Все встало на свои места. И Кордт сообщил в Берлин: «Тем самым положен конец всем домыслам, в которых утверждалось о предоставлении аэродромов в качестве базы для военно-воздушной операции Советской России против Германии». Трагикомизм в том, что Польша даже гордилась тем, что она «является европейским барьером в борьбе против большевизма», и немцы отблагодарят ее позже. Тем, что убьют каждого шестого поляка.
В отличие от заносчивого шляхтича Бека, надеявшегося на польский патриотизм и своих слабых союзников, Сталин прекрасно понимал, что Польша обречена на заклание. Но хотя Гитлер и был уверен, что ни Англия, ни Франция не помешают его намерениям, он все же не хотел рисковать. Ему нужна была твердая уверенность, что Советский Союз не испортит игры своим неожиданным вмешательством в его планы.
Впрочем, как и Англия, германская дипломатия начала искать возможность нормализации отношений с СССР еще в начале 1939 года. 17 апреля статс-секретарь министерства иностранных дел Германии Вайцзеккер в беседе с советским послом А. Меркаловым заявил, что Германия всегда хотела иметь торговые отношения с Россией, удовлетворяющие взаимным интересам.
На следующий день Меркалов был вызван телеграммой в Москву, куда прибыл 21 апреля. Позже он писал: «Цель визита в Кремль была неведома до момента прибытия на заседание Политбюро… После обоюдных приветствий Сталин первым делом неожиданно спросил: «Пойдут на нас немцы или не пойдут?» Меркалов предположил, что «курс, выбранный Гитлером, неизбежно повлечет за собой в ближайшие два-три года военный конфликт».
Такое мнение совпадало с выводами Сталина, и поэтому с апреля 1939 года вся его дальнейшая внешняя политика была подчинена «императиву выигрыша времени». Убедившись в неискренности намерений коварного Альбиона и наивной ветрености легкомысленной Франции, он уже не мог не пойти на попытки сближения, проявляемые Германией. Это было бы по меньшей мере неблагоразумно. Он понимал, что судьба Польши уже решена. И каковы бы ни были намерения Германии, ее, безусловно, было лучше держать в качестве торгового партнера, чем очевидного врага.
В результате бесед немцев в Берлине с советником советского посольства Астаховым и посла в СССР фон Шуленбурга с Молотовым была достигнута принципиальная договоренность о подписании соглашений, снимающих напряженность советско-германских отношений.
21 августа 1939 года в Кремль поступила телеграмма: «Господину Сталину, Москва.
1. Я искренне приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения как первую ступень в перестройке германо-советских отношений.
2. Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение долгосрочной политики Германии. Поэтому Германия возобновляет политическую линию, которая была выгодна обоим государствам в течение прошлых столетий. В этой ситуации имперское правительство решило действовать в полном соответствии с такими далеко идущими изменениями.
3. Я принимаю проект пакта о ненападении, который передал мне ваш министр иностранных дел господин Молотов, и считаю крайне необходимым как можно более скорое выяснение связанных с этим вопросов.
4. Я убежден, что дополнительный протокол, желаемый Советским правительством, может быть выработан в возможно короткое время, если ответственный государственный деятель Германии сможет лично прибыть в Москву для переговоров. В противном случае имперское правительство не представляет, как дополнительный протокол может быть выработан и согласован в короткое время.
5. Напряженность между Германией и Польшей стала невыносимой. Поведение Польши по отношению к великим державам таково, что кризис может разразиться в любой день. Перед лицом такой вероятности Германия в любом случае намерена защищать интересы государства всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
6. По моему мнению, желательно ввиду намерений обеих стран, не теряя времени, вступить в новую фазу отношений друг с другом. Поэтому я еще раз предлагаю принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа. Имперский министр иностранных дел имеет полные полномочия на составление и подписание как пакта о ненападении, так и протокола. Принимая во внимание международную ситуацию, имперский министр иностранных дел не сможет остаться в Москве более чем на один-два дня. Я буду рад получить Ваш скорый ответ. Адольф Гитлер» [4] .
Гитлер был осведомлен о затяжке переговоров англичанами и французами и боялся, что Москва тоже начнет откладывать решение, используя его обращение для закулисных маневров. Однако, не добившись результатов от англичан и французов, Сталин лаконично ответил 21 августа:
«Канцлеру Германского государства господину А. Гитлеру. Я благодарю Вас за письмо. Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении станет решающим поворотным пунктом в улучшении политических отношений между нашими странами.
Народам наших стран нужны мирные отношения друг с другом. Согласие германского правительства на заключение пакта о ненападении создает фундамент для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами. Советское правительство уполномочило меня информировать Вас, что оно согласно на прибытие в Москву господина Риббентропа 23 августа. И. Сталин».
Несомненно, Гитлер в этот период лицемерил, и истинные его планы отражает то, что за девять дней до отправки телеграммы Сталину в беседе с Буркхардтом он заявил: «Я хочу жить с Англией в мире. Я готов гарантировать английские владения во всем мире… Все, что я предпринимаю, направлено против России» .
Гитлер был полностью откровенен и с исполнителями своих замыслов. За день до приезда Риббентропа в Москву, беседуя 22 августа в Оберзальцберге с командующими всеми видами вооруженных сил, он многословно и импульсивно изложил свою программу. И все же его планы не имели еще четких и завершенно-продуманных контуров, это была своеобразная импровизация. В стенограмме состоявшегося разговора, в частности, зафиксировано:
«С осени 1939 года… я решил идти вместе со Сталиным… Сталин и я – единственные, которые смотрим только в будущее. Так, я в ближайшие недели на германо-советской границе подам руку Сталину и вместе с ним приступлю к новому разделу мира… Генерал-полковник Браухич обещал мне войну с Польшей закончить в течение нескольких недель. Если бы он мне доложил, что потребуется даже два или один год для этого, я бы не дал приказа о наступлении и договор бы заключил не с Россией, а с Англией. Мы не можем вести длительную войну. Несчастных червей – Деладье и Чемберлена – я узнал в Мюнхене. Они слишком трусливы, чтобы атаковать нас. Они не могут осуществить блокаду. Наоборот, у нас есть наша автаркия [5] и русское сырье. Польша будет опустошена и заселена немцами. Мой договор с Польшей был только выигрышем во времени. В общем, господа, с Россией случится то, что я сделал с Польшей. После смерти Сталина , он тяжелобольной человек, мы разобьем Советскую Россию. Тогда взойдет солнце немецкого мирового господства.
…Мы в дальнейшем будем сеять беспокойство на Дальнем Востоке и в Аравии. Мы являемся господами и смотрим на эти народы в лучшем случае как на лакированных обезьян, которые хотят почувствовать кнут».
Это не пьяный бред, а рассуждения политика. И это был «лучший» политик из современников Сталина, противостоявших ему на мировой арене. Какими же были интеллектуальные достоинства «несчастных червей – Деладье и Чемберлена»?
Риббентроп прибыл в Москву на личном самолете Гитлера 23 августа во второй половине дня. Он был встречен первым заместителем наркома иностранных дел СССР Потемкиным. В аэропорту рядом с флагом Советского Союза развевался флаг Рейха. Изготовить флаг со свастикой не успели, и его взяли из реквизита киностудии Мосфильма.
Обойдя строй почетного караула, который, как вспоминал Риббентроп, произвел на него «хорошее впечатление своим внешним видом и выправкой», направились в здание бывшего австрийского посольства. Уже на подлете к Москве, в районе Великих Лук, самолет с германским министром обстреляла советская зенитная батарея. После посадки в фюзеляже обнаружили пробоины от попадания осколков. Однако ни министр, ни сопровождавшие его сотрудники не обмолвились об этом факте.
Риббентроп прибыл в Москву в срок. Почти прямо с дороги состоялась его трехчасовая беседа со Сталиным и Молотовым. Германского министра иностранных дел и посла Шуленбурга провели по короткой, похожей на башенную лестнице. «Один из сотрудников, – пишет Риббентроп, – ввел нас в продолговатый кабинет, в конце которого нас стоя ожидал Сталин, рядом с ним стоял Молотов. Шуленбург даже не смог удержать возглас удивления: хотя он находился в Советском Союзе вот уже несколько лет, со Сталиным он еще не говорил никогда. После краткого официального приветствия мы вчетвером – Сталин Молотов, граф Шуленбург и я – уселись за стол» [6] .
Вячеслав Молотов занял пост наркома иностранных дел в начале мая 1939 года. Внешне замкнутый и холодный, он создавал впечатление непроницаемости. Встреча началась в 6 часов вечера. Кроме советских руководителей и германских дипломатов, присутствовали советник немецкого посольства, переводчик Хильгер и светловолосый русский переводчик Павлов.
Первым изложил германскую позицию Риббентроп. «Затем, – вспоминал он, – заговорил Сталин. Кратко, без лишних слов. То, что он говорил, было ясно и недвусмысленно и показывало, как мне казалось, желание компромисса и взаимопонимания с Германией… Сталин с первого же момента нашей встречи произвел на меня сильное впечатление: человек необычайного масштаба.
Его трезвая, почти сухая, но столь четкая манера выражаться и твердый, но при этом великодушный стиль ведения переговоров показывали, что свою фамилию он носит по праву. Ход моих переговоров и бесед со Сталиным дал мне ясное представление о силе и власти этого человека, одно мановение руки которого становилось приказом для самой отдаленной деревни, затерянной где-нибудь в необъятных просторах России, человека, который сумел сплотить двухсотмиллионное население своей империи сильнее, чем какой-либо царь прежде».
Напомнив министру о своем заявлении в докладе на съезде партии, которое касалось германского вопроса, Сталин пояснил, что сделал его «сознательно, чтобы намекнуть о своем желании взаимопонимания с Германией».
«Ответ Сталина, – вспоминал Риббентроп, – был столь позитивен, что после первой принципиальной беседы, в ходе которой мы конкретизировали взаимную готовность к заключению пакта о ненападении, мы сразу же смогли договориться о материальной стороне разграничения обоюдных интересов и особенно по вопросу о германско-польском кризисе. На переговорах царила благоприятная атмосфера, хотя русские известны как дипломаты упорные».
Поздним вечером этого же дня состоялась вторая встреча, закончившаяся подписанием договора о ненападении. Знаменательно, что в ходе именно этой беседы, когда вопрос коснулся немецкого сателлита – Японии, чья недавняя провокация еще была свежа в памяти участников встречи, Сталин на весь последующий период обеспечил стране возможность войны с немцами без Второго фронта на Дальнем Востоке.
Тема Японии всплыла уже по ходу встречи. И на претензии Сталина министр иностранных дел Германии заявил, что «германо-японская дружба не направлена против Советского Союза».
«Более того, – подчеркнул он, – мы в состоянии, имея хорошие отношения с Японией, внести вклад в дело улаживания разногласий между Советским Союзом и Японией. Если господин Сталин желает этого, то я готов действовать в этом направлении и соответствующим образом использую свое влияние на японское правительство и буду держать в курсе советских представителей в Берлине».
Не роняя достоинства, Сталин воспользовался предложением Риббентропа облагоразумить немецких союзников: «Советское правительство действительно желает улучшения своих отношений с Японией, но есть предел нашему терпению в отношении японских провокаций. Если Япония хочет войны, она может ее получить. Советский Союз не боится войны и готов к ней. Если Япония хочет мира – это намного лучше!
Конечно, помощь Германии в деле советско-японских отношений была бы полезной. Но я бы не хотел, чтобы у японцев создалось впечатление, что инициатива этого исходит от Советского Союза».
Риббентроп услужливо поспешил заверить Сталина:
«Разумеется, все будет сделано, как вы желаете. Я буду продолжать уже имевшие место беседы с японским послом в Берлине об улучшении советско-японских отношений. Никакой новой инициативы ни с вашей, ни с нашей стороны в этом вопросе не будет».
Риббентроп сдержал слово. По существу, он собственными руками прекратил фактическое участие Японии в своем детище – Антикоминтерновском пакте. Но самолюбивые японцы не простили «предательства» Германии и заключенного за их спиной советско-германского договора. И уж тем более они не намеревались не моргнув глазом проглотить назидательные указания о направленности их внешней политики.
Поэтому с 1939 года Япония обретет новую идею. Она отзовется атакой Перл-Харбора, и, как следствие этого, США превратятся в действенного союзника СССР во Второй мировой войне. Таким образом, одним росчерком пера Молотова на заключенном пакте Сталин укрепил безопасность страны на Дальнем Востоке вплоть до завершения будущей войны с Германией. Уже только одно это последствие соглашения с Германией имело далеко идущее, неоценимое стратегическое значение.
На этой встрече Сталину удалось достичь очень многого в германской политике. В конкретных исторических условиях он выжал все возможное из заинтересованности немцев. Отвечая на вопрос Сталина о взаимоотношениях Германии с Турцией, Риббентроп пожаловался:
«Мы имеем сведения, что Англия потратила пять миллионов фунтов стерлингов на распространение антигерманской пропаганды в Турции».
Сталин «подогрел» обиды министра, попутно дезавуировав наличие с его стороны намерений о заключении соглашения с Англией против Германии. Он сказал:
«По моей информации, суммы, затраченные Англией для подкупа турецких политических деятелей, много больше пяти миллионов фунтов. И вообще поведение английского правительства выглядит очень странным. Как вы знаете, недавно мы начали переговоры с британской миссией, и вот в течение этих переговоров британская миссия так и не высказала Советскому правительству, что же она в действительности хочет».
На доверительный жест Сталина Риббентроп отреагировал «пинком» в сторону Альбиона.
« Англия , – откровенно признал министр, – всегда пыталась и до сих пор пытается подорвать развитие хороших отношений между Германией и Советским Союзом. Англия слаба и хочет, чтобы другие поддерживали ее высокомерные претензии на мировое господство».
Конечно, такое признание не было откровением для Сталина. Но он не удержался от возможности пощекотать имперское самолюбие Риббентропа.
«Британская армия слаба , – поправил он. – Британский флот больше не заслуживает своей прежней репутации. Английский воздушный флот увеличивается, но Англии не хватает пилотов. Если, несмотря на все это, Англия еще господствует в мире, то это происходит благодаря глупости других стран, которые всегда давали себя обманывать, – бросил почти в лицо собеседника прямой намек советский Вождь».
Это было не только оскорбительно-колкое обвинение в глупости, а и напоминание о немецком поражении в Первой мировой войне. Но он тут же завуалировал эти «оскорбления»:
«Смешно, например, что всего несколько сотен британцев правят Индией».
По своей сути это пояснение являлось указанием на колониальную слабость англичан и обращало внимание собеседника на интересы Германии.
Риббентроп понял откровенные намеки Сталина. Но его задел болезненный укол, и, чтобы сохранить свое реноме, он тоже допускает «утечку» информации. Подчеркивая ее конфиденциальность, он даже слегка понизил голос:
«На днях Англия снова прощупывала почву с виноватым упоминанием 1914 года. Это был типично английский глупый маневр. Я предложил фюреру сообщить англичанам, что в случае германо-польского конфликта ответом на любой вражеский акт Великобритании будет бомбардировка Лондона…»
Подчеркивая свое влияние на Гитлера, министр иностранных дел Германии несколько блефовал. Но для Сталина была очевидна недальновидность и бессмысленность такой стратегии немцев, поэтому он напомнил:
«Несмотря на свою слабость, Англия будет вести войну ловко и упрямо. А если еще учесть ее союз с Францией, то надо помнить, что Франция располагает армией, достойной внимания».
Риббентроп еще не осознал, к какой мысли направляет его собеседник. И пытался преувеличить защищенность немецких границ:
«Французская армия численно меньше германской. В то время как наша армия в ежегодных наборах имеет по триста тысяч солдат, Франция может набирать ежегодно только сто пятьдесят тысяч рекрутов. К тому же наш Западный вал в пять раз сильнее, чем линия Мажино. Если Франция попытается воевать с Германией, она определенно будет побеждена…»
Конечно, говоря о Западном вале, Риббентроп выдавал желаемое за имеющееся: в это время «линия Зигфрида» большей частью существовала лишь на бумаге – она только строилась. Но поразительно, что в этом, казалось бы, непринудительном и поверхностном диалоге Сталиным практически была исследована вся последовательность действий Гитлера на два будущих года – до момента нападения на СССР.
Он моментально извлек из доверительно полученной информации весь полезный остаток. Одновременно он сделал немецкого министра иностранных дел своеобразным союзником, навязав ему свое понимание ближайших интересов Германии. И Риббентроп, человек, которого не назовешь простаком, видимо, действительно повлиял на последующие практические действия германской политики.