— Что ж вы мне свои «гибельные тайны» выдаете? — Я не стал экономить, вложил в этот вопрос все запасы оставшегося у меня сарказма. — Предполагается, что я не выйду из этой кухни живым?
— Выйдете, разумеется. От неживого вас мне мало толку, а живой, возможно, будет великодушен и поможет мне договориться с Карлом Оттовичем. А что касается тайн — неужто сами не знаете, что любая мало-мальски стоящая тайна сама себя бережет? Можно часами разглагольствовать о Братстве Гекаты, но наши секреты на словах не выдашь, как ни старайся. Узнать их можно, только получив соответствующий опыт. А вам наш опыт не подойдет: у вас нет близнеца, ни мертвого, ни даже живого. Так что считайте, просто волшебную сказку выслушали — в пересказе участника событий.
— Выходит, к вам только разлученных близнецов принимают?
Мне уже самому было неловко за собственный легкомысленный тон, но я ничего не мог с собой поделать. Однако Лев не обратил на это никакого внимания, ответил сухо и деловито, как будто речь шла о вступлении в какой-нибудь престижный гольфклуб.
— Не просто разлученных. Только тех, чей близнец родился мертвым или умер сразу после рождения. Другие люди Гекате не нужны. Она — владычица мостов между жизнью и смертью, а мы и есть такие мосты. Наша служба ей восхитительна, а досуг, когда мы остаемся наедине с собой, почти невыносим. Но у каждого из нас есть шанс воскреснуть: Врата Гекаты. Свои Врата Гекаты всяк ищет сам, в этом деле мы друг другу не помощники. В дверь может войти только один. Строго говоря, никто не знает, что происходит с тем, кто войдет. Но Мастер Никола говорил, это лучшее, что может случиться с человеком. И я склонен ему верить. По крайней мере, в других вопросах он меня никогда не обманывал.
— То есть мы с Карлом можем выдать вам пропуск в рай? — недоверчиво спросил я.
— Я не верю в рай. И не знаю, что это такое. Скажем так, вы можете поспособствовать превращению гусеницы в бабочку. Вы знаете, что гусеница гибнет, если ей по какой-то причине не удается вовремя свить кокон? Не думаю, что я вот так сразу погибну, но чувствую себя сейчас именно как гусеница, чье время пришло. Мне очень нужна ваша дверь. Очень. Очень. Очень.
Он говорил очень спокойно и глядел при этом не на меня, а куда-то в сторону. В воздухе вдруг резко запахло жженой пластмассой. Я еще не сообразил, что случилось, а Лев неразборчиво выругался сквозь зубы, схватил электрический чайник, метнул его в мойку и включил воду. Раздалось шипение, вонь стала совершенно невыносимой, я встал и распахнул пошире окно.
— Что за черт. Какой же я дурень. Спалил Мариночкин чайник, — растерянно сказал Лев.
Он, похоже, искренне огорчился, но одновременно расслабился и чувствовал себя теперь явно гораздо лучше, чем прежде.
До меня вдруг дошло, что чайник в момент возгорания был отключен от розетки. И, теоретически, не имел ни малейшего шанса расплавиться. Однако искореженная, смердящая, почерневшая с одного боку пластиковая тушка в мойке наглядно свидетельствовала, что он это все-таки сделал.
— Это вы на него так посмотрели? — осторожно спросил я.
Лев пожал плечами — дескать, какая разница.
— Все, о чем я вас прошу, — сказал он, не поднимая на меня глаз, — это озвучить мое предложение Карлу Оттовичу. Если он любезно согласится впустить меня в свой подвал, скажем, на четверть часа, я готов сделать все, что он пожелает, и, кроме этого, отдать ему ключ по окончании эксперимента. Пусть пополнит свою коллекцию, ничего не имею против. Буду честен, нет никаких гарантий, что от ключа и от меня самого хоть что-то останется. Я просто не знаю, что будет. Но какие-то шансы получить ключ у вашего отца есть.
— Ясно, — кивнул я. — Сами понимаете, я ничего не обещаю. Карл из тех мягких, приятных во всех отношениях людей, которые никогда ни с кем не спорят, потому что все вокруг и так пляшут под их дудку. Но я, разумеется, расскажу ему все, что услышал. И передам ваше предложение.
— Большего и не требуется. Спасибо вам. — Лев выбросил остывший чайник в мусорное ведро и неожиданно подмигнул мне с видом заговорщика: — Вам я голову уже заморочил, теперь, пожалуй, пойду морочить ее остальным гостям. Составите мне компанию?
— Нет, я, пожалуй, пойду спать. Устал как собака.
— Тогда доброй ночи, — усмехнулся Лев. И, как мне показалось, язвительно добавил: — Приятных сновидений.
Я-то, конечно, устал. Но, благополучно добравшись до отеля, обнаружил, что глаз не могу сомкнуть. Слишком много неудобоваримой информации вывалил на меня Лев. И поставил меня перед идиотским выбором — или принять его слова на веру и чувствовать себя наивным дураком, или решить, что он меня разыграл, — но и в этом случае никем, кроме как дураком, чувствовать себя не получится. А тут еще это его ехидное пожелание «приятных сновидений» на прощание. На фоне последних событий оно выглядело почти угрожающе — так мне сейчас казалось.
Устав ворочаться с боку на бок, я достал компьютер, обошел комнату, отыскал стыдливо забившийся в угол интернет, вбил в поисковую систему божественное имя Гекаты и принялся изучать информацию.
Выяснив, что эта достойная дочь титанов Перса и Астерии, владычица порогов, перекрестков и пределов, всех тех мест, где смыкается наше и иное, обладает тремя обличьями, имеет три головы, чтобы видеть во всех направлениях, блуждает во тьме по ночам, освещая себе путь чадящими факелами, властвует над привидениями и чудовищами, ночными кошмарами и чародейством, я, как и следовало ожидать, заскучал и наконец-то начал клевать носом. Но проявил стойкость, перелопатил еще гору информации — о трех кнутах власти, при помощи которых Геката управляет человечеством, временем и пространством, о том, что сам Зевс никогда не оспаривал ее исконного права исполнять самые сокровенные желания смертных, о черных щенках, приносимых ей в жертву на перекрестках дорог, о магах и волшебниках, просивших ее покровительства, о поиске душ умерших в пустоши между мирами. Выяснив, что Геката, кроме всего, отвечает за выбор Пути и помогает в разрешении запутанных ситуаций, я решил, что сейчас ее покровительство явно не помешало бы мне самому, и заснул с ее именем — не на устах, но, можно сказать, в гортани.
За окном визгливо, на одной ноте орал младенец. Я еще в полусне проклял всех чадолюбивых обитателей нашей улицы, а заодно их замученных скверным питанием и дурной наследственностью отпрысков и только после этого окончательно проснулся от привычной боли в коленях. Повернулся на другой бок. Лучше бы я этого не делал. От неосторожного движения заболела шея, поясница тоже была недовольна — пока она только ныла, но я примерно представлял, что она устроит, когда я попытаюсь встать. А вставать, как ни крути, придется. И даже оттянуть этот момент не получится, мочевой пузырь — не будильник, который можно выключить.
Очень осторожно, словно тело мое было стеклянным, я спустил ноги на пол. Приподнялся, опираясь на локоть, а свободной рукой инстинктивно ухватился за воздух, как будто он мог послужить опорой. Но, в общем, все прошло гораздо лучше, чем я рассчитывал. Ежеутренняя плата за роскошь прямохождения была не так высока, как обычно. Ошалев от открывшихся мне дивных возможностей, я сунул ноги в шлепанцы и отправился в уборную, а оттуда на кухню. Врачи, разумеется, давно запретили мне пить кофе, но я не такой дурак, чтобы следовать рекомендациям, которые они дают всем подряд. Они бы мне еще и курить запретили, если бы я поинтересовался их мнением, но у меня хватило ума не спрашивать. И ничего, дожил как-то до восьмидесяти шести лет. И еще сколько-нибудь протяну, бог даст.
Сварив кофе, я взял кружку и пошел наверх, в гостиную. Чего греха таить, квартира, доставшаяся мне после смерти Карла, всегда была слишком велика для меня одного. Я так и не смог толком ее обжить. А в последние годы мне даже обойти все комнаты не удается. На третий этаж я не поднимался уже лет пять, все собираюсь вызвать уборщицу, чтобы вытерла там пыль и вымыла окна, да откладываю. Не так-то это просто в мои годы — пустить в дом незнакомого чужого человека. Но в гостиную на втором этаже я поднимаюсь регулярно, это, можно сказать, дело чести и своего рода доказательство, что я еще полон сил. Засесть на первом этаже — все равно что сдаться. Нет уж, я непременно…
Кружка выскользнула из моих неловких пальцев и с грохотом покатилась вниз по ступенькам. Кофе залил всю лестницу. А я стоял, схватившись за перила, теперь уже двумя руками, и смотрел. И ничего не мог сделать. Думал: ладно, ничего не попишешь, человеческая жизнь, как известно, это череда неприятностей, и пока они мелкие, можно считать себя счастливчиком. Сейчас спущусь вниз, возьму тряпку, как-нибудь все вытру. Потом сварю еще кофе. Зерна в доме пока есть, хотя надо бы позвонить в лавку, пополнить запас. И кстати, о запасах, надо будет собраться с силами и поглядеть, что у меня осталось на продажу. Потому что денег на моем счету уже почти нет.
Я всегда знал, что мои вложения в российскую недвижимость — дело хорошее, но ненадежное. Впрочем, мои московские квартиры кормили меня гораздо дольше, чем я рассчитывал; закон, лишающий частных лиц права владеть недвижимостью в России, был издан всего лет двадцать назад, теперь там все граждане проживают строго по месту прописки, никакой аренды, и обойти закон не получается, им, я слышал, электронные чипы с адресом вживляют, как домашним животным. Вовремя я все-таки отказался от российского гражданства, молодец, не свалял дурака. А квартиры жалко, конечно, но сделать ничего нельзя. Ладно, пусть, бляди, подавятся.
Лишившись своей ренты и подъев запасы, я стал понемногу распродавать антиквариат Карла, не уставая благословлять его страсть к коллекционированию: с годами мое наследство стремительно росло в цене. Надолго хватило. Теперь запасы понемногу подходят к концу, но у меня не так уж много шансов дожить до того дня, когда продавать станет нечего. То есть обычно я хорохорюсь, твердо обещаю себе дотянуть как минимум до сотни лет, но в такие моменты, когда выясняется, что ты уже даже кружку в руках удержать не способен, лгать себе становится довольно затруднительно.
Сейчас, говорил я себе, сейчас пойду вниз. Сварю кофе. Но сначала вытру пол. Или нет, потом, когда попью. Ну, сейчас.
Но вместо того чтобы идти вниз, я сел на ступеньку, закрыл лицо руками и ощутил, что щеки стали мокрыми — неужели я плачу? Ай как стыдно. Но все это совершенно невыносимо: визг за окном, сырая, нечистая постель, привычная боль, шлепанцы, ежеутренний поход в уборную, грязная кухня, кастрюлька, в которой я варю кофе, я сам, ослабший, обиженный на весь мир, никому не нужный, но зачем-то живой старик, и вот теперь еще кружка разбилась, и лужа… И лужа.
Я полез в карман пижамной куртки за носовым платком — куда дотянусь, там подотру прямо сейчас, а там, глядишь, появятся силы прибрать и внизу. Но платка не было, только какая-то картонка, скользкая на ощупь. Я достал ее и удивился: откуда это у меня? Игральная карта из старой бумажной колоды, такие давным-давно перестали продавать, зачем они нужны, когда можно играть на компьютерах, которых в каждом самом бедном доме больше, чем жильцов, даже у меня штук пять скопилось, а что делать, выбрасывать старую технику — дорогое удовольствие по нынешним временам, вот и лежат в кладовой… На карте была изображена дама пик с огромными глазами, ярко-зелеными волосами и оранжевой розой в зубах — фантастическая безвкусица, хорошо, что их больше не делают, великая вещь — прогресс.
Входная дверь хлопнула. Я испугался — не столько чужого вторжения, сколько того, что забыл запереть дверь. Думал — был совершенно уверен! — что запер. На ключ, на щеколду и еще на крючок. А на самом деле оставил нараспашку, старый дурак. Плохо, когда человеку не на кого положиться, кроме себя, но когда и на себя нельзя — все, пиши пропало. На свалку.
— Эй, — раздался снизу звонкий женский голос. — Ты где? Наверху?
По деревянному полу зацокали коготки какого-то зверя; несколько секунд спустя у лестницы появился черный кудлатый пес, похожий на нестриженого пуделя. Принюхался к разлитому кофе, лизнул его и сердито фыркнул, обманутый в лучших ожиданиях.
— Тихо, тихо, — сказала ему долговязая тощая девица в черном бесформенном балахоне. Волосы ее были выкрашены во все цвета радуга, а лица я не мог разглядеть. Вот если бы она поближе подошла… Хотя какое мне дело до ее лица? Не знаю, зачем она пришла, но явно не для того, чтобы со мной целоваться.
И откуда она взялась на мою голову? — обреченно подумал я. Какая-то чужая девица; впрочем, мне все чужие… Хотя такую разноцветную прическу я уже однажды видел. Где, когда? Не могу вспомнить. Наверное, очень давно. Теперь молодежь так не красится. Или уже снова красится? За чем, за чем, а за модой я уже давным-давно не слежу.
— Хочешь сказать, ты меня не узнал? — возмутилась крашеная. — Ну, знаешь, это уже слишком. Просрать свою единственную и неповторимую жизнь — дело житейское, почти все так делают. Но забыть ее — это перебор. Зачем тогда было жить, если даже памяти не осталось?
Я понимал, что сейчас самое время рассердиться, — ишь какая, вошла в чужой дом без спроса, «тычет» старому человеку, оскорбляет, я сейчас полицию… Но почему-то стал отвечать — торопливо, взахлеб, словно это был мой единственный шанс выговориться:
— Не знаю зачем. Сколько себя помню, всегда спрашивал: зачем? И не нашел ответа… Помню, однажды, давно, я тогда был еще очень молодой, мне сказали, что все будет, как я захочу. Один человек сказал, а я поверил. Не помню почему, но поверил, как дурак. И стал думать, чего же я на самом деле хочу. Даже решил записать. И записал: «Я хочу, чтобы все исполнилось смысла». Но оно все равно не исполнилось. Наверное, тот человек просто надо мной посмеялся. Или я что-то сделал не так…
— Совершенно верно, — мрачно сказала девица. — Что-то ты точно сделал не так. Угадай что.
И тут я ее наконец узнал. Наверное, потому, что видел ее в те самые дни, которые только что вспоминал. Художница из Праги. Марина, что ли. Или не Марина? Она еще такие дурацкие матерные стихи сочиняла, когда рисовала… Но почему она такая молодая, когда я старый? Так не должно быть. Это… это нечестно.
— Ма… Нет, Мирра, — сказал я. И сразу успокоился — и насчет ее возраста, и по поводу якобы незапертой двери, и разбитой кружки заодно. Ясно же: я еще сплю, и мне снится, что я разбил кружку и не запер дверь, и в дом вошла девушка, которую я знал много лет назад. А когда я проснусь, все будет в порядке, даже младенец, чьи вопли я слышал сквозь сон, к тому времени благополучно заткнется. И шея не заболит, и поясница, и даже колени. Я встану, проверю дверь, и она будет заперта. А потом я сварю кофе, понесу его наверх и не уроню кружку, и сам не упаду. У меня будет очень хорошее утро, когда я наконец проснусь.
— Ага, меня ты все-таки вспомнил, — усмехнулась крашеная девица. — Осталось вспомнить все остальное. Зачем ты тогда ездил в Прагу? Что с тобой там происходило? Чем все закончилось? Давай, давай, вспоминай. А я, так и быть, наведу порядок. И сварю тебе кофе.
— Лучше принеси мне сигареты, — попросил я. — Они на кухне, на столе.
Даже теперь, когда стало ясно, что все это — просто сон, курить хотелось, как наяву. И я решил воспользоваться тем обстоятельством, что мне приснилась помощница. Можно самому лишний раз не ходить по лестнице. Почему-то в этом сне двигаться даже трудней, чем в бодрствующем состоянии. А ведь обычно мне снится, что я молодой и все опять легко и просто… Ладно, ничего, будут и другие сны.
Она кивнула, убежала и через несколько секунд вернулась с сигаретой, зажигалкой и тряпкой. Протянула мне сигарету, помогла прикурить, быстро вытерла пол и снова ушла на кухню, приказав собаке: «Охраняй!» Как будто я мог сбежать. Смешно. Но собака поднялась ко мне, дружески ткнулась головой в плечо, лизнула руку, а потом улеглась, пристроив мне на колени косматую башку. Я почти машинально опустил руку на черную шерсть, погладил пса. И вдруг во всех подробностях вспомнил свою давнюю поездку в Прагу за ключом от двери в нашем подвале. С ним в итоге такая свистопляска вышла — мама не горюй! Столько всего случилось, что я потом, когда все закончилось, никак не мог понять, что мне приснилось, а что случилось наяву, поэтому в конце концов махнул рукой на попытки разобраться. Забыть проще. И я действительно успешно выкинул эту историю из головы. А теперь вспомнил, да так ясно, как будто вчера все было. Надо же.
— Кофе готов, — сказала Мирра. — Давай-ка поднимайся на ноги, дедушка Фил. Пошли в кухню. Я тебе помогу.
Я благоразумно не стал отказываться от помощи, позволил ей меня поднять и потом шел, опираясь на нее. Это, чего греха таить, было очень приятно. Девица оказалась на диво сильная, управлялась со мной, как с младенцем; впрочем, нетрудно быть сильным, когда кому-то снится, что тебе двадцать с небольшим лет, я бы на ее месте и сам…
— Ты вспомнил, — не спросила, а утвердительно сказала Мирра, наливая мне кофе. — Очень хорошо. А теперь все-таки попробуй угадать, где ты слажал. В чем была ошибка?
— Ошибка? — переспросил я. — А разве была ошибка?
— Тебе виднее, — сердито отрезала Мирра. И уже более благожелательно добавила: — Подумай хорошо. Не расслабляйся. Я тебе кофе не для баловства варила, а чтобы соображал лучше.
— А по-моему, я тогда все сделал правильно, — сказал я, прикуривая новую сигарету. — Ключ в итоге достался Карлу, как он и хотел. И Лев был доволен, он еще потом…
— «Лев был доволен»! — кривляясь, повторила Мирра. — Лев, видите ли, был доволен. Еще бы он не был доволен! Любой на его месте был бы доволен. Наврал с три короба, заговорил тебе зубы, хапнул чужой шанс и живет теперь припеваючи, пока ты… и вообще все… Ай, ладно.
Она в сердцах швырнула на пол чайную ложку, которую держала в руках, и отвернулась к окну. Было видно, что она совершенно вне себя от досады.