользоваться туалетом?
— Посмотри на его походку, Сесиль! Ей-ей, он принадлежит к вымирающей породе джентльменов!
За мгновение до того, как закрыть дверь туалетной, Черночернов катнул в глубину гостиной невесомый мягкий баллончик с усыпляющим газом.
Гуманитарии всего мира, объединяйтесь! Три-четыре часа доброго сна не повредят пожилой паре: небольшие неприятности с пробуждением не в счет.
Когда он вышел из виси (ватерклозета) в биомаске, известной в разведывательных кругах как «нейтральное лицо», супруги мирно бубукали в креслах перед телевизором. Он включил магический ящик — спасибо вам, щедрые творцы сериала «Даллас»! — и проверил телефонный автоответчик. Милейший голосок Сесили обещал звонящим немедленный ответ, — «как только обстоятельства повернутся в желательном направлении, то есть очень скоро». Потом он отправился наверх, стараясь создавать как можно меньше звуковых и визуальных эффектов. Супруга его, очевидно, недооценивала некоторые специфические способности этнических русских, особенно тех, что получили спецподготовку на курсах «Залп» в московском пригороде Растительное Масло.
Разумеется, не Филлариона имел в виду полковник, когда принимал меры предосторожности. Ну, и уж, конечно, не ребят из ФБР и ЦРУ; этих он уважительно величал «коллегами» и в глубине души даже полагал их союзниками; с дальним прицелом, конечно. Зеро-Зет, вот кого больше всего опасался полковник, таинственное, ускользающее существо — или предмет? — которое в «теоретических кругах» считалось потенциально более опасным, чем Чернобыльская катастрофа. Обычно хорошо информированный Черночернов почти ничего не знал относительно проекта Зеро-Зет. Он слышал, что около года назад Хранилище пылало энтузиазмом, в элитарных кругах разведки ходили разговоры, что новое немыслимое, почти научно-фантастическое суперчеловеческое существо вскоре будет внедрено в самую чувствительную сферу «невидимого фронта», то есть в Северную Америку. С этим как бы занималась новая эра, когда практически не останется препятствий ни для каких задач. Что и говорить, в принципе, это было не что иное, как величайший, если не окончательный прыжок к триумфу нашего дела, к победе в мировом масштабе, за которой, как страстно надеялся полковник, последует реставрация единственно законной власти, Дома Романовых.
Увы, энтузиазм вскоре сменился признаками полного недоумения. Зеро-Зет вышел из-под контроля. Хранилище обвиняло Кухню, последняя ворчала по поводу первого. Похоже было, что ни те, ни другие не знали местонахождения Зеро-Зет, не представляли себе даже его (ее? их?) наружности.
В недавнем разговоре с Джорджем Шварценеггером Тимоти Инглиш намекнул, что он не исключил бы даже совсем неожиданного, едва ли не метафизического перекоса в клеточной архитектонике этой структуры, в результате чего мог возникнуть самый лживый, коварный, жестокий и мегаломанический агент в мире. Тимоти однажды просто остолбенел, заметив на ветровом стекле своей секретной «Тойоты» комбинацию пятен, которые расшифровывались, как дерзновенное заявление: «Я шпион на все сезоны!» Это означало, прежде всего, что следует ожидать череды в высшей степени иррациональных поступков, что-то сродни ядерному мелтдауну, а во-вторых, это означало, что неуловимая и вездесущая штука имеет доступ к самым чувствительным линиям наших коммуникаций.
Вот почему полковник Черночернов так нервничал и был даже излишне осмотрителен той ночью. К интуиции генерала Егорова он относился не очень серьезно. Хоть он и не видел драматического крушения тента в кафе «Рондо», он не мог, конечно, исключить чего-нибудь гадкого, оскорбительного или даже угрожающего по своему адресу — оглушающего, что ли, шипения прямо в ушную раковину, конфузной ли серной вони, обжигающего плевка промеж лопаток, посягновения на детородные органы… — чего угодно!
На лестнице ничего не случилось, и он благополучно проник в филларионовскую студию. Как обычно, комната была наполнена густым жужжанием и тончайшим звоном. Похоже, что все представители вашингтонской энтомологии, которые умудрились пережить первые укусы мороза, нашли свое зимнее убежище именно здесь. На всякий случай полковник засунул в щели несколько электронных родственничков этой нечисти и сделал несколько снимков письменного стола. В общем-то, сбор информации не был его сегодняшней целью. На повестке дня был серьезный, прямой мужской разговор.
Внезапно внизу возникли колоссальный грохот и рычание. Уровень звука нарастал с каждой секундой. Похоже было на лавину, которая идет снизу вверх вопреки всем законам тяготения. Затем вся комната была поглощена облаком потных испарений, исключительного возбуждения, похотливых импульсов, патриотической ностальгии и фигментов воображения. Две или три стрекозы и один изможденный кузнечик свалились замертво. Полковник Черночернов едва успел нырнуть под филларионовское лежбище. Проклятье, он не один, миссия проваливается, «шит», дерьмо, этот парень один не бывает, прошептал полковник полузасохшей сороконожке, что оказалась рядом с его носом.