— Я постараюсь исправиться, — улыбнулся Влад.
— Я как знал, что сегодня будут гости, — бормотал бывший истребитель торпед, непрерывно совершая приглашающие пассы в сторону костерка. — Похлебка получилась просто праздничная! Представляете, вчера в силки попали разом два кролика! То есть это, конечно, не совсем кролики, но я их так называю. Представляете, разом два! И я обоих сварил, все равно ведь испортятся. А тут как раз вы. Представляете, как удачно? Вы обязательно должны отведать супа. Это вам не боевой рацион, это настоящее! Пам-тирам-пам!
— Мы непременно отведаем вашего супа, — согласилась Чайка.
— Простите, лейтенант, а вы давно тут один? — спросил Влад.
— Порядком, — старик засуетился, засучил рукав комбинезона, глянул на экранчик наручного компьютера. — Сейчас доложу точно, у меня во всем порядок… Так-так… Я здесь один ровно шестьдесят три года, девятнадцать дней и… пятнадцать с половиной минут.
— Все-таки помело лучше, — уверенно произнесла Чайка. — Вы могли бы улететь отсюда уже тринадцать лет назад.
— Улетать отсюда? — воскликнул Якобсон. — Зачем? Кем я был там? Лейтенантом! Одним из миллиона лейтенантов имперского флота. А здесь я все! Представляете? Все вокруг существует для меня! Этот закат… О! Сегодня он для нас троих, это прекрасно, это вносит разнообразие в жизнь, но вчера он был только для меня. Для меня наступает весна, для меня гремят грозы и цветут цветы. Для меня кролики плодятся в кустах. Если бы не я, кто радовался бы красоте, кто одушевил бы все это, пам-ти-рам-пам?
— А ведь он прав, — сказала Чайка так, чтобы слышал только Влад.
Старик бросился в хижину, вынес оттуда три глиняных миски.
— К столу, к столу, — приговаривал он, хотя никакого стола не было и в помине. — Никаких разговоров, иначе кролики переварятся и будут уже не такие вкусные. Мадмуазель, я положу вам вот этот кусочек. Я понимаю: фигура, диета, но сегодня — никаких диет! Лейтенант, почему вы не кушаете? Ах, да — ложка! Вот она. Кстати, вы заметили, что у меня три миски? Представляете? Ровно три, хотя мне вполне достаточно одной. Видимо, я догадывался, что у меня будут гости, и сделал три миски. Я вижу в этом глубокий смысл, вы не находите, лейтенант?..
Кролик действительно показался вкусным, особенно после сублимированного боевого рациона. Закат отгорел для всех троих, на потемневшем небе высыпали огромные, с кулак, звезды. Некоторые мерцали неподвижно, другие заметно двигались. И тех, и других было очень много.
— Видишь, это планеты, — сказала Чайка.
— И до них не долететь?
— Никак. Я же рассказывала.
— Я вот что думаю… Может быть, здешнее небо — просто еще одна пелена, отгораживающая новую, неведомую покуда вселенную. Вселенную за голубой гранью. Инферно — за оранжевой, Новая Земля — за зеленой, а наш мир, — он ведь желтый, правда?
— Правда. Назад полетим — сам увидишь.
— Радуга миров!.. — нараспев произнес старик. — Был такой популярный ансамбль, года этак шестьдесят три тому назад. Отличную музычку играли ребята! Не слыхали? Пам-тирам-пам! Хотя, где вам слыхать, вы тогда еще небось не родились. А мне нравилось. Пилоту нельзя ничего постороннего на истребитель брать, но я обязательно протаскивал клипсу с записью. Не знаю, как сейчас, а в наше время на один кристалл хоть сто симфоний пиши — все влезет. Но я брал всего одну песню, заглавную: «Радугу миров». Вот она и крутилась, сто раз, двести, тысячу… Вот так: пам-тирам-пам! Хороший мотивчик, верно? Если его тысячу раз подряд, такая злость появляется, боевая. А мне тогда страсть капитана хотелось получить. У вас сейчас как, тоже капитана дают за пойманную торпеду?
— Или посмертно.
— А я так и не знаю, дали мне посмертно капитана или я в пропавших без вести числюсь. Теперь уже все равно, а тогда — ого! — я боевой был. Ну и вылез с манипулятором наперевес. А торпеда меня под самую боевую рубку и поцеловала. Дальше помню смутно. Только чувствую, я в кресле лежу, руки-ноги свинцовые, пальцем не шевельнуть, голова раскалывается, а в ушах «пам-тирам-пам!» без перерыва. И, представляете, вижу: торпеда — поганка — целехонькая, круги накручивает, все ближе и ближе. Злость меня взяла — представляете? — и я ее подловил-таки на повороте да со ста метров из главного калибра! Вы хоть представляете, как это в атмосфере из главного калибра лупить?
— Представляем, — сказал Влад. — Пришлось недавно.
— Потом в башке прояснело, гляжу — земля внизу. Батюшки-светы, в планету врезался и не заметил! Ведь в атмосфере уже… Ну, я двигатель на форсаж, и свечой вверх. И, представляете, я таким манером неделю шпарил, а улететь так и не смог. Продукты кончились, кислород на исходе, а земля как на ладони. И связи нет, эфир молчит, как убитый. Если приборам верить, я чуть не световой год отмотал, а как назад повернул — вот она, земля, родимая, рядышком. Представляете? С тех пор я знаю: все приборы врут, правду говорит только сердце. Ну да ты, лейтенант, и сам это знаешь, а если сомневаешься, то у спутницы спроси, она подскажет. Да не забывай ей почаще говорить, что она прекрасна. Старый волокита Якобсон понимает в этом толк.
Старик заклевал носом и задремал возле прогоревшего костра.
— Это что же получается, — сказала Чайка, — его тоже приняли за дикую ступу и пытались заарканить? И что это за торпеды? У нас не рассказывают ни о каких торпедах, никто из сестер не видал ничего подобного.
— Прежде всего, — произнес Влад и надолго замолчал, уставясь себе в колени, — прежде всего, никаких диких ступ нет. Ни одной. Они все сделаны. Руками, безо всякой магии и волшебства. Вот как эта хижина, на которую ты уже столько раз оглянулась. У вас что, и дома живые?
— Живые, — кивнула Чайка.
— А у нас — мертвые. Сложенные из разных кусков, из камней и прочего. И корабли, которые вы зовете ступами, тоже собраны из мертвых частей. Такой корабль никуда не полетит, если в нем нет пилота. Нужен человек, и он сидит внутри каждого звездолета. И когда какая-нибудь из твоих подруг кидает аркан, то она не зверя ловит, а берет в плен одного из моих товарищей. Теперь о торпедах. Ты знаешь, я вижу не так, как ты. И когда ты берешься за свою метлу, я перестаю тебя различать, а вижу лишь светящуюся сигару. И другие люди видят точно так же. Вот эти сигары мы и назвали торпедами. Старый волокита Якобсон был в юности истребителем торпед. Конечно, он ни одной не поймал живьем, но по меньшей мере одну — сжег. Не надо говорить ему правду, она не принесет ничего, кроме ненужной боли. Когда триста лет назад ваши прабабки заарканили первые дикие ступы, мы решили, что на нас напал чудовищный и злой враг. Вас мы приняли за оружие, а самого врага назвали торпедниками. Мы уже триста лет воюем с вами.
— А мы этого не заметили, — донесся голос из темноты. — Мы думали — глупые звери огрызаются…
— Действительно, бездарная война. Триста лет галактическая империя, обладающая миллиардной армией, сражается с горсткой шальных девчонок, а те даже не заметили, что с ними воюют.
— Пам-тирам-пам! — пропел во сне истребитель Якобсон.
— Погоди, — сказала Чайка, — а как же подруги рассказывали, что на их глазах ступы проглатывали некоторых сестер. Просто брали и заглатывали живьем.
— А у нас есть тысячи записей, как торпеда касается корабля, а затем следует взрыв. Тоже не слишком объяснимо.
— Это как раз понятно. Заарканенную ступу утаскивают сюда, усмиряют, здесь это легче, потому что в океане ступа начинает бросаться из стороны в сторону, а над Новой Землей все ступы идут вертикально вверх, и их проще объездить. Потом, когда вместо грубого аркана уже накинута узда, сестра влезает в пасть, удаляет ступе язык, огненные железы, ну… и прочее, что ей не нужно, и выбрасывает все это в океан через старый прокол. Его можно держать почти полчаса. Тоже удобно получается: ты здесь, а все опасные отходы — там. Ведь язык и после ампутации опасен. А через старый прокол отходы выбрасываются не только в старое место, но и в прежнее время, будто они оттуда и не исчезали. И, конечно, огненные железы взрываются и сжигают язык и все остальное. Чисто и никаких проблем.
— А мы видим взрыв артиллерийских батарей и считаем, что торпеда врезалась в звездолет и оба погибли, — закончил Влад. — Теперь все понятно. Так вот, когда ступа глотает наездницу, все еще проще. Ты сама видела, как я поймал твою подруженьку и втащил в амбразуру. Проглотил, можно сказать…
— Потому и амбразура, чтобы брать, а потом — ам! — и нету? — спросила Чайка.
— Не знаю. Вряд ли, это очень старое слово. Так вот, после того как затащишь торпеду внутрь, ее надо перепеленать, для этого возле створа камеры есть специальный маленький биоманипулятор, и поместить в створ. И тогда торпеда будет ускорять катер. Говорят, одной торпеды хватает на двадцать, а то и тридцать лет.
— Тридцать лет парализованной? — ужаснулась Чайка. — В этом коконе?
— Тридцать лет парализованной? — ужаснулась Чайка. — В этом коконе?
— Да. Не представляю, как девушка выживает там, без пищи, без воды, а порой и без воздуха.
— Помело кормит. Неужели ты не заметил, что ведьма и метла — единое целое, она без меня не может, я — без нее.
Влад представил, как Чайка в эту минуту нежно проводит пальцами по отполированной рукояти, и ощутил неожиданный укол ревности… к помелу.
— Что же делать? Получается, что люди и ведьмы сотни лет напрасно мучают и убивают друг друга. Мы могли бы летать вместе, а вместо этого ездим друг на друге, словно на диких зверях или мертвых торпедах.
— Найдем выход, — пообещал Влад. — В любом случае, правду должны знать и люди, и ведьмы. Сама же говорила, что придется тебе давать отчет старшим сестрам. Вот и расскажешь им все.
— Я боюсь, — прошептала Чайка, — что матерей ничуть не ужаснет мой рассказ. Они не были рядом с тобой это время, они не знают, какой ты, они не любят тебя и запросто могут сказать: «Что ж, на то мы и ведьмы».
— А я боюсь даже представить, как поступит генерал Мирзой. Он и своих предпочитает держать на поводке, что уж тут говорить о вас. Но все равно, правду должны знать все. Просто Мирзой-бек узнает ее последним. А дополнительный биоманипулятор я демонтирую в первую же свободную минуту. На корабле не должно быть лишнего оборудования.
— Пам-тирам-пам! — согласилась ночная тьма.
— Смотри, бирюзовица летит, — сказала Чайка.
Влад вскинул голову, но ничего не успел заметить.
— Ты говорила, они в нашем мире водятся.
— Они здешние, только здесь их не поймать никакими силами, а там — хоть голой рукой бери. Они отсюда проваливаются в океан, но жить там не могут, слабеют быстро. Тут-то сестры их и ловят.
— Я вот думаю: кракен и все остальное, что лезет в наш мир из-за оранжевой завесы, ведь это, наверное, тоже какие-то природные явления или животные, которые попадают к нам совершенно случайно. Им плохо у нас, и они погибают в конце концов. Но никакой злой воли, которая бы насылала их, нет. Сама подумай, как это может быть: Вселенная, наполненная одним только злом? Это еще глупее, чем чистая, незамутненная ненависть.
— Хорошо, если так, — согласилась Чайка. — А то ведь за оранжевой завесой должна быть еще и красная.
Яркая точка с длинным истаивающим хвостом двигалась по небосклону, обгоняя медленно ползущие диски планет.
— Это что? — спросил Влад.
— Летит кто-то.
— Ступа?
— Нет, обычное помело.
— Хорошо. А то ступе я бы, пожалуй, кинулся на перехват. А так — пускай летит. Нас оттуда не заметят?
— А хоть бы и заметили, не все ли равно? Мало ли кто и зачем остановился?
— А это не может оказаться твоя подруженька… с доносом?
— Запросто, — сказала Чайка, откинувшись на траву и глядя в небо. — Пусть ее… — И не дождавшись от ночи подтверждения, сама добавила: — Пам-тирам-пам.
ГЛАВА 8
Улетали, как принято у людей, утром. Старик Якобсон суетился, провожая гостей, призывал их почаще заглядывать на огонек. На вопрос, не нужно ли ему чем-то помочь, тут же ответил, что у него все есть, а вот на имперских истребителях, насколько ему известно, ничего лишнего не бывает, представляете? Особенно если в экипаже такая привлекательная женщина, грабить которую было бы преступлением. Однако когда Влад выкинул из люка демонтированный малый манипулятор, отшельник сразу же прибрал его, пояснив, что намерен изготовить новые подметки взамен прохудившихся: разрезать вдоль, а потом липкой стороной наклеить на оголовок. Очень практично получается, представляете?
Влад представлял, Чайка — нет, но оба сказали, что вполне представляют. И лишь когда Чайка собралась поднимать слабое и беспомощное существо на высоту входного люка, Якобсон, смущаясь и запинаясь от смущения, попросил:
— Не могли бы вы, если вдруг соберетесь сюда снова, привезти для старого хрыча Якобсона совсем крошечный кристальчик с аудиозаписями? Не надо никаких симфоний, вполне достаточно песенки или двух, попроще, повеселее… Что-нибудь такое: пам-тирам-пам! Представляете? А то «Радуга миров» слегка поднадоела.
— Мы постараемся, — пообещал Влад. Лейтенант Якобсон долго махал плетеной шляпой вслед поднимающемуся кораблю, а Влад вдруг запоздало сообразил, что и подпрыгивающая походка, и старческая дрожь головы и рук — все подчинено одному простенькому ритму, непритязательному мотивчику, что шестьдесят три года попискивает из клипсы, уместившейся на волосатом ухе.
Кораблик со свистом вспарывал воздух, приближаясь к той скорости, когда пространство не выдерживает и открывает путь к иным Вселенным.
— Сначала — к нашим! — крикнул Влад, немного побаивавшийся, что пелена, разделяющая два мира, на этот раз не явится. Но именно в ту секунду, когда Чайка сказала: «Смотри!» — она появилась: палевая, золотистая, соломенная — ажурная преграда, к которой спешишь, словно к осенней роще, зная, что преграда раскроется и примет тебя.
Картина раскрывшегося космоса показалась такой родной, что Влад непроизвольно сказал: «Вот мы и дома!» — и лишь потом сообразил, что для Чайки домом является бесконечный фронтир Новой Земли, а у него ни в одной из двух Вселенных нет ничего, что он мог бы назвать домом. Не казармы же смертников так величать.
Влад включил приемник, и в рубке немедленно послышался голос лорд-капитана Кутерлянда, заунывно повторяющий:
— База вызывает лейтенанта Кукаша. Лейтенант Кукаш, ответьте базе…
— Ты гляди, — шепнул Влад Чайке, — я уже снова лейтенант.
Затем он произнес в микрофон:
— Слушаю, капитан.
Уже за одно это фамильярное обращение Влада вновь должны были бы лишить только что обретенного лейтенантства, но, видимо, Кукаш был слишком нужен, чтобы обращать внимание на подобные нарушения.
— О, наконец-то! — обрадовался Кутерлянд. — Мы ищем вас уже вторые сутки. С вами хочет говорить генерал-барон Мирзой-бек.
Кутерлянд был единственный из кураторов, который во время сеансов связи ни разу не повысил голоса и никак не изругал Влада. Судя по всему, он был педант до мозга костей, и потому в неожиданно сложившейся ситуации, когда слишком много стало зависеть от доброй воли осужденного, именно Кутерлянда посадили ожидать связи. Вторые сутки не сниматься с дежурства и, наконец, получить ответ — тут есть чему обрадоваться.
В динамике щелкнуло, и рубку наполнил знакомый благожелательный голос генерал-барона:
— Добрый день, лейтенант! Прежде всего позвольте вас поздравить: вы полностью реабилитированы, вам возвращено прежнее звание и награды.
— Спасибо, — неуставно произнес Влад.
— Наши специалисты стоят на ушах, пытаясь понять, как вы это сделали, но пока сумели лишь дать название вашему методу: «Встречный удар». Они предполагают, что поводок остался целым, но Кальве попросту не может применить его…
В голосе генерал-барона явно прозвучали вопросительные интонации. Нехитрый приемчик: произнося утвердительную фразу, чуть-чуть протянуть последнюю гласную, чтобы получилось едва заметное вопросительное «и?..», которое спровоцирует на ответ упрямого собеседника.
Влад промолчал.
— Спасательная экспедиция уже вылетела, — продолжил генерал, выдержав паузу. — Два скоростных катера. Полагаю, что они на подлете.
Влад прикинул время, нужное, чтобы долететь до места его первой посадки. Два дракона — он уже называл катера с торпедными ускорителями драконами — должны были достигнуть цели несколько часов назад и теперь, вероятно, накручивают витки, стараясь обнаружить с орбиты затаившийся разведчик. Хотя… с чего он решил, что «спасатели» вылетели немедленно? Пока на базе сообразили, что произошло нечто экстраординарное, вполне могло пройти с десяток часов. До сих пор Мирзой-бек не врал по мелочам. Будем надеяться, что и впредь он не унизится до мелкого вранья.
— Это лишнее, — сказал Влад. — Мой корабль уже поднят и находится в пространстве довольно далеко от того места, куда летят ваши люди.
Последние слова Влад употребил специально, желая показать подкованному в психологии начальнику Особого отдела, что сам он к команде генерал-барона не относится. Однако генерал Мирзой не понял или сделал вид, что не понял.
— И где же вы? — невинным тоном поинтересовался он.
— Далеко, — успокоил генерала Влад. — Думаю, связисты уже запеленговали меня, и через пару минут вам на стол лягут точные координаты.
— Сейчас проверим, — генерал, отвернувшись от микрофона, произнес несколько фраз, затем вернулся к беседе. — И когда я смогу поговорить с вами очно?
— Боюсь, что не скоро. У меня много дел. А пока я хотел бы поговорить с командующим. У меня для него важное сообщение.
— Вам не кажется, лейтенант, что вы слишком многого хотите? На базе сейчас ночь, командующий наверняка спит. И вообще…