– Я читал предисловие к «Карлу IX», – заметил я, стараясь, чтобы наши взгляды не встретились. – Там вас цитируют…
– Не н-напоминайте! – Демулен замахал на меня руками. – Гражданин Шенье п-пришел ко мне с саблей, п-причем очень острой…
Он улыбнулся и протянул руку. Я помедлил какой-то миг, но все-таки не смог не поддаться его обаянию. Цареубийца… Тот, кому никогда не будет пощады – ни в этом мире, ни в мире ином. Но я подал ему руку… Господи, что же это со мной?
– Вот… – Вильбоа выровнял стопку бумаг и криво усмехнулся. – Как говорит Камилл, граждане дезертиры…
Мы перебрались в палату, и я не без труда уговорил Шарля вернуться в койку. Я понимал, что парню надоело лежать, но не мог забыть, каким он был всего несколько дней назад. С этим шутить не стоило.
– Те самые четыре дела, гражданин Люсон…
Я кивнул, но внезапно почувствовал, что меня совсем не тянет читать документы, написанные ровным писарским почерком. Дезертиры. Вернувшиеся ниоткуда и ушедшие в никуда…
– Ваш случай – пятый, – как можно спокойнее заметил я.
– Да. Сделаем так. Берите два дела, читайте, а завтра обменяемся… Кстати, я обещал вам рассказать о версии Его Высокопреосвященства Ансельма Орсини.
Вначале я не понял, но потом память подсказала. Толстая книжица in octavo, изданная братьями-иезуитами. Житие блаженных отцов-епископов.
– Вероятно, не обошлось без нечистой силы, – предположил я без особого интереса.
Вильбоа усмехнулся:
– Я тоже так думал. Тринадцатый век, в разгаре Альбигойская резня, святой Доминик только что организовал святейшую инквизицию. Что еще можно придумать? А между тем…
Порывшись в бумагах, он извлек небольшой листок:
– «Простота объяснения есть не меньший соблазн, чем его отсутствие. Простое объяснение зачастую означает лишь еще большее удаление от истины, которая никогда не бывает общепонятной и доступной обычному сознанию…» Это из рассуждений монсеньора Орсини. Специально выписал. У него неплохая латынь, почти без вульгаризмов, но, что самое любопытное, он действительно не ищет простых ответов. Случай с оборотнем он объясняет вовсе не тем, что сей несчастный был связан с Вельзевулом. По мнению отца Ансельма, мы имеем дело с другой расой людей.
– Что? – поразился я. – Расой? Он так и пишет?
– Нет, конечно. – Похоже, мое изумление позабавило гражданина Вильбоа. – Он пишет «genus» – род. Другой род людей, отличающийся от нас многим, в том числе и, так сказать, реакцией на смерть…
Пришлось задуматься, причем надолго. Но ничего толкового в голову не приходило. Другой род людей… Почему? А главное…
– Но, гражданин Вильбоа, даже если допустить такое, то все равно все мы смертны! Что люди, что собаки…
– «…Которая никогда не бывает общепонятной и доступной обычному сознанию…» – негромко повторил Вильбоа. – Странно, тринадцатый век! Гражданин Люсон, с точки зрения упомянутого «обычного сознания», вы правы. Но как быть с амебой?
– Простите? – не понял я.
– Лет сорок назад господин Левенгук открыл мельчайших тварей, которых полно в каждой капле воды. Амеба – что-то похожее на прозрачный мешочек с жидкой кашей. Так вот, она не умирает. Она делится пополам. Раз, потом еще раз… Так что, все мы смертны?
Пример не убедил. Мало ли что творится в капле грязной воды! Но слушал я уже внимательнее.
– Итак, Орсини пишет, что ему вместе с его учителем, отцом Гильомом, довелось познакомиться с людьми, которые сами себя людьми не считали. Они звались дэрги или логры. Последнее название нам, кстати, хорошо известно из легенд о короле Артуре. Так вот, отец Ансельм считает, что логры имеют две сущности…
– Две души? – удивился я.
Шарль покачал головой:
– Нет, он пишет именно «сущность». Конечно, такое понять действительно трудно. Но он приводит такой любопытный пример. Сросшиеся младенцы – два туловища, две головы… Не бывали в Музее академии? Так вот, у логров эти две «сущности» срослись. Но одну – обычную, человеческую – мы видим, а вот вторую – нет…
Я честно пытался понять, но рассуждения монсеньора Орсини все равно казались слишком мудреными.
– Погодите, гражданин Вильбоа… Откуда он это взял?
– Видел, – спокойно сообщил Шарль. – Своими глазами. Как и мы с вами. И если мы решили верить самим себе, поверим на минутку и ему. Так вот, если убить человеческую сущность логра, его невидимый «близнец» погибает не сразу. Он как бы борется за жизнь – и создает на время видимость жизни. Но ненадолго, ведь один «близнец» уже мертв…
Я невольно поежился – сравнение вышло страшноватым.
– Позвольте, Шарль, но как же эти бедняги вообще умирают?
Вильбоа кивнул:
– Орсини пишет и об этом. Когда смерть естественная, то она, так сказать, поражает обоих «близнецов» одновременно. А человеческое оружие способно убить лишь человека. Кстати, вспомните – всяких оборотней и даже колдунов полагалось убивать с особым ритуалом. Не для того ли, чтобы погубить обе «половинки»?
– Допустим, – решил я. – Но только допустим! В таком случае откуда эти логры взялись?
По лицу гражданина Вильбоа промелькнула усмешка.
– Понятия не имею! И Орсини тоже не представлял. Впрочем, мы с вами тоже весьма слабо знаем, откуда взялись люди. Если, конечно, не повторять первую главу Книги Бытия… Орсини пишет, что Господу виднее, кого творить. Впрочем, одну версию он приводит. Помните? Из той же первой Книги Моисеевой? «В то время были на Земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди».[31] Чем вам не логры?
– Дети ангелов, – усмехнулся я. – Заблудившиеся, потерявшие память ангелята…
– Другой версии у нас пока нет, – пожал плечами Вильбоа. – Признаться, несколько напоминает творения господина Перро…
– Скорее господина Казотта,[32] – вырвалось у меня.
– Пожалуй… Но, знаете, перечитав книгу Орсини, я стал вспоминать все, что мы знаем о лограх. И ведь что получается? Сплошные колдуны, оборотни, чародеи. То исчезают, то появляются неведомо откуда, живут то в озере, то где-то под озером…
Невольно вспомнился индеец д'Энваль со своим Жеводанским Зверем.
– Я к вам приведу одного молодого человека, гражданин Вильбоа. Он, правда, не логр, зато чистокровный ирокез. Вот ему ваша версия придется определенно по душе.
– А вам? – Шарль помолчал, затем вздохнул. – Вижу, не убедил…
– Дело не в этом, – я невольно задумался. – Вы меня, конечно, не убедили, да и сами едва ли в такое поверили. Ладно, пусть будет версия. Но чем это нам поможет? Извините за такой вопрос, Шарль, но у мадемуазель Араужо в предках числились логры?
– Нет, – парень отвернулся. – Дед у нее – португалец, отсюда и фамилия… Я понимаю, версия странная, но другой у нас нет. Кроме того, после прочтения этих залежей, как выразился бы Камилл, полицейской мудрости…
Он кивнул на бумаги, а затем принялся не торопясь их разбирать. Я не стал спорить, хотя древние предания как-то слабо вязались с якобинским Парижем. Предки несчастной невесты гражданина Вильбоа были португальцами. Мои предки… Я впервые по-настоящему пожалел, что не могу вспомнить свою фамилию. Но и это не поможет. Даже если тысячу лет назад мои пращуры породнились с таинственными лограми, этого уже не упомнит ни один герольдмейстер. Разве что у меня в предках сам Ланцелот Озерный… Хотя он, кажется, не логр, а ирландец…
– Вот… – Шарль протянул мне стопку бумаг. – Дело о какой-то Мари дю Бретон и выдержки из дела об убийстве Лепелетье…
– Как? – поразился я. – Лепелетье де Сен-Фаржо? Цареубийца?
Поистине, призрак зловещего якобинца не давал мне покоя!
– Он самый, – согласился Вильбоа. – Дело было громкое. Помню, сам немало писал об этом. Ну, остальное мне… Кстати, о каком это ирокезе вы говорили?
– Жених гражданки Тома, – улыбнулся я. – Его индейского имени не знаю, а пишет он под фамилией д'Энваль.
– Альфонс д'Энваль? Я его неплохо знаю. Он ко мне заходил, кажется, позавчера… Очень неосторожный молодой человек!
Сразу же вспомнился наш разговор. «Сен-Дени», пьеса о мертвом Короле…
– Неосторожный? – удивился я как можно естественнее. – Вы имеете в виду его… творчество?
– Да при чем тут творчество? – махнул рукой Вильбоа. – Он ведь бриссотинец! Дружил с Барбару, бывал у Петиона. Если не врут, пользовался благосклонностью самой мадам Ролан.[33] Кстати, навещал ее в тюрьме… Его хотели арестовать еще в июне, но мы с Камиллом заступились. Кстати, был слушок, что Шарлотта Корде перед тем, как зайти в гости к гражданину Марату, навестила своего давнего знакомого д'Энваля…
Я не нашелся, что ответить. Альфонс, любитель старинных манускриптов и собиратель народных баек, – знакомый Корде! Хотя почему бы и нет? Что я о нем знаю? Хорошо, что я не стал с ним откровенничать!
– Я его не осуждаю, – продолжал Вильбоа. – Тогда, года два назад, трудно было еще разобраться. Помню, в мае 92-го к Жоржу зашел Пьер Верньо, так они до утра спорили, что лучше – республика или монархия. Жорж вдвоем с Камиллом защищали Его Величество буквально с пеной у рта. А с Барбару я и сам дружил. Да и кто с ним не дружил! Вот Андре Шенье…
Невольно вспомнился разговор с гражданином Огрызком. Я усмехнулся.
– «Уйду, уйду я вдаль искать себе обитель! Приют, где жизнь моя смирит свой буйный бег…»
– «…Могилу, где мой прах найдет себе ночлег», – негромко закончил Шарль. – Звучит страшновато – особенно теперь. Прямо-таки о наших с вами делах…
Я молча кивнул, не желая развивать эту тему. Да, не всем дано даже это. Не всех пускают на серое близкое небо…
– Я вас расстроил? – удивился Вильбоа. – Помилуйте, гражданин Люсон, сейчас Альфонсу ничего не грозит. По крайней мере, пока.
Я вновь кивнул, собрал бумаги и молча встал. Вильбоа проводил меня внимательным взглядом, но ничего больше не сказал. И мне вдруг показалось, что этот парень о чем-то догадывается. Почему бы и нет? Если даже отставной бриссотинец д'Энваль смог что-то разглядеть своими близорукими глазами…
Уже уходя, я внезапно обернулся и задал вопрос, который давно не давал мне покоя.
– Гражданин Вильбоа, – начал я, пытаясь найти правильные слова, – вы – человек достаточно влиятельный…
– Я? – Темные глаза удивленно мигнули. – Помилуйте…
– Не все дружат с Демуленом. Не все называют гражданина Дантона Жоржем. Могу предположить, что вы – член Якобинского клуба…
– С момента основания, – парень горько усмехнулся. – Кажется, понял, можете не договаривать… Вы хотите спросить, почему я не смог спасти Мишель?
Да, я хотел узнать именно это. Получалось что-то страшное, поистине невозможное – Вильбоа дружил с теми, кто убил его любовь!
– Вы, похоже, не очень разбираетесь в здешней кухне, гражданин Люсон…
– Пожалуй, – не выдержал я. – Зато могу сказать, что это кухня – адова!
– Можете не декларировать свои политические симпатии, – вздохнул он. – Я – человек наблюдательный и давно заметил, какого вы цвета… Мишель поступила очень неосторожно. Она играла главную роль в «Памеле» Невшато. Именно за эту постановку Театр Нации…
– Королевский театр, – вновь не сдержался я.
– Да, бывший Королевский театр был закрыт решением Комитета общественного спасения. Это же решение предусматривало арест всей труппы. Освободить Мишель, даже временно, до суда, мог тоже только Комитет гражданина Робеспьера. Ни Камилл, ни Жорж… гражданин Дантон… в этот Комитет не входят. Более того, у гражданина Дантона сейчас скверные отношения с… Не буду уточнять.
Я кивнул, вспомнив задушевные беседы с гражданами Вадье и Амару.
– Жоржа обвиняют в «снисходительности». Жоржа! Того, кто взял Тюильри! Поэтому мы решили подождать – суд должен быть не скоро. Но при обыске у Мишель нашли письма ее брата, он сейчас в Лондоне. Письма были, признаться, очень откровенными. А дальше – просто. Следователь доложил в Комитет, тот проголосовал за немедленный суд. Все случилось быстро – за несколько часов, мы просто не успели вмешаться. Ну, а из конторы гражданина Фукье де Тенвиля вырваться сложнее, чем из упомянутого вами ада… Камилл бросился к Робеспьеру, они ведь друзья детства. Но даже Робеспьер не может отменить приговор…
– Даже он? – поразился я. – Да что же за порядки в вашей преисподней?
– Знаете, гражданин Люсон, – усмехнулся Шарль, – я рассказал о вас Камиллу – несколько дней назад. Просто рассказал. А он мне и говорит: «Ск-кажи своему спасителю, чтобы уносил н-ноги! Д-добрые патриоты уже след в-взяли…» Признаться, не знал, как вам и рассказать…
– Ноги уносить? – хмыкнул я. – Не дождутся! Итак, подписи Робеспьера мало…
– Мало даже решения Комитета спасения. Нужны подписи Вадье, Робеспьера и прокурора Шометта. А с Шометтом столковаться не легче, чем с Эбером, будь он трижды неладен!.. Имей я хотя бы дня два, то просто попытался бы устроить ей побег. Но приговоры приводятся в исполнение в течение двенадцати часов… Поэтому отнеситесь к предупреждению Камилла серьезнее…
– За предупреждение – спасибо, – кивнул я. – Только гражданину Демулену тоже стоит подумать. Помните сказку про ученика чародея?
– Камилл употребил другое сравнение, – Шарль зло усмехнулся. – Месяц назад он сказал Жоржу: «Мы с тобой вырастили свинью. Свинью, жрущую своих детей…»
Я развел руками – поистине, лучше не скажешь.
– Гражданин Люсон!
В голосе звенел металл. Услыхав такое, хотелось замереть на месте с поднятыми руками. Но я лишь хмыкнул и не спеша обернулся.
Гражданка Тома была бела от гнева. Стекла очков сверкали, как зеркала, которыми Архимед сжег римский флот.
– Между прочим, я сплю по шесть часов в сутки. Утром я занимаюсь больными, а вечером – покойниками. И если вы не хотите, чтобы я занялась вами утром, придется перенести это занятие на вечер!
Меня подстерегли аккурат у входа в заведение гражданки Грилье. Доктор Тома сидела на козлах небольшой коляски, сжимая в руке длинный кнут. В первый миг показалось, что кнут предназначен исключительно для моей скромной персоны.
– Я жду вас целый час, гражданин Люсон! За этот час я могла бы принять пятерых больных! Все, поехали – и только посмейте спорить!
Конечно, спорить я не решился. В таких условиях самый строгий военный устав рекомендует безоговорочную капитуляцию.
Мы ехали долго, но все мои попытки завести разговор игнорировались, если не считать ответом посвистывание кнута над головой бедной лошади.
Наконец слева показалось огромное здание с белыми коринфскими колоннами и широкой мраморной лестницей. Гражданка Тома дернула вожжи, изрекла: «Стой!» и, пока я рассуждал, кому это сказано – мне или лошади, быстро спрыгнула вниз.
– Вам что, Франсуа Ксавье, особое приглашение требуется?
Я не стал ждать упомянутого приглашения и без ропота проследовал вверх по лестнице, после чего был отведен на второй этаж. У двери я хотел поинтересоваться, куда мы попали, но гражданка Тома ограничилась тем, что подтолкнула меня в спину. Толчок вышел изрядный.
Я очутился в комнате, где меня первым делом приветствовал улыбающийся скелет, греющий свои кости у окна. Другой скелет, правда, обтянутый кожей и одетый в черный костюм, сидел за невысоким столом, заваленным бумагами и человеческими костями. Увидев меня, скелет в черном встал. Я не удивился, если бы последовало радостное замечание о вовремя прибывшем обеде, но вместо этого услыхал негромкий, слегка дребезжащий голос:
– Вы га-асподин Люса-ан? Пра-аходите, па-ажалуйста. Здесь кушетка, присаживайтесь…
Мы познакомились. Скелет в черном оказался доктором д'Аллоном («д'Алла-ан, ма-ая фамилия, ма-ала-а-дой чела-авек»), а скелет у окна – обычным учебным пособием для студентов.
– Мадемуазель де Та-ама меня предупредила, – доктор д'Аллон вздохнул и стал не торопясь водружать очки на худой длинный нос. – Итак, сударь, у ва-ас все признаки тяжела-ай ка-антузии – обма-ароки, неадекватная реакция…
– Вскрывать будете? – не выдержал я.
Последовал тяжелый вздох, маленькие глазки оценивающе смерили меня с ног до головы.
– Па-ака ва-аздержимся, ма-ала-адой человек, а-аднако в дальнейшем… Снимите, па-ажалуйста, плащ…
За плащом последовали камзол, жилет и рубашка. Меня осматривали долго, наверно, не меньше, чем раба на аукционе в Санто-Доминго. Затем снова послышался глубокий вздох.
– Галлюцинациями стра-адаете?
– Страдаю, – согласился я. – Сейчас мне кажется, что я в каком-то странном месте, вокруг скелеты…
– А-астраумно, а-астраумно, ма-аладой чела-авек! Ну, можете а-адеваться…
Я повиновался, после чего был выставлен за дверь, и в кабинет ворвалась гражданка Тома. Пробыла она там не меньше получаса. За это время я успел как следует изучить местность, узнать, что заведение, куда меня отконвоировали, – бывшая Королевская медицинская академия, и принять целый парад несчастных в повязках и с костылями, бродивших взад-вперед по коридору. Наконец гражданка Тома вышла из дверей, причем вид у нее был весьма озабоченный.
– Ну что? – усмехнулся я. – Поехали на вскрытие?
– Подойдите, пожалуйста, к свету, – каким-то странным тоном попросила она.
Мы отошли к окну, и Юлия осторожно повернула мою голову:
– Нагнитесь, будьте добры…
И тут я понял – глаза! Кажется, я напрасно веселился…
– Не понимаю…
Юлия сняла очки и устало провела ладонью по лицу.
– Первый раз со мной такое. Тогда, в часовне, я заметила… Вернее, мне показалось, что ваши глаза… Нет, не буду; такое вслух лучше не произносить. К счастью, я ошиблась. Наверно, свет…
– А что ска-азал доктор? – я заставил себя усмехнуться.
– Именно это. Я ошиблась, у вас обычная контузия, последствия которой малоприятны, но вполне излечимы. Сон, хорошая еда…