— Отличное место, — сказал я. — Мне уже почти все равно, как здесь кормят. Хотя запахи никогда не врут, так что и с этим все должно быть в порядке. Вы натурально мой ангел-хранитель. Если когда-нибудь соберетесь в Вильнюс, дайте знать, попробую отплатить вам тем же. Только лучше предупредите заранее, я там подолгу не живу. Но приехать могу в любой момент.
— А кстати, может, и соберусь, — задумчиво сказал Митя. — Но отблагодарить меня можно прямо сейчас, не откладывая. Во-первых, ради всего святого, не заказывайте тут десерт, это их слабое место, и мне будет стыдно. А во-вторых, давайте перейдем на «ты». Держать дистанцию — совершенно не мой стиль. Очень трудно.
— Конечно, — кивнул я.
Митя просиял и отправился за меню. Заодно и пепельницу раздобыл.
— У этого ресторана, — объяснил он, — есть только один серьезный недостаток: официанты то и дело теряют клиентов, уж больно много тут закутков. А когда находят, от всей души радуются, приятно посмотреть. Но искать они могут очень долго. Поэтому следует помогать им в этом нелегком труде.
Сразу после того, как у нас приняли заказ, телефон в Митином кармане призывно запиликал. Досада его выглядела вполне убедительно, но, взяв трубку, он не менее убедительно заулыбался и нежно заворковал по-немецки; впрочем, тут же перешел на русский.
— Душа моя, — говорил Митя, — ты же знаешь, я всегда хочу тебя видеть, а уж Лени-то как хочу, мочи нет, иногда среди ночи вскакиваю от томительного желания и, пока не посмотрю на вашу фотокарточку, не засну… Ну почему, ночи ждать не обязательно, просто вот прямо сейчас я не совсем один… нет, не знаешь, и он вас не знает… сейчас спрошу, погоди.
Он прикрыл трубку ладонью и громким, как крик, шепотом сказал:
— Слушай, тут внезапно обнаружились мои друзья, немцы, вернее, она немка, он русский, отличные ребята, у них крутая галерея в Дюссельдорфе, «Лени Шванцерфокс». Реально крутая, не преувеличиваю, но это неважно, главное, они умные и забавные — редкое сочетание. Завтра утром уезжают, хотят попрощаться и заодно пожрать — ты переживешь, если они к нам присоединятся?
— Переживу, пожалуй, — согласился я. — Делай как знаешь, все равно я сейчас все быстро съем и уйду. Мне тоже завтра с утра надо бы уехать… куда-нибудь.
Митя просиял, тут же нахмурился, отнял ладонь от телефонной трубки, упреждающе поднял палец — дескать, молчок! — и торопливо заговорил: давайте, приходите, да, в «Нахорже», ждем.
— Именно куда-нибудь? — спросил он меня, пряча телефон в карман. — Тебе действительно все равно, куда ехать?
Я и бровью не повел.
— Почти все равно — в пределах Шенгенской зоны. За океан точно не полечу и в Сибирь не поеду. Завтра с утра разберусь, что с собой делать.
— Лихо! — одобрил Митя.
А я подумал, что пора бы уже стать тем, кем все время стараюсь казаться, — легким на подъем бродягой без определенных планов, готовым в любой момент сорваться с места, а уже потом разбираться, куда, зачем и какого черта. Привлекательный образ, чего уж там. В юности казалось, я примерно такой и есть, просто обстоятельства не дают развернуться. Ну вот, обстоятельства я давным-давно перекроил по-своему, казалось бы, самое время спускать себя с поводка, делать все, что взбредет в голову, а что не взбредет, тоже делать время от времени, для разнообразия, — и что ж? Который год сижу на заднице и дуюсь на весь белый свет. Удовольствия от этого не получаю ни малейшего, однако без четко поставленной цели даже обуваться не начну. И с этим, конечно, надо что-то делать, потому что насиделся уже на всю оставшуюся жизнь, а четко поставленная цель по нынешним временам роскошь, такие подарки даже Карл не каждый день делает.
Митины друзья заявились подозрительно быстро, словно с самого начала знали, где его искать, а звонили уже снизу, из подъезда. В иное время я бы наверняка заподозрил, что эти трое обо всем сговорились заранее, а телефонный звонок предназначался специально для меня, чтобы считал нашу встречу случайностью, но сейчас мне было не до того: я разглядывал Лени, и это занятие поглотило меня целиком.
Она была высока ростом, широка в кости, не слишком молода и, строго говоря, совсем не красива. Но все это не имело ни малейшего значения: никогда прежде я не видел женщины столь эффектной и одновременно величественной. У Лени был властный римский профиль, выщипанные в ниточку брови, прозрачные глаза цвета речной воды и неожиданно лукавый, улыбчивый рот. Густые рыжие кудри были связаны на затылке тяжелым узлом, несколько прядей выбивались из строгой прически — этот умело организованный беспорядок красил ее необычайно. Прибавьте к этой картине глубокое контральто, царственную осанку, надменную посадку головы, легкую, стремительную походку, особенно удивительную для женщины на десятисантиметровых шпильках, и трогательные ямочки на щеках, которые всякий раз на долю секунды опережали улыбку. Красная лакированная куртка, отделанная черными кружевами, сидела на Лени, как твидовый жакет на английской аристократке, короткая кожаная юбка с разрезом казалась частью делового костюма, и даже блестящие серебристые чулки выглядели совершенно уместно; я хочу сказать, Лени была одета просто чудовищно, но выглядела при этом не вульгарной дурой, а эталоном сдержанности, достоинства и хорошего вкуса — такова была сила ее харизмы.
Неудивительно, что ее русского мужа я сперва не заметил вовсе, а потом долго исподтишка разглядывал, стараясь понять, что этот хмырь делает за нашим столом и не вознамерился ли он стащить мою зажигалку, — при том что Митя, конечно, сразу же нас познакомил. Просто в отличие от своей сногсшибательной супруги невысокий, плотный очкарик Илья с бычьей шеей и нерешительным интеллигентным профилем был человеком неприметным и одновременно каким-то подозрительным, не заслуживающим доверия. Думаю, он в своей жизни не прошел ни одного фейс-контроля и даже в собственном доме выглядел ввалившимся без приглашения самозванцем.
Однако после того, как мы перезнакомились, обменялись обычными в таком случае ничего не значащими репликами, наскоро привыкли друг к другу и приступили к еде, Илья как-то незаметно перехватил нить беседы и вдруг оказался настоящим центром компании, блестящим рассказчиком и модератором, умеющим вовремя дать высказаться любому желающему — без всякого ущерба для собственного главенствующего положения. Он говорил о погоде и солипсизме, фильмах Мудиссона и содержании медведей в Берлинском зоопарке, рекламе и математике, ценах на недвижимость и московском романтическом концептуализме, причем все это у него выходило так забавно и занимательно, что мы слушали затаив дыхание, даже Лени, которая, по идее, должна была бы давным-давно выучить все его истории наизусть. Понимала она в лучшем случае половину, так что Илье то и дело приходилось останавливаться и переводить для нее особо сложные фразы; впрочем, даже эти технические заминки он каким-то непостижимым образом умудрялся сделать интересными и увлекательными для всех слушателей.
В общем, я не только не сбежал сразу после ужина, но и с удовольствием принял предложение отправиться еще куда-нибудь выпить — при том что сама по себе выпивка казалась мне в данный момент наименее интересной частью предстоящей программы.
А наиболее увлекательной частью стала прогулка в компании Лени. Она была столь стремительна, что все время убегала вперед, — люди в теннисных туфлях по траве так не скачут, как она на шпильках по булыжной мостовой. Обнаружив, что осталась в одиночестве, Лени столь же стремительно возвращалась к нам и, путаясь в русских словах, сообщала новости из будущего, то есть с того конца улицы, куда нам еще только предстояло попасть: видела белую кошку, мальчика на самокате, одинокую пьяную невесту в фате до пят, старушку с корзиной, полной яиц. В ее пересказе эти события казались чрезвычайно значительными, исполненными некого особого, хоть и невнятного смысла. Илья брал ее под руку и просил больше не убегать, Лени соглашалась, но пару минут спустя снова каким-то непостижимым образом оказывалась далеко впереди, оборачивалась, тормозила и неслась назад.
В конце концов мы основательно продрогли и осели в первом попавшемся полупустом баре, единственным достоинством которого была почти полная тишина — музыка играла так тихо, что даже мне почти удавалось ее игнорировать.
— Ну что, — сказал Илья, когда мы кое-как устроились на высоких табуретах, для устойчивости ухватившись за стаканы с коктейлями, — поедете с нами, Фил?
Я удивленно на него уставился. Потому что до сих пор о совместной поездке речи не заходило. И о своих планах с утра покинуть Прагу я при них словом не обмолвился. С чего это он?
— Да ладно тебе. — Митя был не то чтобы пьян, но слегка навеселе, а оттого энергичен и напорист. — Какие проблемы? Тебе надо в Германию, а ребятам нужен второй водитель, Лени задолбается одна до Дюсселя гнать…
— Я разбил свои очки, — объяснил Илья. — Эти, — он постучал пальцем по толстому стеклу, — для чтения. Ходить по улице в них худо-бедно можно, а за руль садиться не стоит. Далеко не уеду.
— Да уж, пожалуй, — рассеянно согласился я. Меня сейчас заботило совсем другое. С чего это Митя решил, что мне надо именно в Германию? Я ему не говорил. Откуда он знает?
Он словно мысли мои прочитал, по крайней мере, немедленно попытался исправить положение.
— Ты же говорил, тебе все равно куда ехать, лишь бы в границах Шенгена. Тогда Германия наилучший вариант. Во-первых, близко. Во-вторых, там хорошо. В-третьих, выручишь Лени. Ей больше трех-четырех часов кряду ехать трудно. Ты подумай.
— Если поедем вместе, может быть, вы не откажетесь у нас погостить? — сказал Илья. — Дюссельдорф прекрасный город, а у нас там огромный дом. И никаких других гостей в это время года.
— У нас есть серая кошка, — веско добавила Лени.
Серьезный аргумент, кто бы спорил. И отличное, в сущности, предложение. По крайней мере, не придется с утра покупать билеты на поезд, арендовать автомобиль или ехать в аэропорт. И самое главное, можно больше не думать, какой из вариантов выбрать. И не ругать себя последними словами, что не заказал заранее отель. Прекрасная перспектива. Я люблю, когда все устраивается само, без моего активного участия, — ну вот оно и устроилось наилучшим образом, радоваться надо.
И я бы, конечно, обрадовался, если бы эта теплая компания потрудилась сделать вид, что представления не имеет о моих планах. Могли бы просто рассказать о своей проблеме — дескать, позарез нужен второй водитель, и как жаль, что никто из пражских друзей-приятелей не желает составить компанию. И я бы немедленно предложил свою кандидатуру. А теперь сижу как дурак, гадаю: откуда они узнали, что я собрался в Германию? И у меня нет даже подобия удовлетворительного ответа на этот вопрос. Потому что предположить, будто Митя великий телепат, весь вечер развлекавшийся чтением моих потаенных мыслей, интересных разве что полудюжине маньяков с форума кагофилов, мне не позволял хороший вкус, а придумать более разумное объяснение мой скромный логический аппарат наотрез отказывался.
В таких непростых условиях радоваться я не умею, только сердиться. Зато очень, очень сильно. Хотя виду не подаю, конечно.
— Надо подумать, — сказал я. — Отказываться не хочу, обещать не могу. Я сейчас плохо соображаю: почти не спал, подскочил на рассвете, много бегал, а теперь еще и объелся. Пойду, пожалуй, в отель, пока еще ноги держат. Давайте созвонимся завтра утром. У Мити есть мой номер. Доброй ночи.
Положил деньги на стойку и был таков, эти трое не то что сказать, подумать толком ничего не успели, только выдохнули мне вслед растерянным хором «Доброй ночи». Вежливые, черти.
Я был чертовски горд собой. Во-первых, у меня есть прекрасное правило: если происходящее перестает нравиться, надо немедленно уходить. Легко сказать, но чертовски трудно осуществить, и всякий раз, когда мне это удается, я мысленно ставлю себе жирную, лоснящуюся «пятерку». А во-вторых, самодовольно думал я, пусть знают, с кем связались. Мое дело — честно продемонстрировать будущим попутчикам свой вздорный нрав, переменчивое настроение и общую ненадежность, пусть не жалуются потом, что им впарили кота в мешке. А если не передумают, позвонят завтра, тогда, пожалуй, соглашусь. Маршрут меня более чем устраивает, от Дюссельдорфа до Хагена чуть больше часа электричкой, это я выяснил.
Самодовольство мое несколько поутихло после того, как, пройдя метров триста по незнакомой улице и слегка остудив на ледяном ветру разгоряченную двойной порцией джин-тоника голову, я наконец осознал, что понятия не имею, где нахожусь, и даже приблизительно не представляю, в какую сторону идти. И что теперь со мной, болваном, станется? Неведомо.
Ладно, подумал я, не возвращаться же. Пойду куда глаза глядят, первый же встречный наверняка покажет мне, где Нерудова, а может, и сам туда как-то выскочу, теоретически, она тут где-то рядом, пешком же все время шли.
Четверть часа спустя я начал сомневаться в разумности своего решения. Не думал, что можно вот так, ни с того ни с сего, оказаться самым одиноким человеком в мире, которому даже прохожие навстречу попадаться не желают, — и не в каком-нибудь ПГТ Металлострой, а в центре одной из европейских столиц, и не под утро, а за несколько минут до полуночи. Бред собачий. Так не бывает. Впору усомниться — да не заснул ли я прямо за барной стойкой? Весь день сегодня отрубаюсь не по делу, в самых неподходящих для этого позициях, вон утром даже на ходу умудрился, всю прогулку проспал.
Однако, похоже, я все-таки бодрствовал. Во сне может случиться все что угодно, но так холодно не бывает. Если бы я настолько замерз, непременно проснулся бы хоть на пару секунд, чтобы выругаться и натянуть на себя одеяло.
А вот поэтому, подумал я, и на улице нет никого. Когда апрельской ночью температура падает до нуля, нормальные люди из дома нос не высунут, только неприкаянные заезжие придурки вроде меня бродят по городу в поисках утраченного отеля, тоже мне Девочка-со-спичками, тьфу.
И вовсе не Девочка-со-спичками, а Мужик-с-зажигалкой, примирительно сказал мой внутренний голос. А зажигалка, вкрадчиво добавил он, дает тебе возможность закурить буквально в любую секунду, и это величайшее благо. Прекращай ныть.
Я внял совету, закурил, в свете зажигалки увидел название улицы, по которой шел: «Рудова». Если учесть, что мне требовалась Нерудова, это была не худшая шутка Небесной Канцелярии, сотрудники которой, я это не раз замечал, коротают рабочее время, вовсю прикалываясь над своими подопечными.
— Ну вот, а ты говорил, никого не встретим.
Женский голос звучал у меня за спиной, я обернулся и увидел стремительно приближающуюся ко мне пару юных существ неопределенного пола, этакие карандашики — оба высокие, тонкие, в узких джинсах, куцых курточках и одинаковых островерхих шапочках. Впрочем, один карандашик определенно был девочкой, обладательницей звонкого голоса. Она перешла на чешский и теперь что-то бойко мне говорила, размахивая руками для пущей убедительности. Я скорее догадался, чем понял, что эти двое очень хотят курить, протянул им портсигар и сказал:
— По-русски я понимаю гораздо лучше, чем по-чешски.
— Bay! — хором возликовала парочка.
Второй карандашик оказался бледным юношей, с низким, очень густым голосом, совершенно не вяжущимся с его хрупким сложением.
— Арсений не купил сигарет, — доверительно, как старому знакомому, пожаловалась девочка. — И я не купила сигарет. Обычно мы становимся идиотами по очереди, это очень удобно. Но уж когда оба сразу — всему конец, жизнь рушится, и мы внезапно оказываемся ночью на улице. Тут даже до ближайшего бара идти и идти. Но теперь нам ничего не страшно, дойдем.
— О, — обрадовался я, — так вы не туристы, местные жители? Тогда вы наверняка знаете, в какой стороне улица Нерудова. И не станете утаивать от озябшего путника эту ценную информацию.
— Нерудова там, — девочка неопределенно махнула рукой куда-то вбок. — Мы вас проводим немного, все равно нам в ту сторону.
Она чиркнула зажигалкой, чтобы прикурить, пламя высветило ее лицо и ровно подстриженную челку. Челка была выкрашена в два ярких цвета, желтый и зеленый; только теперь я заметил, что из-под шапочки выбиваются синие, красные и фиолетовые пряди, и застыл как громом пораженный. Это была моя утренняя незнакомка с радужной головой, та самая, которая рисовала на тротуаре за собором Святого Вита и обещала присвоить мой свитер. Сейчас я во всех подробностях вспомнил этот эпизод и недоумевал: как можно было забыть такое происшествие? Что со мной случилось? Мне и сны-то в большинстве случаев удается не забывать, а девицу с радужной головой я видел наяву… вроде бы.
— А где ваша собака? — спросил я.
Парочка настороженно переглянулась.
— Какая собака? — наконец спросила обладательница радужной головы.
— Ну как. Ваша. Большая, черная, кудлатая, похожа на королевского пуделя, только нестриженая.
— Терпеть не могу, когда их стригут, — внезапно вмешался молодой человек. — Оставляют только гриву и манжеты эти дурацкие, кошмарное зрелище.
Я сочувственно кивнул. Зрелище и правда нелепое.
— С моей собакой все в порядке, — наконец сказала радужная. — Только я не понимаю, где и когда вы меня с ней могли видеть. Собака, она… Короче, с ней всегда Арсений гуляет. У меня времени нет.
— Но сегодня утром, примерно в половине десятого, возле собора Святого Вита…
— Ай, даже вот так! — Моя собеседница по-детски хихикнула, прикрыв рот посиневшим от холода кулачком, но тут же снова стала серьезной. — Тогда все в порядке. В половине десятого мы оба еще спали, а значит, я могла быть где угодно, с собакой или без.
— Ну вот все и разъяснилось, — я вложил в свою реплику весь запас неизрасходованного с начала года сарказма, но эти двое и бровью не повели.