В кабинете царило гнетущее молчание. Демин прошел на свое место, сел, достал бланки допроса, по очереди осмотрел всех, будто проверял наличие явившихся.
— Равскую попрошу остаться, остальным придется выйти в коридор. Там есть скамейка, располагайтесь. Итак, Ирина Андреевна, продолжим наши игры.
— Игры, говорите? — Равская недобро усмехнулась. — Я смотрю, вы привыкли играть человеческими судьбами… Для вас это, оказывается, игры… А ведь я в суд подам. И вам придется отвечать.
— Хорошо. Отвечу. А сейчас, пожалуйста, ответьте мне…
— И не подумаю. Только в присутствии адвоката.
— Адвоката? Это вы, наверное, в кино видели, в зарубежных детективах?
— А у нас такое невозможно? Только у них задержанный может требовать адвоката? А здесь, получается, можно хватать людей среди ночи и допрашивать сколько вздумается?
— Мелко гребете, Ирина Андреевна. Этим вы меня не обидите. Вас задержали не среди ночи, а вечером, вовсе не поздним вечером. Просто сейчас рано темнеет. Опять же низкие тучи, снегопад, метель… Кроме того, это позволяется законом, когда допрос, задержание имеют срочный характер, когда требуется предотвратить дальнейшие преступные действия или же когда оставление преступника на свободе даст ему возможность уничтожить следы своей незаконной деятельности. Видите, я даже статью процитировал. И не забывайте, что вас задержали с солидным количеством иностранной валюты. — Демин кивнул на сумочку. — О чем составлен соответствующий акт. А что касается адвоката — это ваше право. Да, Коля, — обратился Демин к Кувакину, — тебе ничего не говорит такое слово — щука?
— Щука? Постой-постой… Насколько мне известно, с некоторых пор появилась на нашем горизонте ловкая валютчица. Якобы ее кличка — Щука. Мы знаем некоторых ее клиентов, знаем кое-какие ее приемы… Но сама она пока остается неуловимой.
— Коля, она перестала быть неуловимой.
— Ты хочешь сказать…
— Коля, она перед тобой.
— Ирина Андреевна! — непосредственно воскликнул Кувакин. — Неужели он говорит правду?
— Да, — протянул Демин соболезнующе, — напрасно вы, Ирина Андреевна, не отпустили Селиванову… Конечно, знание языков в вашем деле было очень полезно, но Селиванова знала не только языки, она знала вашу кличку… Эти вряд ли знают. — Демин кивнул на дверь.
Равская поднялась, сунула руки в карманы распахнутой шубы, прошлась в раздумье по кабинету, глядя в пол, постояла у окна, вернулась к двери и наконец остановилась перед Деминым. Взгляд у нее был несколько оценивающий, будто она стояла перед прилавком магазина и прикидывала, не слишком ли дорога вещь, которая ей приглянулась? Не таясь, окинула взглядом одежду Демина, с застывшей ухмылкой посмотрела на помятый дешевенький пиджачок Кувакина, судя по всему, купленный случайно, по дешевке. И Демин неожиданно для себя втянул ноги под стол, чтобы спрятать свои размокшие, потерявшие форму туфли. Его жест не скрылся от Равской, и она снисходительно улыбнулась.
— По тысяче каждому, — сказала она четко и негромко.
— Не понял?
— Тогда по две. Каждому. Годится?
— Это вы нам предлагаете? — спросил Демин. — А за что?
— Две вещи, — спокойно сказала Равская. — Первое. Вы должны опустить в унитаз содержимое моей сумочки. Или взять себе. Дело ваше. И второе — вы не слышали этого слова… Щука. В остальном честно выполняйте свой гражданский долг. Я готова ответить и за смерть Селивановой. Разумеется, в той степени моральной вины, которая лежит на мне, как на человеке, старшем по возрасту, который должен был уберечь ее от необдуманного шага. И за то, что организовывала приятные вечера для этих застарелых дев. — Она презрительно кивнула в сторону двери, в которую недавно вышли Лариса, Зина, Галя.
— А за снимки? — спросил Демин.
— За снимки пусть отвечает тот, кто их делал. Татулин.
— По две тысячи на брата, — задумчиво протянул Кувакин. — На двоих — четыре тысячи… Неплохо. Почти годовая зарплата, а, Коля? А если Татулин предложит нам тоже по две тысячи?
— Это уж вам решать, — ответила Равская таким тоном, будто бестактность Кувакина ее оскорбила. — Впрочем, пять тысяч он вам наверняка не предложит… А я… Я готова дать показания… и даже доказательства активной роли Татулина во всем этом деле. И снимки пусть остаются, коль они уж приобщены… Мне кажется, они достаточно полно отвечают на вопрос о причине самоубийства Селивановой.
— И за все ответит Татулин? — уточнил Демин.
— А почему бы и нет? Он, бедняга, так устал в ежедневной беготне и суете! Пусть отдохнет годик-второй.
— Годиком-вторым ему не отделаться.
— Зачем нам об этом думать, — пожала плечами Равская. — Пусть решает наш народный, самый справедливый суд.
— Но Татулин тоже не будет молчать, не будет сидеть сложа руки, — заметил Демин. — И снимки он сделал все-таки в вашей квартире.
— Откуда мне знать, чем он занимался в моей квартире! Он выклянчил ключ, я по простоте душевной пошла ему навстречу… Я всегда знала его как приличного человека… Кто же мог подумать, что это развратная личность! Но это все неважно. Мы договорились? Пакетик в сумочке сам по себе стоит не меньше десяти тысяч… Я вам его дарю. А за Щуку пять тысяч.
— Соблазнительно, — покрутил головой Демин. — Видишь, Коля, на какой вредной работе мы с тобой сидим, какие невероятные перегрузки испытываем, в какое тяжелое стрессовое состояние может повергнуть предложение… Нам, Коля, надо за вредность молоко выдавать. Хотя бы по пакетику в день… Как ты думаешь?
— Не меньше. Я бы и от двух не отказался..
— Можно и два, — согласился Демин.
— А если еще шестипроцентного по двадцать пять копеек за пакет, — мечтательно протянул Кувакин, — я бы никакой другой работы не хотел.
— Решайте, мальчики, решайте, — поторопила их Равская. — Могу даже помочь вам сбыть эту валюту. Хотя у вас и свои связи должны быть.
— Да, надо решать, — с сожалением сказал Демин. — Ирина Андреевна, вы по-прежнему не хотите давать показания без адвоката?
— Как?! Вы отказываетесь? — удивлению Равской не было предела. — Почему? Неужели вам так хочется посадить меня? За что? Что я вам сделала плохого? Ведь мы только сегодня познакомились! Нет, мы можем продолжить… Назовите свою цену! Давайте продолжим…
— Торговлю? — холодно спросил Демин. — Нет, Ирина Андреевна, пошутили, и будя. А то сейчас предложите по десять тысяч, и меня от волнения кондрашка хватит. А у меня жена, ребенок… Нет. И не уговаривайте. Я не могу так рисковать.
Равская с минуту смотрела на Демина со смешанным чувством недоумения и досады, потом в ней ослабло что-то, плечи опустились, и сразу стали заметны ее возраст, усталость, безнадежность.
— Я, кажется, понимаю, — проговорила она медленно. — Здесь, конечно, дело более чем личное… Дело не во мне и не в тех безобидных вещах, которыми мне пришлось заняться, чтобы прокормить себя…
— Надеюсь, вы жили не впроголодь? — спросил Демин.
— Еще это не хватало! — вскинула тяжелый подбородок Равская.
Возвращался Демин последней электричкой. Освещенный желтоватым светом вагон был почти пуст. В одном его конце дремал захмелевший мужичонка в телогрейке, на соседней скамье военный читал газету, с трудом разбирая мелкий текст, а в тамбуре беспрерывно целовались парень с девушкой.
Снег перестал, потеплело, и теперь шел дождь, частый и стремительный. Демин представил себе, как несутся в темноте, в мокрой весенней темноте пустые вагоны электрички с рядами светящихся окон, несутся, как бы раздвигая струи дождя, и грохочут на стыках колеса, и загнанно кричит перед переездами сирена головного вагона. Представил, как затихает металлический грохот и наступает тишина. Такая полная сосредоточенная тишина, что слышен шелест капель в мокрых ветвях елей…
На своей платформе он сошел один и, не торопясь, направился к дому. Автобусы уже не ходили, прохожих он тоже не увидел. Издали Демин с огорчением отметил, что окна его квартиры погашены — значит, не дождались, легли спать.
Он бесшумно открыл дверь, разделся в тесной прихожей, повесил плащ в сторонке, чтобы не намокла одежда на вешалке. А когда, выпив пакет молока, уже шел в спальню, нечаянно наткнулся в темноте на стул и разбудил жену.
— А, это ты, — пробормотала она сонно. — Пельмени в холодильнике. И посади Анку на горшок, а то будет горе и беда…
— Посажу… Не привыкать.
Ночь без любви
Костя сидел в пустой машине и, положив руки на баранку, рассеянно слушал, как стучит дождь по крыше. Фары были выключены, стекла опущены. На ветровом стекле собирались капли и рывками стекали вниз. В мокрых боках автобусов отражались огни аэропорта, освещенный подъезд, голубоватые фонари на высоких столбах. Последний самолет прибывал около двенадцати, и Костя знал, что до полуночи будут слоняться подвыпившие грузчики, будут светиться окна да похрипывать музыкальный агрегат в ресторане на втором этаже.
— Эй, дружок! — В машину заглянул грузчик в потрепанном халате. — Не угостишь сигареткой? А то, понимаешь, кинулся по карманам…
— Угощу. — Костя, не глядя, взял с сиденья пачку, встряхнул, чтобы из прорванной дырки показалась сигарета, протянул в окошко.
— Может, и погреться пустишь? — улыбчиво спросил грузчик.
— Пущу, — поддернув вверх стопорную кнопку, Костя открыл дверь, убрал с сиденья сигареты и бросил их в ящик, где уже лежало несколько пачек.
— Ждешь кого? — спрятавшись от дождя и от глаз начальства, грузчик, видимо, посчитал себя обязанным развлечь Костю разговором.
— Шеф отдыхает.
— Большой человек?
— А! Начальник стройуправления.
— Неплохо. Я бы не отказался.
— Я тоже. — Повернувшись к грузчику, Костя увидел щетину на подбородке, провал в зубах, замусоленный воротник синего халата.
— С бабой небось?
— Да, — неохотно ответил Костя.
— То-то здесь духами пахнет. Хорошие духи. Видно, стоит того?
— И даже больше.
— Молодая?
— В самый раз.
— Красивая? Да-а, — протянул грузчик, не дождавшись ответа. Он затянулся, окинул взглядом площадь, огни, распахнутые окна ресторана. — Таким здесь самое место. Ни лишних глаз, ни лишних вопросов, ни ответов… Согласилась поужинать, и все. Остальное ясно. Значит, согласилась и на остальное. Вежливо, обходительно, без грубых слов и грязных намеков, а? И всегда есть шофер, который доставит в любое время дня и ночи, в любом состоянии, в целости и сохранности… а? — Грузчик рассмеялся, прикрывая рот рукой. — Можно, конечно, выпить и дома, но это не то. Коньяк нужно не только уметь заработать, его нужно уметь выпить. Верно?
— Было бы что, — уклончиво ответил Костя.
— Тоже правильно. — Похоже, грузчик со всем соглашался, и была в этом какая-то своя мудрость. — Ну, бывай. Спасибо за гостеприимство. — Он захлопнул за собой дверцу и, согнувшись под дождем, зачем-то подняв куцый воротник синего халата, затрусил к багажному отделению.
Костя включил «дворники», сдвинул капли в сторону, и стекло снова стало прозрачным. Из здания вышла девушка и, пробежав под дождем, упала на сиденье — Костя едва успел распахнуть дверцу. Она даже намокнуть не успела, только в волосах остались капли дождя. От нее пахло табаком, и это вроде бы незначащее обстоятельство начисто разрушило благодушное настроение Кости. Болезненно остро он ощутил, что это не его девушка, что хотя и сидит рядом, прибежала не к нему, просто захотелось сменить обстановку. И, перебросившись с ним несколькими словами, она снова убежит туда, на второй этаж, где пьют коньяк, где играет музыка и зреет в девичьих душах согласие, готовность, нетерпение, а мужчины набираются отчаянной решимости, убеждаются в своем превосходстве и силе.
— Привет! — сказала Таня. — Скучаешь? Томишься?
— Да нет… Сплю.
— Смотри… Счастье проспишь.
— Авось.
— Не помешала?
— Сиди. Трезвей, — протянул Костя, стараясь, чтобы это прозвучало равнодушно, не опасаясь, что это прозвучит пренебрежительно.
— Да я и не пила! Нет настроения… Паршиво почему-то… Сама не знаю отчего. У тебя такое бывает?
— Все бывает…
— И как лечишься?
— По-разному… Чаще само проходит. Как шеф? В норме?
— Он всегда в норме, — чуть назидательно сказала девушка. — Разве нет?
— Почти, — уточнил Костя. — Почти, Таня.
— Ты знаешь случаи, когда Анатолий забывал о норме?
— Как тебе сказать… У нас с тобой разная система оценок. С тобой он всегда в норме, всегда в порядке.
— Смотря что иметь в виду.
— Вот и я о том же, — усмехнулся Костя. — Он не спешит?
— Ждет самолет. Не может пропустить такое зрелище. Он и столик всегда берет у окна, чтобы все летное поле как на ладони. А когда появляется самолет, даже выпить забывает.
— Значит, хорош… Не знаю, что его в этих самолетах тревожит?
— Что-то должно тревожить человека. Разве нет?
— Конечно, Таня! Само собой. Это мы уж по невежеству своему и темноте…
— Заткнись.
Она открыла ящик, взяла пачку сигарет, с хрустом вскрыла ее, прикурила, бросила пачку на место и захлопнула крышку. Косте не понравилось, как она все это проделала. Словно здесь не было хозяина и она могла вести себя как ей заблагорассудится. Даже когда кто-то прикасался к машине, у Кости появлялось ощущение, будто ему на плечо положили руку. Он ловил себя на том, что морщится, когда машину встряхивало на ухабах, когда щебенка каменным дождем била по стеклу или по днищу. И сейчас не смог промолчать, зная заранее, что Тане будут неприятны его слова.
— Куда сейчас едем? К тебе?
— А тебе-то что? — Она так посмотрела на Костю, будто это не он заговорил, а машина. — Знай крути. В остальном мы уж как-нибудь разберемся. — Она затянулась и пустила дым над собой.
— Я знаю, что мое дело крутить… Доставлять вас в хорошие места, увозить из хороших мест… В хорошем состоянии… Да еще хорошо себя при этом вести. Это я знаю. Анатолий не устает мне напоминать об этом. Теперь вот и ты напомнила. Мало, оказывается, делать свое дело, надо, чтобы тебя еще мордой время от времени тыкали… Чтоб не забывал, кто ты есть.
— Ну, прости! — Таня положила руку Косте на плечо, слегка встряхнула. — Не дуйся, ладно? Сам же полез, сам начал! Вот и получил.
Дождь кончился. Они вышли из машины и остановились под фонарем. Что-то прогнусавил диктор — где-то задерживались самолеты, отменялись рейсы, возникали и исчезали технические причины.
— Я почему спросил, — примирительно сказал Костя, — не знаю, хватит ли бензина, ты ведь не в центре живешь…
— Да? Так ты о бензине печешься? — спросила Таня с усмешкой. — Тебя в самом деле это беспокоит? — И Костя почувствовал, что краснеет. Он вспомнил — она была уже в машине, когда они заехали на заправочную станцию недалеко от аэропорта. — Послушай, — Таня резко повернулась к нему, — а может, ты ревнуешь, а? Признавайся!
— Но это ведь не отражается на работе?
— Когда как… Послушай, Костя, а у тебя есть девушка?
— Девушка? Смотря что иметь в виду.
— Да брось! Что можно иметь в виду, когда говоришь о девушке! Существо, которое ты любишь, которое любит тебя, которое ты балуешь иногда, с которым озоруешь… Так есть?
— Сказать «нет» — совестно, в этом не признаются, сказать «да»… Врать не хочется.
— Тяжелый случай. А почему, Костя?
— Не знаю… Я вот машину балую.
— А я бы подошла тебе?
— А говоришь, не пила.
— Отвечай на вопрос!
Костя тронул ее короткие светлые волосы, провел тыльной стороной ладони по щеке. Она была более свободна в словах, могла говорить о чем угодно и заходить в этом разговоре как угодно далеко. Он не мог. Что-то мешало. Может, подчиненное положение, шоферская зависимость. «Как просто у нее получается, — подумал он, — как просто. Повеситься хочется от этой простоты. Послушаешь ее, посидишь рядом… И начинаешь сомневаться в самом очевидном, собственная добродетель, кажется, и гроша ломаного не стоит. Да что там гроша — о ней заикнуться стыдно. Надо же, до каких времен дожили — честность, искренность, наивность приходится скрывать, как что-то позорное…»
— Так что? Подхожу я тебе? — настаивала Таня.
— Много выпила?
— Вообще-то… Сама не заметила как… Уж очень Анатолий настаивал. Даже не знаю, зачем ему это понадобилось…
— Действительно! Ни за что не догадаться!
— Кончай язвить! Значит, не гожусь? Не подхожу?
— Годишься, Таня. И сама знаешь. Если б не знала, не спрашивала бы… Тебе же не ответ нужен, хочется еще раз меня мордой ткнуть…
— Опять за свое! Так нельзя, Костя. Знаешь, на кого ты похож? Ты напоминаешь мне свадебную машину. Катят все в лептах, шариках, бантиках, куклах на радиаторах, колокольчики над крышей… Едет жених и больше всего боится, чтобы шарики не лопнули, чтоб не зацепились за забор, за столб, за дом… Не надо, Костя. Это от слабости. Нельзя же всю жизнь ездить в свадебной машине.
— Нет, — сказал Костя. — Я не так уж и слаб. Ведь самолюбие Анатолия не испытываешь? Почему? Заранее приняла, что он имеет на него право. Воздушных шариков на нем навешано не меньше, но ты себя ведешь как гаишник — останавливаешь все движение, чтоб, не дай бог, никто его не зацепил. Все ясно, он начальник управления, у него в подчинении сотни таких, как я, а если он над нами, значит, и выше нас, и лучше…
— А разве это не так? Разве это не так, Костя?
— Нет. Как шофер я даже лучше, чем этот любитель самолетов, как начальник стройуправления. Поладить с ним несложно — ублажай, и все. И не говори мне, что у вас любовь или что-то в этом роде. Знаешь, со стороны виднее. Вы уже покатились… Набрали скорость. А что впереди, догадаться нетрудно.
— Думаешь, покатились? — растерянно переспросила Таня. — Костя, ты знаешь его жену? Что она такое?