— Мне показалось, что вам хотелось поговорить без меня, что я вам мешаю.
— Врешь!
— А на кой?!
— Ну… Врут по разным причинам — чтобы оправдаться, нажиться, выглядеть лучше…
— Для чего же вру я?
— Прости, Костя, но мне кажется… мне кажется, что у тебя всего понемножку.
— Оправдываюсь, наживаюсь, красуюсь… Да?
— Ты сказал, что ушел в ресторан за сигаретами только потому, что решил, будто нам с Анатолием нужно поговорить наедине? И никаких других причин у тебя не было?
— То, что меня просит начальник, — не причина?
— Нет.
— То, что вы лапаетесь у меня за спиной, а меня просите убраться хотя бы на время — не причина?
— Нет.
— То, что сигареты в ящике… Это попросту мои сигареты, а ему не грех купить и для себя — это не причина?! — Костя сорвался на крик.
— Нет, — тихо сказала Таня. — Нет. Я надеялась, что у тебя найдется хоть какое-то объяснение… Оказывается, его нет. Ты не можешь… Или не хочешь объяснить, почему ушел из машины.
— Все, что я назвал, — не объяснение?
— Нет.
— А что может быть причиной?
— Наверно, каждая из тех, которые ты назвал, но в других условиях… Нам нужно было поговорить без тебя? Но ведь мы весь вечер провели вдвоем, и лишняя минута ничего бы не изменила, не добавила… Тебя посылает начальник? К тому времени между вами действовали уже другие отношения… Начальником стал ты, поскольку Анатолий был пьян. Говоришь, в ящике лежали твои сигареты? Но ты же не куришь! В ящике лежали его сигареты, Костя… Я сама их покупала. Для него. Ты слышишь? Я их покупала для него. Мы лапаемся за твоей спиной? Но ведь я была рядом с тобой. Анатолий сидел сзади. Мы никак не могли лапаться. И то, что ты говоришь об этом, означает только одно…
— Что же это означает?
— Только то, что ты врешь. Тебе хотелось усадить его за руль.
— А теперь послушай меня. — Костя остановился напротив Тани. — Все, что ты наговорила сейчас, можно объяснить как угодно! Но это происходило до наезда. До! После наезда все перевернулось, и мелочи, которые ничего не значили, вдруг обрели значения. Папиросы, начальник, вышел ли я из машины, вышла ли ты из машины… Чепуха! Смерть того человека придала всему значение. И мы сейчас в шоковом состоянии. Понимаешь? Ты понимаешь?! — Он взял ее за плечи и с силой встряхнул.
— Понимаю, — кивнула Таня. — К сожалению…
— Час назад я был у Анатолия дома. Мы кое о чем потолковали… В том числе и о ваших отношениях.
— А зачем ты мне говоришь об этом? Он разрешил передать ваш разговор или хотя бы упоминать о нем?
— Во всяком случае, не запрещал.
— Но есть вещи, которые сами собой разумеются!
— Не знаю… Это для меня слишком тонко. Я сказал ему… Я согласился подтвердить, что именно я сидел за рулем.
— Ты ему так и сказал?
— Я сказал, что пусть он сам принимает решение. Как скажет, так и будет.
— Но при таких условиях он на тебя не свалит. Ты его знаешь.
— А зачем мне думать еще и об этом? Он хочет сам отвечать? Пожалуйста. Хочет спихнуть на меня? Не возражаю. Оказывается, я еще должен уговорить его отдать меня под суд?! Да?!
Таня внимательно посмотрела на Костю, обошла вокруг него, словно решая для себя что-то важное.
В дверях появился Анатолий. Некоторое время он стоял, глядя на Костю и Таню, потом снял плащ, повесил его на угол шкафа, прошел к столу, сел и тяжело положил руки на стол.
— О чем речь?
— Ты давно здесь? — обернулась к нему Таня.
— Только вошел. — Голос у Анатолия был негромкий и даже какой-то равнодушный. — Оказывается, ребята, мы хорошо знаем друг друга. Может быть, мы знаем друг друга лучше, чем нам кажется, чем нам бы хотелось, да, Костя?
— Как скажете, Анатолий Васильевич.
— Мечемся, мечемся всю ночь, а спрашивается — какого черта? — Анатолий передернул плечами. — Жили спокойно, не больно-то задумываясь, почему живем так, а не иначе, почему совершаем те поступки, а не другие… Все казалось естественным и единственно возможным, вроде иначе жить никак нельзя… И вдруг выясняется, что все это чушь, что есть другие оценки, другая система ценностей, другой отсчет… Ребята, ребята… Жизнь не требовала от нас никаких усилий, все шло как бы само собой… Наша жизнь… не давала нам даже повода думать о достоинстве, гордости, самолюбии… Мы прекрасно обходились без всего этого, постепенно забыли о том, что все это есть… Я несусь к Тане, Костя мчится ко мне, Таня к Косте… И все мы пытаемся что-то понять… И никак нам это не удается… Вы заметили — мы не торгуемся, мы боимся, что кто-то из нас подумает о другом плохо… Пытаемся объяснить друг другу… Да что там друг другу — мы самим себе всю ночь пытаемся объяснить свои собственные поступки, понять их… Костя согласен взять на себя наезд, но боится упрека в том, что он бросил умирающего человека… Я тоже не прочь, но что будет с Таней… Таня готова помочь и мне, и Косте, но выясняется, что спасти обоих она не может. И ей приходится делать выбор… Она бы охотно помогла мне, но боится, что это будет воспринято как плата… Она бы помогла Косте, но это будет предательством по отношению ко мне… Мы не готовы, ребята, к таким вопросам, мы мечемся и не можем ни на чем остановиться… Вообще-то мы знаем, что такое хорошо, что такое плохо, но, когда это касается нас, мы теряемся, мы не в состоянии принять решение правильное и жесткое. У нас внутри каша, нравственная каша… Нам нравится считать себя хорошими людьми, мы привыкли считать себя хорошими людьми, но мы не готовы к решениям, мы не готовы к жертвам… А любое решение требует жертв, надо от чего-то отказываться… Иначе нельзя. Костя, ты не передумал?
— Решать вам, Анатолий Васильевич, я же сказал.
— Ну что ж… Это разумно. Я могу сказать Тане о нашем разговоре?
— Как хотите. — Костя пожал плечами, как бы говоря — воля ваша.
— Хорошо. Дело в том, что некоторое время назад, — Анатолий посмотрел на часы, — примерно час назад Костя признался мне… в любви к тебе.
— Это для тебя новость?
— Я допускал, что ты ему нравишься, но что настолько… Это меня озадачило.
— Я тоже лишь сегодня узнала об этом.
— И как… отнеслась?
— Для тебя это не имеет значения.
— Ты уверена, что я правильно тебя понял?
— Да.
— Спасибо… Хоть одно приятное слово за весь вечер.
— Как?! — вскричал Костя. — Мне кажется, она вас отшила, Анатолий Васильевич!
— Нет, Костя… Она отшила тебя. Ты же слышал… Для нее не имеют значения твои признания. Она заверила меня в том, что и я могу не обращать на них внимания.
— Таня! — Костя схватил девушку за плечи, заставил посмотреть себе в глаза. — Таня! Скажи!
— Что, Костя? Мне нечего добавить к тому, что сказал Толя.
— Но ведь мы с тобой только что объяснились! Ты сама сказала, что любишь другого… Меня.
— Да? — Таня повела плечами, освобождаясь от ладоней Кости. — Я так не говорила. Я сказала, что могла бы полюбить другого, хотя бы и тебя. Но я не говорила, что это уже произошло. Мы вполне сегодня объяснились. Мне, например, все ясно. А тебе, Толя?
— Да… У меня нет вопросов. Ни к кому.
— Хорошо! — Костя ударил ладонью по столу. — Вам все ясно, суду тоже все будет ясно, да? Наезд утрясли, свои отношения выяснили, теперь никто уже не стоит у вас на пути, да? Никто не мешает, никто не путается под ногами, да? Очень удачный наезд получился, вам не кажется?
— Нам и раньше в общем-то никто не мешал, — сказала Таня. — Кроме нас самих… Во всяком случае, ты уж точно не путался под ногами. Ты зря наговариваешь на себя, Костя.
— Да? Вот, значит, как… Вот как мы заговорили! А вам не кажется, что люди вы слегка… сволочные?
В дверях появился вахтер, но Костя вытолкал его и захлопнул дверь.
— Продолжай, Костя, — устало проговорил Анатолий. — Продолжай. Я всегда слушал тебя с большим интересом.
— А что продолжать? Ведь вам и так все ясно! Вы, Анатолий Васильевич, простите, по пьянке сбили человека, возвращаясь с красоткой из одного ночного заведения… Но наезд вас не очень удручает, поскольку есть человек, который это мокрое дело берет на себя. Как с ним поступят — не так уж важно. Посадят — ладно, оставят на свободе — пусть живет… И жена большого значения не имеет, поскольку красотка опять же всегда утешит, ублажит, приласкает… Машину государство починит, не обеднеет. Красотка тоже не очень опечалена… Семья у кого-то разваливается — черт с ней! Кого-то в тюрягу посадят — глядишь, еще и поумнеет. А что! Диплом почти в кармане. Жилье, — Костя окинул взглядом комнату, — вроде неплохое. Платить как за общежитие, трешка в месяц. Опять же есть начальник, который и эти расходы возместит за год вперед… Ну? Что? Я не прав?
— Продолжай, Костя, — повторил Анатолий. — Мы внимательно тебя слушаем.
— Чего продолжать? Вам этого мало? Еще добавить?
— Чего продолжать? Вам этого мало? Еще добавить?
— Добавь, — обронила Таня. — Уж коли пообещал. Выплескиваться — так до конца, выворачиваться — так наизнанку. Всегда полезно взглянуть на человека с другой стороны… Часто довольно неожиданное зрелище предстает перед глазами.
— Потехи захотелось? Зрелищ? — Костя круто повернулся и направился к двери, но открыть ее не успел — в комнату вошел милиционер. Некоторое время он осматривал всех по очереди, отмечая для себя и мокрые плащи, и возбужденные лица, и влажные следы на полу.
— Доброе утро, — сказал он. — Не помешал?
— Нет, — ответила Таня. — В самый раз.
— У подъезда стоит машина. Черная «Волга». Ваша?
— За мной числится, — сказал Анатолий.
— Кто водитель?
— Вот он, — Анатолий показал на Костю.
— Понятно. А вы? — повернулся он к Тане.
— Я так…
— Что так? В каком смысле?
— Знакомая.
— Понятно. Почему разбита фара?
— Наезд, — обронил Костя.
— Понятно. Кто находился за рулем? Повторяю — кто был за рулем? Не сама по себе она у вас ездила… Так кто же вел машину?
— Я, — сказал Костя.
Резко обернулась к нему Таня, удивленно вскинул брови Анатолий, спокойно и основательно уселся за стол милиционер.
— Прошу документы, — сказал он.
— Машину вел я, — медленно проговорил Анатолий.
— Вы что же, вдвоем ее вели? — усмехнулся милиционер.
— В момент наезда за рулем был я.
— Не понял, Анатолий Васильевич? — Костя непроизвольно шагнул к Анатолию.
— Знаешь… Я подумал… Дороже обойдется, — вздохнул Анатолий. — Верно, Таня?
— Пожалуй.
— Что-то, я смотрю, вы все маленько не в себе, — проговорил милиционер.
— В платежах запутались, — улыбнулась Таня.
— Разберемся. Во всем разберемся. Прошу документы.
Посмотрев водительские права Кости, удостоверение Анатолия, паспорт Тани, милиционер сложил все это в стопку, сунул в карман куртки и задернул «молнию».
— Прошу следовать за мной, граждане хорошие, — и, не оглядываясь, в полной уверенности, что ослушаться никто не посмеет, направился к выходу. Но из коридора все же оглянулся.
— Мне тоже? — спросила Таня.
— Да. Обязательно.
— Зачем?
— Там разберемся.
— А здесь нельзя?
— Не положено.
В вестибюле было темно, только свет уличных фонарей позволял идти, не натыкаясь на столы, стулья, кресла. Вахтер растерянно стоял в сторонке, и лишь когда все вышли, он снова запер стеклянную дверь на железный штырь, пробормотал:
— Доездились… Надо же, доездились…
На улице шел дождь, булыжники чешуйчато сверкали под желтоватыми фонарями, в ветвях деревьев стоял влажный, чуть слышный шорох.
— Машина на ходу? — спросил милиционер.
— На ходу, — кивнул Костя.
— Рассаживайтесь… И прошу следовать за мной, — он основательно уселся на мотоцикл. — А вас прошу сюда, — он показал Анатолию место в коляске.
— Почему? — удивился тот.
— На всякий случай. У вас расхождение в показаниях.
— Ну и что?
— Чтобы не было сговора.
— Да уж сговорились, — улыбнулась Таня.
— Разберемся, — который раз повторил неуклюжий в своем грохочущем плаще милиционер. — Прошу, — он отбросил накидку с сиденья.
Анатолий пожал плечами, тяжело сел в коляску, оглянулся. Подобрав полы плаща, Таня садилась на переднее сиденье рядом с Костей. Тот уже включил мотор, вспыхнула фара. «Это хорошо, — подумал Анатолий. — Хорошо, что они сели рядом… Значит, не все еще между нами рухнуло, значит, что-то еще нас связывает…»
Через полчаса милиционер ввел их в сумрачное помещение с жесткими фанерными скамьями вдоль стен.
— Рассаживайтесь, — сказал он без выражения. — Я сейчас…
Присмотревшись, Костя увидел в углу чем-то знакомого ему человека в синем халате. Подойдя ближе, он узнал грузчика из аэропорта. В другом углу сидела женщина в красной капроновой куртке. Анатолий кивнул ей, но женщина не ответила.
— Официантка, — шепнул он Тане. — А десятку лишнюю взяла, не задумываясь… И уж так лебезила, так лебезила… Что с людьми происходит, не пойму…
— Трезвеют, — ответила Таня.
— Сигареткой угостишь? — Костя присел рядом с грузчиком.
— Угощу, — улыбнулся тот, показав провал в зубах. — Что у вас стряслось-то?
— Наезд.
— Нехорошо… Любовь, похоже, кончилась? — он кивнул в сторону Анатолия с Таней.
— Кто их знает… Может, все только начинается.
— Но тебе-то бояться нечего. Пить не пил, за рулем не сидел…
— А ты откуда знаешь?
— Видел…
— Ладно, разберутся, — Костя замолчал, услышав тяжелые шаги в коридоре.
Голоса вещей
Точка с запятой, или о пользе знания русского языка
Странная эта история началась с того, что в кабинете следователя Зайцева появилась пожилая женщина с хозяйственной сумкой и раскрытым зонтиком.
— Ну и дождь, — сказала она вместо приветствия и, поставив зонтик в угол, прошла к столу, оставляя на полу мокрые рубчатые следы.
— Слушаю вас, — сказал Зайцев, хмуро глядя на женщину.
Частые капли стучали по жестяному карнизу окна, и этот дробный звук будил в душе следователя что-то тревожное и далекое от ежедневных обязанностей. Ему припомнилось, как очень давно, лет пять назад, он вот так же слушал звон капель о жестяной карниз, но тогда рядом с ним стояла девушка. Она смотрела на дождь невидяще и нетерпеливо. Девушка ждала от Зайцева красивых и решительных действий. И, не дождавшись, ушла. Ни он, ни она не знали тогда, что решительные поступки почти никогда не выглядят красиво, а красивые чаще всего оказываются смиренными и жертвенными. И привлекательными они кажутся лишь со стороны, для тех, кто ничем не рискует, ничем не жертвует.
— Не знаю, правильно ли я пришла, — сказала женщина, — но уж коли я здесь…
— Пройдите, пожалуйста, в канцелярию. Там все объяснят. Направо по коридору, в конец, — суховато проговорил Зайцев.
Капли сбивали с ветвей листья, они тяжело летели вниз и падали в лужи с безнадежными шлепками. И было в этом что-то настолько близкое душе следователя, что он боялся отвлечься, чтобы хоть немного продлить в себе эту счастливую встревоженность.
— Никуда я не пойду, — сказала женщина и для верности поплотнее установила на полу свою сумку, села сама. — Вы же сказали, что слушаете… Вот и слушайте. Сосед у меня помер.
— Давно? — рассеянно спросил Зайцев.
— Да уж месяц.
— Наверно, хороший человек был?
— Всякое случалось… Не ангел божий, но и не пройдоха.
— Что же с ним произошло? — спросил следователь с тайной надеждой, что сейчас все выяснится, женщина уйдет и он сможет стоять у окна и без помех смотреть, как подбитыми птицами падают на влажную землю листья.
— Сердечник он. Двадцать лет в одной коммуналке прожили, почти родственники. Да и не с каждым родственником столько под одной крышей проживешь.
— Значит, расширились? — Зайцев сделал попытку выяснить причину появления женщины.
— Да, теперь у нас три комнаты. Вся квартира наша.
— Поздравляю.
— Спасибо. Только меня уж все, кому надо, поздравили. — Женщина вытерла рукой мокрое лицо, сдвинула под платок волосы, оглянулась на зонтик, словно хотела убедиться, что он на месте, что не прихватил его кто-нибудь мимоходом. — Вот! — Женщина покопалась в сумке и положила перед следователем подмокший с углов, смятый клочок бумаги. — Комнату после похорон подметала и нашла.
Зайцеву ничего не оставалось, как сесть за стол, взять письмо. Видно, перечитывали его много раз — бумага была замусолена, на изгибах светилась насквозь, но машинописный текст читался легко. «Слушай ты, старый хмырь!» — начиналось письмо. Зайцев с интересом прочитал до конца. «Неужели не доходит, что все вокруг не дождутся, пока ты сдохнешь? Соседи ждут комнату, проклиная твою живучесть; дочка зарится на машину; сослуживцы, которым ты…»
— Орудие преступления, — пояснила женщина.
— Да? Это очень интересно. — Зайцев покосился в окно, заметив, что к стеклу прилип кленовый лист. Лист медленно сполз по мокрому стеклу, коснулся деревянной рамы и остановился.
— У него приступ случился как раз в тот день, когда пришло это письмо. Вот конверт. Здесь есть штемпель. Почта приходит в два часа. А приступ хватил в три. Костров сидел дома. Я сама принесла ему письмо. «Скорая помощь» приехала в начале четвертого. Все можно уточнить — у них в журнале есть запись.
С зонтика, оставленного в углу, с сумки стекала вода, мужской пиджак с тяжелыми плечиками промок насквозь — в очереди, видно, стояла.
— Дождь, — сочувственно сказал Зайцев.
— Осень, куда деваться, — вздохнула женщина, и Зайцев увидел, что у нее открытое лицо, что она торопится, с не меньшей уверенностью он мог бы добавить, что у нее малая зарплата, неустроенные дети, а от мужа больше беспокойства, чем радости.