И направился в буфет.
— На твою долю взять? — спросил его Квардаков, радостно сверкая очами: его без очереди пропустили к прилавку — женщины проявили великодушие к заместителю директора, поскольку кефира, похоже, должно было хватить всем.
— Можно, — ответил Анфертьев, мучаясь негаснущей заботой Бориса Борисовича.
— Деньги сейчас принесу, в пальто остались, — сказал Квардаков буфетчице и, вручив Анфертьеву две бутылки, две зеленоватые, холодные, покрытые капельками влаги бутылки, с улыбкой и ясным блеском глаз помчался навстречу своей погибели.
Анфертьев проводил его прощальным взглядом. Он видел Бориса Борисовича Квардакова последний раз. Через минуту-вторую в буфет войдет другой человек — войдет опасный преступник, и кто знает, чем все кончится, чем обернется, как скоро удастся ему снять с себя подозрение, да и удастся ли…
Вот он заходит, порывистый и счастливый, улыбается женщинам, и ворс на его пиджаке сверкает радостно, как одуванчик на весеннем солнце, отсчитывает в ладошке мелочь, что-то говорит, и все улыбаются, потому что слова его приятны, он горит нетерпением быстрее выпить этот холодный кефир и умчаться в театр, где его ждут, где он сделает доброе дело — представит талантливого фотографа. А Анфертьев, скосив глаза, уже видит, видит в ладони Бориса Борисовича расплывающееся красное пятнышко. Оно наливается силой, становится кровавым, будто Квардаков только что зарезал свинью и она, еще вздрагивающая, лежит здесь же, на полу буфета. Борис Борисович не видит этого красного пятна, он видит только монетки, передвигает их пальцем по ладони, набирает нужную сумму и вручает буфетчице. Анфертьев, взял бутылку за горлышко, протягивает Квардакову. И едва тот коснулся ее, все маленькие голубенькие капельки на холодном боку становятся красными, стекают вниз, просачиваются сквозь пальцы. Квардаков оцепенело смотрит на бутылку с кровавыми отпечатками пальцев — кефир ли в ней?
— Что это… — пробормотал Борис Борисович невнятно. — Что вы мне дали?
— Кефир, — растерянно ответила буфетчица — женщина с неимоверным количеством завитых медно-красных волос и с большими алыми губами. — Кефир, — повторила она тверже. Многолетний опыт работы в таких вот замызганных торговых точках подсказал ей единственно правильное решение — она бросилась в атаку: — Видно, руки у вас в чем-то, Борис Борисович! Где-то в краску влезли! Ничего страшного! Там в углу рукомойник, пройдите. А бутылку я вам заменю. Давайте ее сюда!
Квардаков тягучими какими-то шагами прошел в угол буфета, плечом отодвинул занавеску, открыл кран и, помедлив, поднес к струе руки, и… Вода окрасилась. А ладони не становились чище, они делались все краснее, и вода, которая скапливалась в рукомойнике, тоже была красного цвета.
Рядом стояла онемевшая буфетчица, из-за ее спины выглядывали женщины бухгалтерии, Анфертьев остался в отдалении — ему не было надобности приближаться к Квардакову, он знал, что происходит у рукомойника. В этот момент в буфет вошла Света. Она протиснулась сквозь толпу, встретилась глазами с Квардаковым.
— Понимаешь, Светочка, — Квардаков почему-то обращался только к ней, — это… краска какая-то… Я мою, а она все сильнее… Даже не знаю… Нигде вроде не был… В кабинете, здесь вот… Понятия не имею, — Квардаков повернулся ко всем лицом и с полнейшим недоумением показал растопыренные красные ладони.
Света отступила на шаг, выбралась из толпы и побежала вниз по лестнице легко и часто, как теннисный шарик, едва касаясь деревянных ступенек. В бухгалтерии уже кто-то был, она влетела в раскрытую дверь, бросилась к Сейфу, прижалась к нему, как Настенька к чудищу безобразному.
— Я уж подумала, с Сейфом что-то случилось, — Света села на стул и улыбнулась беспомощно.
— А что с ним может случиться, — спросила женщина, натягивая нарукавники, чтобы не пачкать бумаги, чтобы дольше носилась кофта, чтобы не было ей сносу, чтобы напоследок еще можно было ее распустить и связать кофточку поменьше, для дочки, для внучки. — Ничего с ним не может случиться, — продолжала рассуждать учетчица, натягивая нарукавники, как натягивает хирург перчатки перед операцией.
— Мало ли… Борис Борисович в краску где-то влез, ну я и подумала…
— А, — протянула женщина, не слыша Светы. — Ну и слава богу.
Вошел бледный Анфертьев. Увидев счастливое лицо Светы, он приблизился к ней, что-то сказал, но слов его никто не услышал — ни он сам, ни Света, ни женщины вокруг, потому что не было в этих словах ничего, кроме тихого, незатихающего визга, напоминающего комариный писк. В дверях появился Квардаков с красными, как у гуся, лапами и с доверчивой улыбкой. За ним в бухгалтерию протиснулись те, кто был в буфете, — узнать, чем все кончится.
— Единственное, что меня утешит, — это зарплата, — пошутил Квардаков. — А, Света?
— Ну что ж, если вам нужно так мало, — Света беззаботно вставила Ключ в железную щель, повернула его два раза, обхватила тонкими пальцами литую латунную ручку, и Анфертьев с болезненной четкостью услышал стон в глубине Сейфа. Чудище будто оживало, будто просыпалось после гнетущего сна. Впрочем, вполне возможно, что стон прозвучал в глубинах самого Анфертьева.
Света потянула на себя тяжелую дверь Сейфа, и, когда внутрь ворвался солнечный свет, она невольно замерла на какое-то мгновение, словно не понимая, что с ней происходит, просунула руку в пасть чудищу, провела пальцами по пустой холодной полке и, обернувшись, виновато посмотрела на Квардакова.
— Здесь ничего нет, Борис Борисович, — Света не могла оторвать взгляда от его красных рук. И все, кто был в комнате, уставились на пылающие пальцы Квардакова. Вначале все колыхнулись в сторону, чтобы убедиться, что Сейф действительно пуст, потом раздался тяжкий общий вздох, а уж потом взгляды сами собой скрестились на руках Квардакова. И он сам, словно подчиняясь какому-то приказу, тоже уставился на свои ладони. В его маленьких, серых, узко поставленных глазках не было ничего, кроме полнейшего недоумения.
— Да, действительно… Ничего нет, — проговорил Квардаков, заглянув в Сейф.
— А до обеда деньги были на месте, — бесстрастно произнесла главбух Зинаида Аркадьевна, стоя в проеме двери своего кабинетика.
— Света, это не я! — твердо сказал Квардаков.
Девушка лишь пожала плечами. Дескать, как скажете.
— Это не я, ты слышишь?! — вдруг заорал Квардаков, схватив Свету за плечи и притянув ее к себе так, что их лица почти соприкоснулись. А Анфертьев не мог оторвать взгляда от красных рук Квардакова, впившихся в белую блузку Светы. — Ты мне веришь?!
— Верю, — Света передернула плечами. — Мне больно, Борис Борисович.
— Света, я не прикасался к этому вонючему ящику!
«Боже! — воскликнул про себя Анфертьев. — Да ведь он живой! Квардаков-то, оказывается, внутри живой! А я, я все время относился к нему, как к какому-то ходульному существу… А он живой, у него внутри болит…»
Квардаков оттолкнул от себя Свету, оставив на ее плечах отпечатки красных ладоней, и, круто повернувшись, направился к выходу. Перед ним расступились. Он вышел, с грохотом захлопнул за собой дверь, и все услышали его шаги по лестнице.
— Надо позвонить в милицию, — сказал Анфертьев бесцветно. Он еще хотел что-то сказать, но смолк, споткнувшись о взгляд Светы. Она смотрела на него с бесконечным удивлением, и больше ничего не было в этот момент в ее прекрасных глазах. Только удивление. — Я сказал что-то не так? — спросил он.
— Нет-нет, все правильно, — Света часто заморгала. — В самом деле, надо позвонить… Все-таки пятьдесят тысяч…
— Не надо никуда звонить, — раздался голос Зинаиды Аркадьевны. — Я уже позвонила. Следователь сказал, чтобы никто не уходил. Всем оставаться на местах. Мужчины! Быстро к Квардакову. Его надо задержать.
— Как?! — вскрикнула Света и опять почему-то посмотрела на Анфертьева. Впрочем, все ясно — она просила его вмешаться, вступиться за Бориса Борисовича, не доводить дело до крайности. А то ведь, чего греха таить, люди мы простые, всяким тонкостям не обучены, и кто знает, в каком виде застанет Следователь Бориса Борисовича, если заводские ребята, лишенные зарплаты и премии, пойдут выполнять указание главного бухгалтера.
— Я пойду к нему, — сказал Анфертьев.
— Опасно! — предупредила Зинаида Аркадьевна. — Крыса, зажатая в угол, может броситься на человека.
— Борис Борисович — крыса?! — вскричала Света.
— Какая разница, кто он, — рассудительно заметила Зинаида Аркадьевна. — Может, крыса, может, змея… Я, например, тигр… Все это неважно. Денег-то нет, а на нем краска.
Света рванулась было за Анфертьевым, но Зинаида Аркадьевна с неожиданной ловкостью, преодолев несколько метров, перекрыла ей путь к двери.
— Тебе нельзя отсюда уходить, — твердо сказала главбух.
Света рванулась было за Анфертьевым, но Зинаида Аркадьевна с неожиданной ловкостью, преодолев несколько метров, перекрыла ей путь к двери.
— Тебе нельзя отсюда уходить, — твердо сказала главбух.
— Почему?!
— Потому что твой Сейф пуст.
— Но не съела же я эти пятьдесят тысяч!
— Об этом ты скажешь Следователю, — Зинаида Аркадьевна кивнула в сторону окна — на заводском дворе разворачивалась милицейская машина. Когда она остановилась, из нее вышел высокий человек в длинном черном пальто и шляпе с широкими полями. В руке он держал папку с никелированным замочком. Следователь безошибочно глянул в окно, из которого на него смотрели, и, наклонив голову, вошел в подъезд.
Ну вот, свершилось.
Совсем недавно, еще сегодня утром, один лишь вид Сейфа внушал почтение и острастку. Он олицетворял надежность на этом маленьком участке строительства нового общества. Теперь же, опустошенный и обесчещенный, он являл собой жалкую картину. Все вдруг увидели его дряхлость, ненужную и смешную громоздкость, за которой не стояло ничего, кроме никчемных потуг на значительность. Увидели и ржавчину, и облезлость, и грязь под его чугунными колесиками, и паутину над ним. То, что вчера казалось надежностью и достоинством, сегодня предстало, простите, дурью собачьей. И все мечты о достатке, о красивой жизни, все надежды и упования, которые он возбуждал в душах слабых, глупых и нетерпеливых, тоже оказались дурью собачьей. Может быть, это покажется странным, но происшествие многих отрезвило — они увидели, что их зарплата не настолько значительна, чтобы к ней относиться с почтением. Уж если пятьдесят тысяч могут исчезнуть средь бела дня так легко и просто, то что говорить о сотне — она исчезает, как с белых яблонь дым, сама по себе, без каких бы то ни было усилий со стороны владельца.
Нет-нет, никому крамольный образ жизни не показался более привлекательным, но вот собственная жизнь, которая до сего дня была не так уж и плоха, после печального происшествия в заводоуправлении неожиданно предстала унизительно убогой. Достаточно было вообразить в своем кармане пропавшие пятьдесят тысяч, чтобы дух перехватило от появляющихся возможностей.
А Анфертьев, запершись в лаборатории с безнадежностью думал, что никаких новых возможностей у него не возникло. Что он мог купить за эти деньги?
Написав последние строки, Автор подумал: а не удвоить ли сумму, похищенную Анфертьевым? Все-таки маловато ему досталось, учитывая переживания. Но поразмыслив, решил этого не делать. В конце концов, так ли уж важно, сколько спер Вадим Кузьмич, ведь мы с вами прекрасно знаем, что не потратить ему и этих денег, несчастные пятьдесят тысяч не принесут ему ни радости душевной, ни счастья безоблачного, ни сытости беспросветной. А стащи он из Сейфа сто тысяч, они его попросту раздавят.
Ну да ладно, не будем об этом.
Анфертьева пригласили в кабинет Квардакова понятым. Он обязан был все видеть, понимать, а потом подписать составленный протокол и тем самым придать ему силу юридического доказательства. И Зинаида Аркадьевна тоже вызвалась в понятые. Они сидели рядом у стены и молча смотрели, как оперативные работники обыскивают кабинет. Сам Квардаков сидел тут же, в сторонке, и с интересом наблюдал за происходящим. На лице его застыла скорбная улыбка, глаза от переживаний стали вроде еще ближе друг к другу, ладони он сцепил вместе и зажал коленями. Впрочем, такое вот спокойствие ему удавалось сохранять до того момента, пока один из оперативников не приподнял выступающую плашку паркета. Заглянув в углубление, он подозвал Следователя, который так и не снял широкополой шляпы и длинного черного пальто. Тот подошел, покачал головой, оглянулся на понятых, призывая их к внимательности, взял лежавший под паркетиной Ключ и показал его Квардакову:
— Борис Борисович, как это понимать?
— Впервые вижу! — Квардаков откинулся на спинку стула и схватился руками за сиденье, будто боялся упасть.
Следователь, не говоря больше ни слова, спустился в бухгалтерию, и, пока его не было, все сидели, остро ощущая, как где-то там, внизу, в эти самые секунды проворачивается Ключ в железных лабиринтах Сейфа.
— Подходит, — сказал Следователь, вернувшись.
Потом прошел еще час, еще час, и за это время добросовестный Следователь и его помощники нашли маленькие напильнички в нижнем ящике стола, увидели исцарапанную планку ящика стола, срезали несколько стружек вместе с въевшимися металлическими опилками и сложили их в целлофановые мешочки.
Закончив работу, Следователь сел за стол Квардакова и не торопясь составил подробный протокол обыска, прочитал вслух, отставив на вытянутые руки: видно, глаза его ослабели от многолетней кропотливой работы.
— Понятые, — обратился Следователь к Анфертьеву и Зинаиде Аркадьевне, — прошу вас подписать протокол. Как вы слышали, здесь перечислены наши находки — Ключ, опилки, надфили, описан тайник в паркетном полу, отражено и то обстоятельство, что найденный в тайнике Ключ подошел к замковому устройству Сейфа. Прошу.
Анфертьев приблизился к столу, беспомощно оглянулся на Квардакова. Тот подбадривающе кивнул ему — подписывай, мол, куда деваться, сейчас от тебя ничего не зависит. И Анфертьев подписал, испытывая гадливое чувство к самому себе. Он надеялся, что такое ощущение не придет к нему, но нет, пришло. И осталось. Прислушавшись к себе, Анфертьев убедился — гадливость не исчезла. Потом подписала Зинаида Аркадьевна.
— Нехорошо, Борис Борисович, — сказала она негромко, но напористо. — Я от вас этого не ожидала.
— Что делать, Зинаида Аркадьевна, мне очень неприятно видеть вас огорченной, — вежливо улыбнулся Квардаков.
— Прошу в машину, — прозвучал голос Следователя.
Квардаков, нескладно поднявшись, направился к выходу, почему-то сложив руки за спиной. Проходя мимо Анфертьева, остановился:
— Вадим, ты это… Скажи Свете, что я… Я не виноват. Скажешь?
— Скажу, — кивнул Анфертьев.
— Ты извини, но… Видишь, как получилось… Не можем мы сегодня в театр съездить. Никак не получится. Давай отложим на несколько дней. За это время все выяснится, и мы провернем наше дельце.
Следователь стоял рядом, его лицо в тени широкополой шляпы казалось сочувствующим.
— Боюсь, гражданин Квардаков, что вам не скоро предоставится возможность проворачивать делишки.
— Да? — живо обернулся Квардаков. — Ну, тогда… Вадим, тогда тебе придется съездить без меня. Все равно они тебя ждут. Покажешь снимки, и все сразу станет на свои места. Ни пуха.
— К черту! — ответил Анфертьев.
Анфертьев шел по вечерней Москве медленно и опустошенно. Он хотел выйти с завода вместе со Светой, но в последний момент обнаружил, что ее уже нет, ушла. Это его уязвило, он думал, что ей будет интересно обсудить с ним подробности происшествия, прикинуть дальнейшие события. Кроме того, он надеялся просто побыть со Светой, поговорить с ней, попытаться сгладить, убить в себе неприятное чувство, оставшееся после обыска у Квардакова. И еще ему нужно было убедиться, что Света ничего не подозревает, что между ними, как и прежде, все в порядке и, кто знает, может быть, им удастся в этот вечер уединиться в ее комнатке за плотными шторами, за тяжелой дверью, отгораживающей их от остальной коммуналки. Но это было бы слишком хорошо, так не бывает. Смирившись, Анфертьев надел плащ и направился к знакомой щели в заборе. Он шел по мокрой тропинке и слышал собственные шаги по размокшим листьям, гудение пара в заводской котельной, редкие автомобильные гудки, слышал голоса сегодняшнего дня, и стояли перед ним недоуменные глазки Квардакова.
Он не ощущал никакого облегчения после страшного риска: ведь всем рисковал, всей оставшейся жизнью. И привычный разговор со Следователем получился без обычной напористости, Анфертьев отвечал вяло, нехотя, не испытывая никакого интереса к вопросам.
«Скажите, Анфертьев, вы не задумывались над тем, как удалось Квардакову вскрыть Сейф и унести добычу, чтобы этого никто не заметил?»
«Нет, не задумывался. А вы уверены, что это сделал он?»
«Кто же тогда? Я не встречал в своей жизни столько улик против одного человека».
«А это вас не настораживает? — спросил Анфертьев и тут же вычеркнул из своей памяти эти слова, будто он никогда их и не произносил. — Но это же косвенные улики», — поправился он.
«Какие же они косвенные?! Ключ от Сейфа. Напильники. Опилки в ящике стола. А вспомните его красные руки! Это тоже косвенная улика? Во всем заводе есть только одно место, где можно вымазаться в эту краску, — внутри Сейфа».
«Вам виднее».
«Да, конечно, мне виднее. Но видите ли в чем дело… Я восстановил по минутам весь обеденный перерыв Квардакова. И оказалось, что у него не было возможности войти в бухгалтерию незамеченным, не было времени возиться с Сейфом, выгребать оттуда эти пачки, у него ни на что не было времени».