Робеспьер… Четкая, ясная подпись на сложенном вчетверо документе… Я понял, что когда-то ненавидел этого человека. Но не просто ненавидел. Почему-то он меня очень интересовал. Нет, не так! Тому, кем я был раньше, этот якобинец был нужен, даже очень нужен!
– Если священник присягу принял, то пусть служит. – Похоже, эта тема явно волновала лейтенанта. – Все зло от тех попов, что присягать не хотят. Недаром гражданин Робеспьер говорит, что надо принять закон о свободе совести…
И тут я понял, почему интересовался тем, кто первый расписался на моем документе. Робеспьер – самый умный и самый опасный из всей шайки, захватившей власть во Франции. Этот осла с митрой между ушами по улице водить не будет! Он прекрасно понимает, как дорог Бог простым людям – и вандейским крестьянам, и лионским мастеровым, и даже лейтенанту Дюкло из Сен-Марсо…
– Ну вот, – подытожил мой собеседник, – ежели выходит, что Бог есть, значит, и Дьявол имеется. И такие, как Руаньяк, с Дьяволом спутались, потому что иначе им Республику не победить. Ну да теперь уже все в порядке! Тому патриоту, что маркиза этого на эшафот притащил, надо памятник из золота ставить!
Развивать эту тему дальше я не стал, а лейтенанта отвлек кто-то из его орлов, в очередной раз обнаруживший, что колесо у одной из телег вот-вот слетит. Жалко лишь, что не удалось повернуть этот странный разговор в столь нужном мне направлении – к «Синему циферблату»…
Ближе к вечеру рота внезапно остановилась. Где-то впереди послышались громкие голоса, крики, и тут грянул выстрел. Я даже не открыл глаза, привычно отметив, что стреляли не из пистолета, но и не из мушкета, а из чего-то другого, не иначе охотничьего ружья. Крик повторился, затем голоса, пошумев, постепенно стихли. И тут все-таки глаза пришлось открыть. Подоспевший сержант передал мне просьбу гражданина Дюкло – лейтенант просил подойти в голову колонны.
Вначале я ничего не понял. Колонна уперлась в небольшой мостик, который оказался перегорожен двумя опрокинутыми телегами. За телегами толпились странного вида личности, которых я вначале принял за разбойников. Причем не нынешних, а за тех, что описываются в детских книжках. Бородатые, в чем-то напоминающем черные трико, в жутких красных колпаках, которые обычно носят каторжники. Солдаты роты Лепелетье по сравнению с ними смотрелись истинными гвардейцами.
Дюкло был тут же, наскоро объяснив ситуацию. Оказывается, я не очень ошибся. Перед нами были все-таки разбойники, правда не книжные, а самые обыкновенные – отряд из предместья Сент-Антуан в полной санкюлотской амуниции. Приглядевшись, я понял, что уже видел подобные чучела. Трико назывались «карманьолой», а красный каторжный колпак – «колпаком Свободы». Перегороженная же телегами дорога объяснялась совсем просто. Два дня назад в одной из газет (лейтенант Дюкло тут же уточнил – в «Отце Дюшене», издававшемся гражданином Эбером[13]) кто-то, чуть ли не сам гражданин Эбер, тиснул статью о том, что отряд роялистов из армии Святого Сердца переоделся в «синюю» форму и идет прямо на Париж. Прочитав сие откровение, в Сент-Антуане ударили в набат, поспешив послать несколько отрядов в красных колпаках наперехват. Попытки объясниться с красными колпаками оказались на редкость неудачны. В том же номере газеты было напечатано, что рота Лепелетье – краса и гордость санкюлотов из Сен-Марсо – возвращается в Нант, дабы добить проклятых шуанов. Посему вождь красных колпаков решил проявить бдительность, и дело дошло, как я и слышал, до пальбы – правда, покуда в воздух.
История меня позабавила, и я мысленно поздравил гражданина Эбера. Хорошая вышла статья! Жаль, что все рано или поздно разъяснится. Для разъяснения меня и пригласили – лейтенант вовремя вспомнил о бумаге со страшными подписями.
Менее всего хотелось вмешиваться, но стало ясно – деваться некуда. Тем более гражданин Дюкло уже успел оповестить вождя красных колпаков, что с ротой следует «сам» национальный агент Шалье. Я вздохнул и достал из внутреннего кармана бумагу.
Меня подвели к Главному Колпаку: краснорожему верзиле, по виду – типичному мяснику. Вождь смерил меня крайне подозрительным взглядом, скривился и с явным недоверием уткнулся в документ. Шли секунды, и я не без злорадства подумал, что грамотностью Главный Колпак не отличается. Наконец красная рожа вновь скривилась.
– Не так составлено…
Этого я не ожидал, как, впрочем, и гражданин Дюкло. Он попытался было возмутиться, но краснорожий вождь покачал головой:
– Не так, говорю! Ежели гражданин Шалье от Комитета безопасности послан, то первым должен гражданин Вадье расписаться, потому как он председатель, а не гражданин Робеспьер.
Я не испугался – пугаться мне нечего. Напротив, такая бдительность позабавила, тем более я понял – Красный Колпак прав. Документ составлен не совсем по форме. Но в то же время тот, кем я был прежде, твердо знал – бумага настоящая. А подпись гражданина Робеспьера оказалась первой по какой-то важной причине.
– Вот чего, – рассудил вождь. – Я сам с гражданином национальным агентом поговорю. Наедине.
И вновь лейтенант пытался возразить, но я тут же согласился. Мне все равно – почему бы и не поговорить с мясником из Сент-Антуана?
Синие шинели и красные колпаки отошли на несколько шагов. Мы остались вдвоем. Вождь оглянулся и неожиданно подмигнул:
– Так что, отряд в твоем распоряжении, гражданин Шалье. Какие приказания будут?
Похоже, я все-таки растерялся, но вовремя вспомнил, что молчание – золото.
– Ищут тебя, гражданин Шалье. Мне гражданин Шометт так и передал: встретишь, мол, гражданина национального агента – в его распоряжение переходишь. Так сам гражданин Робеспьер приказал.
– А переодетые роялисты? – не удержался я.
Красная рожа расплылась в усмешке:
– Ну то гражданину Эберу виднее! А тебе, гражданин Шалье, в Париж возвращаться надо. Ищут тебя. Волнуются сильно.
Наконец все стало ясно. Тот, чье удостоверение оказалось у меня в кармане, – важная персона. Настолько важная, что кое у кого не хватило терпения дождаться его возвращения…
– Ежели надо, мы с тобой в Париж вернемся, – заключил Главный Колпак. – А нет – дальше пойдем. Тут неподалеку целое кубло «белых» – добрые патриоты рассказали. Мы уже одного попа взяли, как раз неподалеку…
Мяснику явно не хотелось возвращаться в Париж. Его ждала охота – и куда более интересная, чем травля зайцев. Конечно, можно было вернуть этих каторжников в Париж, но тогда придется возвращаться вместе…
– Можете идти дальше, – решил я. – Попа передадите лейтенанту Дюкло…
– Ага! – Красная рожа понимающе кивнула. – Только вы его – попа этого – прежде чем «брить», поспрошайте. Он не из простых, чего-то явно знает. Будет упираться – двиньте пару раз…
Дальше слушать я не стал и повернулся, чтобы подозвать гражданина Дюкло.
Окончание этой истории можно было не смотреть. Я вернулся к повозке, решив на привале поговорить с лейтенантом о пленном священнике. В конце концов, этот сын мебельщика – верующий…
Все оказалось даже проще, чем я думал. Как только солдаты начали раскладывать костры – на этот раз рота заночевала прямо в поле, – Дюкло отозвал меня в сторону.
– Не знаю, чего и делать, гражданин Шалье. Священник этот…
– А что священник? – самым равнодушным тоном поинтересовался я.
– Странный он какой-то… Вы бы с ним сами поговорили.
Признаться, этого я не хотел. Не знаю почему, но разговаривать с несчастным не тянуло. Однако отказываться было нельзя.
– Хорошо. Так, говорите, странный?..
Священник сидел у костра, обхватив руками худые колени. Он и на священника был не очень похож. В мохнатой пастушеской куртке, деревянных башмаках, в странной войлочной шапке. Только волосы подстрижены не по-крестьянски. Наверно, на этом бедняга и попался. Красные колпаки – народ внимательный.
Я подошел поближе, не решаясь начать разговор. Почему-то меня охватила странная робость. Мне уже нечего бояться – тем более этого несчастного. Но что-то останавливало, не давало заговорить.
Сидящий у огня поднял голову, и наши глаза встретились. Не больше мгновения мы смотрели друг на друга – и вдруг случилось то, чего я никак не ожидал. Священник отшатнулся, вскочил, рука поднялась вверх.
– Изыди!
– Святой отец! – растерялся я. – Мне надо с вами…
– Изыди! – Большие темные глаза блеснули. – Изыди, откуда пришел, посланец ада!
Я облегченно вздохнул. Бояться нечего. Кем, кроме посланца ада, может быть для неприсягнувшего священника национальный агент Шалье?
– Святой отец, – повторил я, – мы должны разобраться. Может… Вероятно, вы арестованы незаконно…
– Я не верил… – священник медленно провел ладонью по лицу. – Прости мне неверие мое, Господи… Ты, мертвец, притворившийся живым, ты, посланец Сатаны, уйди! Vade retro!
Я похолодел. На миг темная фигура у костра исчезла, превратившись в неясный колышущийся силуэт. И вдруг мне почудилось, что это я стою у костра, на мне косматая пастушеская куртка, а передо мною в неясном свете огня – жуткая нелепая фигура, словно сошедшая с фрески Страшного суда. Вздутое посиневшее лицо, покрытое трупными пятнами, скрюченные руки с искривленными отросшими ногтями, лопнувшая на груди рубашка, покрытая почерневшей кровью. Ноздри ощутили омерзительный запах разложения. «Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе…»[14]
– Святой отец, – повторил я, – мы должны разобраться. Может… Вероятно, вы арестованы незаконно…
– Я не верил… – священник медленно провел ладонью по лицу. – Прости мне неверие мое, Господи… Ты, мертвец, притворившийся живым, ты, посланец Сатаны, уйди! Vade retro!
Я похолодел. На миг темная фигура у костра исчезла, превратившись в неясный колышущийся силуэт. И вдруг мне почудилось, что это я стою у костра, на мне косматая пастушеская куртка, а передо мною в неясном свете огня – жуткая нелепая фигура, словно сошедшая с фрески Страшного суда. Вздутое посиневшее лицо, покрытое трупными пятнами, скрюченные руки с искривленными отросшими ногтями, лопнувшая на груди рубашка, покрытая почерневшей кровью. Ноздри ощутили омерзительный запах разложения. «Господи! Уже смердит; ибо четыре дня, как он во гробе…»[14]
Ничего не соображая, я зажмурил глаза и быстро перекрестился. Когда я вновь осмелился взглянуть, все вернулось на свои места. Костер, испуганный человек в пастушеской куртке…
– Ты не обманешь меня крестным знамением, нелюдь! – голос священника звучал хрипло и тихо. – Уйди прочь! Вернись к тому, кто прислал тебя…
Странно, я досадовал, что бравые ребята из роты Лепелетье никак не могут понять, кого они нашли возле лионской дороги. Но теперь, когда передо мною наконец был зрячий, меня объял ужас.
– Отче! – в отчаянии воскликнул я. – Я добрый католик! Я… я был добрым католиком! Я не виноват! Я сам не знаю, что происходит!
Священник упрямо потряс головой. Я рванул рубашку, чтобы показать крест, который, как я хорошо помнил, должен висеть на груди, – серебряный крестик с чернью на тонкой цепочке, – но пальцы поймали пустоту. Креста не было. И тут я сообразил, что его не было и прежде – с того момента, как меня окликнул лейтенант Дюкло. Этот крестик принадлежал тому, кем я был раньше…
– Святой отец! – Я с трудом перевел дыхание. – Кем бы я ни был, я хочу вам помочь. Я хочу помочь…
Но ответа я не дождался. Священник медленно опустился на колени и закрыл глаза. Я понял – он беседует с Тем, Кто не пустил меня на такое близкое небо…
– Что с вами? – озадаченно поинтересовался лейтенант Дюкло. – Вы, гражданин Шалье, извиняюсь, белый весь!
– Белый? – грустно усмехнулся я. – Не синий?
– Все мы «синие»! – рассмеялся лейтенант. – Мне этот поп так и сказал – мертвец ты, мол, лицо у тебя синее… Или черное, уже не помню. Я потому вас и позвал…
– Так он… И вам такое говорил?
– Ну да! – Гражданин Дюкло покачал головой. – Я представился, а он: мертвец ты, и рота твоя – мертвецы. Уйди, мол, в ад, откуда пришел…
Внезапно я почувствовал облегчение – невиданное, невероятное. Несчастный просто сошел с ума! Он ничего не понял! В его глазах я обычный «синий», которых его больной разум посчитал – всех, скопом – синерожими упырями.
– Наверно, те, из Сент-Антуана, с ним переусердствовали, – осторожно заметил я.
– Они могут! – охотно согласился лейтенант. – Так чего с попом делать будем? Его в Биссетр[15] надо – там таких и держат!
– Если он действительно неприсягнувший, – напомнил я, – его отправят не в Биссетр, а на гильотину.
– Да всем им, неприсягнувшим, туда дорога, – неуверенно начал лейтенант. – Хотя жалко – он ведь больной, за себя не отвечает… Но я ведь не могу его отпустить!
Да, отпустить пленного гражданин Дюкло не имел права. Расстрелять – мог, а вот отпустить – нет. Лейтенант задумался, а потом махнул рукой:
– А, чего мы все о такой ерунде! Гражданин Шалье, бледный вы какой-то… Выпить бы вам!
– Лекарства? – начал было я, но по усмешке гражданина Дюкло понял, что речь идет не о лекарстве. Точнее, не о том, что мог бы прописать ротный лекарь гражданин Леруа.
Лекарство оказалось в огромной бутыли из темно-синего стекла. Сержант Посье, которому была доверена борьба с пробкой, возился подозрительно долго, но наконец одержал-таки победу над непокорным сургучом. Гражданин Дюкло нетерпеливо хмыкнул, подставил кружку и протянул мне:
– Вы первый, гражданин национальный агент! Пять ливров против одного, что не угадаете…
– Состав лекарства? – уточнил я, покосившись на гражданина Леруа, нетерпеливо поглядывавшего то на кружку, то на бутыль. Я решил никого не томить и поднес кружку ко рту.
– Осторожней! – запоздало предупредил доктор. – Это не вино, это…
– Овернский грапп! – Я выдохнул воздух и несколько секунд ждал, пока успокоится огонь, вспыхнувший у меня в желудке.
– Угадали, – разочарованно вздохнул лейтенант. – Видать, повидали вы свет, гражданин Шалье! Эх, пропали пять ливров!
Я только хмыкнул, сообразив, что действительно знаю, что это – овернский грапп, причем не самый лучший, поскольку настоящий грапп никогда не дерет так горло. Значит, этот скорее всего не из южной Оверни, а с севера, да и виноград не самого удачного урожая.
Тем временем кружка пошла по кругу, причем гражданин Леруа так и не решился выпить полную, заявив, будто медицина давно установила, что вина если и полезны для здоровья, то только в небольших дозах, а грапп – даже не вино, а просто издевательство над виноградом. Он же предпочитает помар, в крайнем случае кло-де-вужо, но исключительно из Бургундии. Тут уж не выдержал сержант Посье, с возмущением заявивший, что помар пусть пьют монашки в обители Святой Цецилии, а кло-де-вужо из Бургундии годится исключительно в качестве уксуса. Кло-де-вужо можно пить лишь то, что изготовлено на западе Шампани, а лучше и его не пить, а пить светлое воллене из той же Шампани. Если же употреблять что-нибудь из бургундских, то исключительно нюи, но не всякого урожая, а лучше всего 1779 и 1783 годов.
Этот выпад привел гражданина Леруа в изрядное волнение, и он решил прибегнуть к авторитету науки, сославшись на мнение какого-то Себастьяна Мерсье,[16] а уж Себастьян Мерсье лучше знает, какие вина во Франции стоит пить, а какие – нет…
Увидев, что дело дошло до Себастьяна Мерсье, лейтенант Дюкло подмигнул мне и заявил, что этот Мерсье – явный аристократ, а патриоты должны пить исключительно грапп, после чего предложил выпить по второй, причем по полной.
Вторая кружка граппа разом сняла все вопросы. Доктор, изрядно покраснев лицом, прикрыл глаза, вероятно, уйдя в размышления о науке, а лейтенант с гражданином Посье внезапно заговорили о театре. Похоже, это было продолжением давнего спора, начатого не сегодня и не вчера. Предмет дискуссии поначалу меня удивил, но затем я понял: санкюлоты из Внутренней армии верны себе – сержант решительно заявил, что гражданин Шометт, прокурор Парижа, должен наконец озаботиться и закрыть большинство этих вертепов, а еще лучше – все. Актеров же, предварительно изъяв из их среды явных контрреволюционеров, должно направить на изготовление селитры и рытье братских могил на Блошином кладбище.
Такой максимализм не пришелся по душе лейтенанту. Он считал, что театр – надежное подспорье в деле патриотического воспитания всех добрых французов, а посему надлежит лишь запретить ненужные и вредные произведения слуг деспотизма – всяких там Корнелей, Расинов и прочих Мольеров (что, впрочем, гражданином Шометтом уже сделано), изъять из прочих пьес старорежимные обращения «сударь» и «господин», заменив понятными и близкими каждому патриоту словами «гражданин» и «товарищ» (что тоже сделано, хотя и не всюду), и следить, чтобы не ставились такие контрреволюционные пьесы, как «Друг законов». Впрочем, лейтенант был полностью согласен с необходимостью революционной чистки театров. По его мнению, следовало первым делом отправить под «бритву» весь бывший Королевский театр в полном составе, что, впрочем, тоже делается, ибо большая часть актеров-контрреволюционеров уже арестована.
Придя к частичному согласию, гражданин Дюкло и сержант предложили выпить за друга санкюлотов гражданина Шометта, а заодно и за гражданина Ру.[17] Я не стал спорить и походя поинтересовался, не знают ли уважаемые граждане улицу Синий Циферблат. Или площадь. Или переулок. Там, как я пояснил, находится какой-то театр, весьма патриотический по духу, который мне очень советовали посетить.
Патриоты глубоко задумались, а затем покачали головами. Увы, такой улицы, равно как площади или переулка, они не знали. Название же сочли хотя и не контрреволюционным, но весьма странным. Во всяком случае, ни в предместье Сен-Марсо, ни в Сент-Антуане, ни в центре Парижа подобного названия они не встречали. Сходить же мне лучше всего в театр имени Марата, где ставят такие патриотические пьесы, как «Проводы добровольцев в Северную армию» и «Дерево Свободы».
Третья кружка граппа, да еще без закуски – вещь серьезная. В гражданина Леруа ее пришлось попросту вливать, после чего ротный лекарь стал из красного пунцовым и медленно осел на расстеленный на земле плащ. Остальные остались сидеть, но речь их начала немного походить на наречие ирокезов. Я почти перестал вслушиваться, отвернулся, вдохнул холодный осенний воздух и вдруг понял, что совершенно трезв, словно пил не всесокрушающий огненный грапп, а упомянутое доктором кло-де-вужо.