— Да, это кровь, — невозмутимо объяснил участковый. — Не успели подчистить… Да я и не позволил… Мало ли что, вдруг следователю такая чистоплотность не понравится, а, Валя?
— Гена, а ведь она далековато от стены упала, — сказал Демин.
— Далековато. Я тоже об этом думал. Будто сзади ее кто-то подтолкнул или напугал… Но она и сама могла оттолкнуться.
— Могла, — с сомнением сказал Демин.
— Я прибежал в квартиру, когда они там еще все спали.
— Или делали вид, что спят, — сказал румяный оперативник.
— Как начали они замки открывать, щеколды откидывать, запоры снимать… Я думал, что кончусь прямо на площадке.
— Значит, чужой не мог попасть? — спросил Демин.
— Без помощи хозяев — ни за что! А ты думал! Коммунальная квартира, три хозяина. У них не только на входной двери, внутри все двери в замках, как в орденах! Коммунальная квартира, — повторил участковый, будто это все объясняло. — В одной комнате жила Селиванова, во второй старушка обитает, в третьей два парня. Братья, между прочим. Лет по тридцать.
— Женатые?
— Нет. Холостые.
— А Селивановой сколько было?
— Двадцать. Или около того. Ты прав, для братьев она, конечно, представляла интерес… Это неизбежно. Девушка была того… В порядке девушка. Все при ней.
— Братья были дома?
— Да, собирались на работу. Тяжело собирались, с похмелья. Поэтому открывала старушка. Сутарихина. Фамилия ее такая. А браться — Пересоловы.
— По какому случаю у них пьянка была?
— А! — участковый поморщился. — Зарплата.
— Как все началось?
— Ее дворничиха нашла. Под утро. Вышла подметать и нашла. Девушка еще живая была. Дворничиха тут же ко мне. Двор глухой, рань, так что ее почти никто и не видел. Только когда «скорая» подъехала, собралось человек пять. Я записал их, но в свидетели они не годятся, ничего не видели, подошли, когда уже машина стояла здесь. Повздыхали, поохали и разбежались по конторам рассказывать ужасную историю.
«Это как раз в то время, когда котельная моя гудела, — подумал Демин. — Будто прощальный гудок давала. А когда я порезался в ванной, ее уже в машину погружали… А умерла она, выходит, в те самые минуты, когда я к электричке шел».
— Дверь в комнату Селивановой была заперта?
— Да. Изнутри. Это точно. Тут можешь не сомневаться. На замке есть небольшая кнопочка: когда ее опускаешь, замковое устройство блокируется и открыть снаружи невозможно, понимаешь? Так вот, это кнопочка была опущена.
— А из окна ник то не мог спуститься?
— Смотри сам, усмехнулся участковый. — Сели бы кто и спустился, то на карнизах нижних окон неизбежно остались бы следы ног, карнизы-то заснеженные. Нет следов, я уж проверил. Братишки Пересоловы помогли мне дверь высадить. В комнате порядок. Даже постель не разобрана, как если бы хозяйка не ложилась спать, понимаешь? Не разобрана, но смята. Много окурков. Бутылка. В таких случаях всегда есть бутылка. На этот раз — виски.
— Настоящее?
— Самое настоящее. И на этикетке нет чернильного штампа, который в ресторанах и барах обычно ставят. Понимаешь? Тут есть над чем подумать. В продаже таких бутылок нет.
— Братья уже ушли на работу?
— Нет, я их на свой страх и риск дома оставил. Думаю, вдруг пригодятся. Ты уж отметь им повестку, а?
— Отмечу. Комнату опечатал?
— За кого ты меня принимаешь, Валя?!
— Как братья отнеслись к тому, что ты их дома оставил?
— По-моему, обрадовались. Как я понимаю, головы у братишек трещат, с третьего этажа треск слышен.
— Ну, пошли. Да позови дворничиху, слесаря, кого-нибудь… Понятые нужны.
— А вон они стоят… Я уже давно их позвал.
— Ну ты, Гена, даешь! — восхищенно сказал Демин и усмехнулся, показав не очень правильные, но крепкие, белые зубы. И первым вышел из-под арки — длинный, слегка сутулый, сунув руки в карманы плаща, в знаменитом на всю прокуратуру берете, который не снимал большую часть года, в тяжелых туфлях на толстой подошве, в слегка узковатых брюках. Демин терпеть не мог расклешенных и мужественно ждал наступления времен, когда узкие брюки снова войдут в моду.
Криминалист, сняв несколько раз кирпичи на асфальте, окно на пятом этаже, общий вид двора, тоже направился вслед за Деминым и участковым.
Дверь в квартиру открыла Сутарихина. Увидев среди вошедших участкового и решив, что он все объяснения возьмет на себя, молча повернулась и засеменила по темному коридору к себе в комнату.
— Одну минутку! — остановил ее Демин.
Сутарихина остановилась и, не оборачиваясь, из-за спины, одним глазом посмотрела в сторону вошедших.
— Простите, — Демин подошел к ней поближе, — вы здесь живете?
— Ну? — настороженность, чуть ли не враждебность прозвучала в этом не то вопросе, не то утверждении. Замусоленный передник, платье с короткими рукавами, обнажавшими крупные, жилистые руки, узел волос на затылке, клеенчатые шлепанцы…
Видик у бабули еще тот, подумал Демин. Тяжелый разговор будет. Опустившиеся люди обычно неохотно общаются с незнакомыми, скупо говорят о себе и стараются побыстрее скрыться в свою скорлупу от взглядов, от внимания чужих людей. Типичная обитательница коммунальной квартиры, где никто не чувствует себя хозяином, считая и себя, и соседей временными, чужими, нежеланными здесь людьми. Квартирка тоже еще та… Тусклый коридор, заставленный тумбочками, шкафчиками, старыми кроватными сетками, всем тем, что не помещается в комнате и что жалко выбросить на свалку. На длинном, мохнатом от копоти шнуре висела маленькая лампочка, вырванный из гнезда выключатель болтался на проводах, двери провисли от тяжести окаменевших слоев краски и запоров…
— В какой комнате жила девушка? — спросил Демин.
— А вот, — Сутарихина не глядя, кивнула на высокую двустворчатую дверь и тут же снова бросилась в темноту коридора.
— Гражданка Сутарихина! — громко и властно сказал участковый таким голосом, каким никто здесь никогда, наверно, не разговаривал — будто команду отдал. Сутарихина не только остановилась, она распрямилась и послушно повернулась ко всем лицом. — Вот этот товарищ, — участковый говорил все тем же зычным голосом, — хочет с вами побеседовать. У него к вам вопросы, касающиеся смерти вашей соседки Натальи Селивановой. Вам все понятно?
— А чего ж тут понимать… Все как есть понятно. А вопросы… Чего же не ответить, отвечу.
— Не в коридоре же! — укоризненно сказал участковый.
— Да, конечно… — Сутарихина сделала приглашающее движение рукой. Заходите, мол, если уж это так необходимо. — Только у меня не прибрано, не до того сегодня…
— Ничего, он человек закаленный, к трудностям привык, стерпит ваш беспорядок.
— Вот что, ребята, — повернулся Демин к оперативникам, — принимайтесь за работу. Особое внимание не было ли у нее гостя. Ну и, конечно, телефоны, адреса, переписка и так далее. Понятые здесь? Отлично.
Демин подождал, пока участковый откроет дверь, тоже вошел, огляделся. Кроме нескольких щепок, оставшихся после того, как утром пришлось взламывать дверь, в комнате не было заметно никакого беспорядка. Толстая накидка на диване, полированный стол, на котором стояла начатая бутылка виски, тяжелые шторы на окне, почти весь пол закрывал красный синтетический ковер.
— Ничего гнездышко, а, Валя? — заметил участковый.
— Да, вполне, — согласился Демин. — Ладно, ребята, вы трудитесь, а я с соседкой побеседую.
Сутарихина смотрела на вошедшего Демина с явной растерянностью. Ну вот, дескать, ты хотел войти, посмотреть, как я живу, смотри. Старая кровать с никелированными шариками, с наспех наброшенным суконным одеялом, деревянная рама с множеством фотографий под стеклом, будильник, стол, накрытый выцветшей клеенкой, сковородка с застывшей картошкой… Все говорило о нужде, невеселой жизни, может быть — доживании.
— Проходите, коли вошли. — Сутарихина как-то улыбнулась, не часто, видно, ей приходилось улыбаться. — В дверях-то чего стоять… — Подхватив полотенце, она протерла табуретку для гостя. Демин еще раз осмотрел комнату, и Сутарихина настороженно проследила за его взглядом. — Небогато живем, но не жалуемся, — сказала она.
— Я смотрю, родни у вас немало. — Демин показал на раму с фотографиями.
— Много родни, — согласилась Сутарихина. — Было.
— Вот как… Вы уж простите…
— Ладно, чего там…
— Соседка ваша, похоже, из окна выбросилась. Хотел узнать — сама или кто помог?
— Ой, не знаю. — Глаза Сутарихиной сразу стали несчастными, больными. — Скромница, умница, красавица… Всегда поздоровается, в праздник с гостинцем забежит, в магазин соберется — обязательно спросит, не надо ли чего…
— Комната принадлежит ей?
— Родители для нее снимали комнату, а она училась в институте, иностранные языки изучала. В Воронеже родители живут… Я уж телеграмму утром дала… Завтра небось приедут… Чего сказать им, чего сказать — ума не приложу! Не уберегла Наташеньку, ох, не уберегла!
— Комната принадлежит ей?
— Родители для нее снимали комнату, а она училась в институте, иностранные языки изучала. В Воронеже родители живут… Я уж телеграмму утром дала… Завтра небось приедут… Чего сказать им, чего сказать — ума не приложу! Не уберегла Наташеньку, ох, не уберегла!
— Она давно здесь жила?
— Третий год пошел… Как поступила в институт, так и поселилась.
— Гости у нее часто бывали?
— Ой, можно сказать, что не заходили к ней гости-то.
— Вчера поздно пришла?
— Ну, как поздно… Темно уж было. Часов в девять, наверно.
— Вы ничего не заметили? Может быть, она была взволнована, заплакана, встревожена чем-то?
— Нет, не заметила. Случалось, конечно, приходила и заплаканной, и растревоженной, но ведь оно и понятно — дело молодое. А вчера вместе с ней мы чайку попили… Вот сейчас припоминаю, молчала… Но она всегда такая, не говорунья была, нет. Молчит, улыбается, слушает… Все больше я говорила, мне есть чего рассказать.
— Она всегда дома ночевала?
— Не знаю, как сказать…
— Значит, не всегда? — уточнил Демин.
— Не всегда, — горестно согласилась Сутарихина. — Конечно, будь я ей матерью, строже бы спросила, а так что — соседка. Но и беды большой в том я не видела. У подружек засидится, чего ей через весь город тащиться? Если не придет ночевать — всегда позвонит, предупредит, так, мол, и так, Вера Афанасьевна, сегодня меня не ждите. И училась хорошо, отметки показывала, все пятерки, четверки, других не было. Грамота у нее из института за самодеятельность…
— Так, — твердо сказал Демин, останавливая Сутарихину. — А последнее время вы стали замечать за Наташей что-то неладное?
— Да, что-то с девкой твориться начало… — поддавшись его тону, женщина кивнула.
— Давно?
— Месяца три, почитай…
— Кроме чая, она пила что-нибудь покрепче?
— Вы имеете в виду…
— Вино, водку, виски…
— Однажды, — Сутарихина понизила голос, словно собиралась сказать нечто невероятное, — однажды я от нее запах вина слышала. Веселая пришла, все болтала, да нескладно, невпопад, будто самое себя заговорить хотела. Призналась — у подружки на именинах была. Спрашиваю, а ребята были? Были, говорит. И улыбнулась. Знаете, так улыбнулась, будто о чем плохом подумала.
Демин смотрел в скорбные, заплаканные глаза старой женщины и мысленно ругал себя — надо же так ошибиться! Он шел в эту комнату, заранее готовя себя к разговору с замкнутой, недовольной всем белым светом старухой, а познакомился с человеком, может быть, не очень счастливым, но сохранившим в себе чуткость к чужой жизни. Это ведь заметить надо — пришла веселее обычного, непривычно много болтала, а улыбалась нехорошо, будто о чем-то плохом вспоминала… И сейчас вот сидит спокойно, достойно. Не суетится, не мечется, не бравирует нуждой, как это часто бывает, не ищет виновных, не брюзжит.
— К ней заходили подруги?
— Никогда. Спрашиваю — чего ж, доченька, подружки к тебе не заходят? А чего им заходить, говорит… Живут далеко, в общежитии, институт тоже не близко. Это, говорит, мне сподручнее к ним ездить, я у них и заночевать могу, койка всегда найдется, не в той комнате, так в этой, посекретничать всегда есть с кем…
— А парень у нее был?
Сутарихина быстро взглянула на Демина, опустила глаза, помолчала, наматывая на палец тесемку от передника.
— Наверно, все-таки был… Захожу как-то к ней, а у нее на столе фотка… Парнишка. Молоденький, худенький. Хотела спросить, да она как-то быстро его и спрятала. Приятный молодой человек, видно, с пониманием о жизни… Я не удержалась, спросила… Но, видно, вопрос не понравился Наташе, любопытство мое она осадила. Не то чтобы резко или грубо… Просто сделала вид, что не услышала. Тогда уж и я сообразила язык прикусить. Чего к человеку в душу-то лезть? Придет время, сама скажет. А оно, время-то, вона какое пришло. — Сутарихина всхлипнула, закрыв лицо руками.
— А эти… соседи ваши, братья Пересоловы? Как они к ней?
— Что сказать… Пересоловы, и все тут. Другие люди. Неплохие ребята, не скандалисты, помогут всегда, если, случится, попросишь… И друг дружку чтут, никогда драк промежду собой не бывает или ругани какой… Но вот как-то интересу к жизни нет. Все у них просто, так просто, что дальше некуда. Стремления нету. Заработать, поесть, попить, покуролесить, песни попеть, похохотать — и все тут. А к Наташе… Нет, не забижали они ее, гостинцы иногда приносили, когда праздник какой, Новый год, к примеру, или женский день… Хоть и выпимши придут, а гостинцы принесут.
— Какие? — спросил Демин, вспомнив про виски на столе в комнате Селивановой.
— Господи, какие у них могут быть гостинцы! Конфетки, цветочки, игрушку какую-нибудь, не то медведя, не то зайца… Сейчас ведь их так делают, что сразу и не разберешься, что за зверь такой… Знаю, знаю, что хотите спросить, сама скажу. Было дело, попробовали они к ней с мужским интересом, но… Говорю же, другие люди. Я уж набралась наглости, пошла к ним… Уж так отчитывала, так отчитывала… — Сутарихина, не выдержав, расплакалась.
— Вера Афанасьевна, а теперь скажите в квартире этой ночью чужих не было?
Сутарихина перестала плакать, тыльной стороной ладони вытерла слезы на щеках и пристально посмотрела на Демина, пытаясь понять скрытый смысл вопроса.
— Я вам вот что скажу ежели вы кого подозревать надумаете… кроме нас, жильцов, в доме никого не было. И быть не могло. Уж мы-то не первый год вместе живем. Пересоловы навеселе придут — и то я знаю, сколько они выпили, сколько с собой принесли. Наташенька позвонит, а я могу прикинуть, какое настроение у нее, какие отметки в портфеле.
— Может, у Наташи в комнате кто был? Она, к примеру, раньше впустила…
Старухина отрицательно покачала головой.
— Не было у нее никого. Чай мы пили вечером. И потом опять я к ней в комнату заходила, не помню уж и зачем…
— А если вспомнить?
— Господи! — Сутарихина досадливо махнула рукой. — Чаю она мне купила где-то в центре. Вот за чаем я и зашла.
Женщина поднялась, подошла к шкафчику, достала из него несколько пачек индийского чая и положила перед Деминым.
— Вот. Сказывала, что в Елисеевском магазине брала. Проверить можно. Там ведь тоже не всегда хороший чай бывает, а вчера был. Поезжайте, вам-то уж директор полный отчет даст — чем вчера торговали, что попридержали!
— Верю, Вера Афанасьевна, — улыбнулся Демин. — А ночью никто не мог зайти? Вдруг еще у кого ключи есть?
Сутарихина, не говоря ни слова, поднялась и вышла из комнаты. Вернувшись через минуту, она положила на стол перед Деминым небольшой ломик с раздвоенным концом.
— Вот. Гвоздодер. Кроме замка, мы запираем дверь еще и на гвоздодер. Хоть бульдозером открывай — ничего не получится.
— А из жильцов… Никто не мог впустить постороннего?
— Нет! — нетерпеливо сказала Сутарихина. — У меня такой сон… У меня и нет его, сна-то. Забудешься на часок-второй и опять лежишь, в потолок смотришь, годы тасуешь… Кто воды выйдет попить, или, прости господи, по нужде в отхожее место прошлепает, или эти, Пересоловы, перекур на кухне устроят… Все слышу.
— Наташа эту ночь хорошо спала?
— Плохо, озабоченно сказала Сутарихина, вытерев слезы углом передника. Как чувствовала. Я уж подумала, может, чаем ее крепким напоила… А потом звонок был. Телефонный. Трубку поднял Анатолий. Да, Толька первым подошел, это младший, он как раз на кухне сидел. Как я поняла, Наташу спрашивали. Толька положил трубку на тумбочку и пошел к ее двери. Постучал несколько раз на особый манер… Это у нас знак такой к телефону, дескать, иди.
— О чем был разговор?
— А и не было разговора. Да нет, да нет… А потом Наташенька… Оставьте, говорит, меня в покое. Вот и все.
Демин, казалось, был озадачен. Поднявшись, он взял в руку гвоздодер, подбросил, как бы прикидывая его надежность, и осторожно положил между чашками.
— Спасибо, Вера Афанасьевна. Похоже, мы с вами еще свидимся… Подумайте, может, чего вспомните.
— Вспомню — скажу, таить не стану, — суховато ответила Сутарихина.
Оробевшие братья Пересоловы маялись на кухне, курили, не решаясь ни заглянуть в комнату к Селивановой, ни уйти к себе. Время от времени они лишь молча переглядывались, как бы говоря: «Вот так-то, брат, такие дела пошли»… И не чувствуя себя здесь хозяевами, в своей квартире, курили как гости — выпуская дым в открытую форточку и стряхивая пепел в ладошки.
— Ну, что скажете, братья-разбойники? — приветствовал их Демин.
— А что сказать — беда! — ответил, видимо, старший брат. Он был покрупнее, с розовым лицом, слегка, правда, помятым после вечернего возлияния, с четко намеченным, крепким животиком. Взгляд его маленьких острых глаз был насторожен и подозрителен. Он словно заранее знал, что ему придется оправдываться, доказывать свою невиновность, и уже был готов ко всему этому.