Кнесинка прислонилась плечом к ободверине и стала смотреть на Волкодава. Откуда ей было знать, что эту игру они выдумали давным-давно, еще когда Мыш не мог летать. Кнесинке вдруг вспомнилось, как она ездила на Светынь вдвоем с Волкодавом. И как ее перепугал безобидный глухарь, взвившийся из-за куста. И как телохранитель мгновенно прижал ее к земле, загораживая собой. А потом гладил по голове и что-то говорил, утешая, помогая развеять испуг…
Вот и теперь Елень Глуздовна смотрела на него и чувствовала, как уходит, подергивается дымкой приснившееся сражение. Волкодав был здесь. С ней. Целый и невредимый. Случись что, и он подоспеет на помощь. Не плачь, скажет, государыня. Некого больше бояться. Да ведь и не случилось ничего.
Кнесинка была далеко не дурой и к тому же привыкла раздумывать о людских словах и поступках, доискиваясь причин. И ей было отлично известно, что это значит, если женщине хочется смотреть мужчине в глаза и встречать его взгляд. Заговаривать с ним и слушать его голос. Протягивать ему руку и ощущать ответное прикосновение. Например, когда он сажает ее на коня. Или учит оборонять себя от врагов…
Как все легко и просто, когда речь идет о ком-то другом. Как легко давать другому умный совет. Разум советчика спокоен и ясен, чужие бури не смущают его. Зато как понятно со стороны чужое смятение, как очевидны в нем черты того общего, что роднит людей от начала мира и будет им присуще до скончания веков. Себя самого в эту общность включить гораздо трудней. Каждый живет впервые, каждый сам для себя единствен и неповторим, и то, что с ним происходит, – особенное, не такое, как у всех остальных.
Кнесинке было всего семнадцать лет, и она ни разу еще не влюблялась.
До недавнего времени…
Ей захотелось выйти наружу и заговорить с Волкодавом. Все равно о чем. Но в это время во дворе появился один из людей Лучезара, и кнесинка, не слишком жаловавшая «брата», отступила за занавесь. Там ее не было видно со двора.
Боярин Лучезар хорошо знал, кого посылать к Волкодаву. Во двор, притворив за собою калитку, вошел смирный щупленький парень, по слабости здоровья никогда не посягавший на оружие. Лучезар держал его за бойкую грамотность. Сам боярин себя письмом и чтением не утруждал, хотя и умел. На его взгляд, перо и чернила были воину едва ли не неприличны.
– Господин… – кланяясь, робко проговорил паренек. – Доброго утречка тебе, господин…
Волкодава он, похоже, боялся и трусил перед ним по-щенячьи. Венн сначала задумался, отчего бы такая боязнь. Потом вспомнил тех, наказанных ночью. Не иначе, приползли восвояси и наплели с три короба. Тут Волкодав вспомнил еще кое-что, усмехнулся и подумал: вот бы хоть краем уха послушать их россказни. Интересно, сколько веннов держало каждого за руки, пока остальные калечили…
– И тебе доброго, – сказал он гонцу.
– Господин, – снова начал кланяться молодой писарь. – Боярин Лучезар велит тебе прийти к нему, господин…
Мыш перевернулся в воздухе и блаженно упал в ладонь Волкодава.
– Боярин твой мне не указ, – сказал венн. И замолчал так, что чувствовалось: больше ничего не добавит. Глаза юнца налились слезами:
– Боярин сказал, что велит меня выпороть, если я не приведу тебя, господин…
Поймав Мыша в последний раз, Волкодав водворил зверька на плечо и смерил юношу угрожающим взглядом:
– Может, и выпорет, потерпишь. Лучше будет, если я тебя пожалею, а кнесинку без меня зарежут?
У паренька задрожали губы, он всхлипнул, повернулся и убежал.
Прибил или не прибил Лучезар писаря, так и осталось никому не известным. Спустя некоторое время Левый появился во дворе у кнесинки сам. Конечно, приехал он не один, и при виде Плишки и Канаона, сопровождавших его, братья Лихие ненавязчиво приблизились к наставнику и устроились неподалеку.
Головорезы спешились первыми. Лучезар сошел со своего вороного, опираясь на их плечи, словно тяжко больной. Он и вправду выглядел неважно. Серое лицо, налитые кровью глаза и зрачки, как булавочные головки. Вчера, оставшись без девки. Левый развел себе порошка, но бросил в чашу с вином не шесть крупинок, как делали ищущие блаженства, а всего одну. Так иногда поступали, желая подстегнуть бесплодную, запутавшуюся мысль. Или тело, напуганное неподъемной работой. Волкодаву приходилось видеть и то и другое, и он сразу насторожился. Лучезар только казался расслабленным. Венн отлично знал, какова цена этому спокойствию. Он не раз наблюдал, как боярин рубился на потешных мечах с несколькими отроками сразу и поспевал отгонять всех. Славна дружина, в которой есть один-два подобных бойца. А в нынешнем своем состоянии Лучезар был куда опасней обычного…
Левый сбил телохранителя с толку, приветливо улыбнувшись:
– Здравствуй, Волкодав.
Венн оглянулся, взглядом подозвал к себе Лихобора. Парень с готовностью подбежал. Волкодав сказал ему:
– И боярину от меня доброго утра. Лучезар прошелся перед ними туда-сюда и весело погрозил пальцем:
– Упрямый ты, Волкодав. И все врагом меня числишь, даже обратиться прямо не хочешь. Обижаешь, венн! Я ведь не ругаться с тобой сюда пришел. Я тебя поблагодарить хочу. Спасибо сказать, что ты о чести моей вперед моих людей позаботился. Те трое дураков приметили на пиру, что мне девчонка вроде понравилась. Решили подарочек поднести… Ты правильно сделал, что перехватил недоумков и каждому всыпал. Они говорят, будто еще кого-то там видели, но ты ведь один был, правильно? Я их отослал, чтобы впредь меня не позорили… А куда ты отвел девушку, Волкодав? Перемолвиться с ней хочу, чтоб зла не держала…
Волкодав ответил, обращаясь по-прежнему к Лихобору:
– Скажи боярину, что девушка решила послужить государыне и будет при ней, пока государыня не уедет.
– Вот оно что, – улыбнулся боярин. Насквозь тебя вижу, говорил его взгляд. Спрятал девку. Умен. Кнесинкой от меня заслонил…
За что же ты отослал, их, боярин, думал между тем Волкодав. Уж прямо за посрамление? Или тем тебя посрамили, что мне одному втроем хребет не сломали?
Совсем беззаботной улыбки у боярина не получилось. Дурманный порошок делал свое дело, оставляя в улыбке все меньше человеческого. Лучезар развязал поясной кошель и вытащил длинное ожерелье. Полюбовавшись им при солнечном свете, Левый протянул его младшему телохранителю, зная, что старший не возьмет все равно:
– Это ей. Пускай носит да меня добром поминает. Лихобор пообещал передать.
Ожерелье было, какие в Галираде дарили своим девушкам безденежные голодранцы. На них шла почти дармовая смола, добывавшаяся в окрестностях города. По виду она напоминала янтарь, но, в отличие от него, легко плавилась. И крошилась прямо в руках. То есть барахло барахлом, но ремесленная мысль и тут не ведала удержу. Кое-кто лил расплав в хитрые формочки и нанизывал на жилку петушков, уточек и лошадок. Иные, совсем уже жулики, добавляли песок, мелкий лесной мусор и мертвых насекомых – от муравьев до раскормленных тараканов, пойманных в ближайшей харчевне. Остывшие глыбки раскалывали на неправильные куски и успешно продавали несведущим чужеземцам за настоящий самородный янтарь.
Когда боярин уехал прочь со двора, Волкодав повертел ожерелье в пальцах и вернул Лихобору: тебе дадено, ты и вручай.
– Скажи ей, чтобы прежде вымыла хорошенько, – посоветовал он отроку.
– Почему ты никогда не говоришь с боярином? Только через кого-то? – любопытно спросил Лихобор.
Волкодав пожал плечами, соображая, как быть. Вот так прямо взять и вывалить – страсть не люблю, мол, Лучезара и боюсь, не досталось бы ему шею сворачивать? Близнецы Левого любили не больше него. Но рукопашная схватка с боярином парням, вскормленным при дружине, могла присниться разве в дурном сне. Как же! Витязь из наивятших, у кнесова престола по левую руку стоял! С ним и тут, в походе, пребывает кнесова воля. Мыслимо ли от него, вождя, пагубы ожидать? Да и самому на него меч вроде точить?..
Пока Волкодав раздумывал, в груди затеплился маленький уголек, быстро разгоревшийся в пламя. Как всегда, венн боролся до последнего, силясь остановить приступ, и, как всегда, не совладал. Он тяжело сел наземь, и Мыш с отчаянным криком завертелся у него над головой.
Волкодав почувствовал, как рот наполняется кровью, и ощутил подле себя кнесинку. Почему-то он твердо знал, что кому-кому, а ей о его хворях знать было незачем. НЕЛЬЗЯ. Волкодав сделал над собой страшное усилие, и кашель отступил. Чудо из тех, которые удаются раз в жизни.
Волкодав открыл глаза и в самом деле увидел над собой кнесинку. Родниковые глаза были двумя омутами беспокойства:
– Что с тобой, Волкодав? Что с тобой?.. Он поднялся на ноги и ответил, не очень надеясь, что голос прозвучит по-людски:
– Да так, государыня. Ничего.
Голос не подвел его, но в глазах кнесинки как будто что-то захлопнулось. Казалось, она хотела заговорить с ним, но передумала и промолчала. А потом повернулась и пошла прочь.
Молодая государыня гостила в Ключинке еще три дня, и за это время никаких ссор между хозяевами и гостями не произошло. Никто ни на кого не начал коситься, но надо ли говорить, что до самого отъезда галирадцев местные девушки, ключинские и с болот, ходили по лесным тропинкам не иначе как в сопровождении отца, братьев и жениха. Волкодав сильно подозревал, что благодарить за это следовало не Кетарна, а его невесту, сумевшую что-то шепнуть на ухо матери и подругам. Потом поезду кнесинки настала пора двигаться дальше.
Волкодав уже вывел из конюшни Серка и смотрел, как слуги и охочие помощники из вельхов укладывали в повозку лубяные короба с имуществом госпожи. Работа была в самом разгаре, когда к нему подошла Ане и с нею Кетарн, почему-то прятавший руку за спиной.
– Уезжаешь, – поздоровавшись, проговорил вельх. – Что ж, заглядывай, когда мимо случишься.
– Может, и загляну, – сказал Волкодав. Ему казалось, что за эти несколько дней Кетарн повзрослел лет на десять. По крайней мере, превратился из драчливого юнца в справного молодого мужчину.
– Вот, возьми на память, – вдруг сказал ему сын рига. – Чтобы вправду дорога не позабылась.
Вынув руку из-за спины, он протянул Волкодаву вдетый в ножны кинжал. Тот самый, с рукоятью в виде позолоченного человечка. Привезенный с поля сражения у Трех Холмов.
Волкодав покачал головой:
– Больно дорогой подарок, отдаривать нечем. Ане лукаво заглянула ему в глаза:
– А ты разве не отдарил? Кетарн же добавил:
– Не обижай, возьми. Я его хотел поднять на хорошего человека… Руку мне жечь станет, когда выну из ножен.
Делать нечего, пришлось взять и повесить на пояс. Волкодав едва управился с этим, когда Ане решительно подошла к нему вплотную. Дотянувшись, она обняла рослого венна за шею, заставила нагнуться и, ничуть не стесняясь глазевшего народа, крепко поцеловала в губы. Ошарашенный Волкодав посмотрел поверх ее головы и встретился глазами с Кетарном. Ревнивый жених подмигнул ему, а потом заговорщицки улыбнулся. Историю, выдуманную Лучезаром, знали все. Правду – только они трое да еще, может, старейшина.
Ане отступила на полшага, и Волкодав спросил ее:
– Ожерелье-то где?..
Девушка засмеялась, вновь заставила наклониться и поведала на ухо:
– Богу Болотному подарила!..
11. НЕ ТА!
Сивур испокон веку считался пограничной рекой. Здесь кончались владения галирадского кнеса. Дальше до самых велиморских Врат тянулись сумежные земли, населенные племенами, никому не платившими дани. Были кое-где в лесах и деревни, но рассчитывать на такой прием, какой оказали кнесинке луговые вельхи, больше не приходилось. Хуже того: всем было отлично известно, что здешний народ промышлял как умел и отнюдь не чурался разбоя. В скором будущем, когда между двумя державами пойдет бойкая торговля и зачастят туда-обратно купеческие обозы, сами собой возникнут вдоль оживленного тракта сторожевые городки, появятся вооруженные разъезды. Однако пока этого не было и в помине.
Переправляться через полноводный Сивур предстояло на плоскодонном пароме, приводимом в движение веслами. Этот паром спускали на воду в основном ради приезжих с их изнеженными, непривычными к трудам и опасностям лошадьми. Сами вельхи, если случалась нужда, вытаскивали из сараев верткие круглые лодки, обшитые бычьими кожами, а закаленные кони переправлялись на другой берег вплавь. В Ключинке еще помнили, как герои давно прошедших времен выбирали себе для будущих подвигов скакуна. Загоняли в реку табунок жеребят и примечали того из них, кто не выскакивал в испуге обратно на берег, а, наоборот, отважно выплывал на глубину.
Переправа через реку вроде Сивура – дело не вполне безопасное. Это не какая-нибудь лесная речушка, которую лошадь переходит вброд, не замочив брюха. Старшины охранного воинства собрались на совет возле вытащенного на берег парома. Явился с ближайшими подручными Лучезар, пришли предводители отрядов, выставленных галирадскими землячествами – сольвеннами, вельхами и сегванами.
Пришел и Волкодав. В вожди он не лез никогда, но старшему телохранителю кнесинки полагалось хотя бы знать, что вожди затевали. Аптахар дружески с ним поздоровался. Мал-Гона, рыжеусый вельхский старшина, вежливо поклонился, сольвенн Мужила равнодушно кивнул.
Боярин Лучезар недовольно хмурился, похаживая вокруг парома и время от времени гулко пиная ногой толстые просмоленные доски. Черная смола пачкала зеленые, расшитые цветным шелком сапоги, но Левый не обращал внимания: не ему оттирать, на то слуги есть и рабы.
– Лапоть дырявый, – ругнулся он, оставив паром и возвращаясь к остальным. – Хорошо, если один раз до того берега доберется, не развалившись посередине!.. Значит, так: первым делом, чтобы не вымочить, перевезем сестру со служанками и десятком воинов для охраны. Потом станем возить моих молодцов и велиморцев… доколе лохань эта по досочке не рассядется. Вы, городские, после дружины. А не захотите ждать – сами на лодках или вплавь вместе с конями. Ничего, небось не размокнете.
Трое витязей-Лучезаровичей со скучающим видом переминались у боярина за спиной. Им, что он ни реши, все хорошо, все любо. Волкодав быстро посмотрел на старшин ратников; не станут ли возражать. Они не стали. Их дело – хорошо воевать, если придется, а решения пускай принимают кто познатней. Волкодав спросил себя, удосужились ли эти трое, как он, загодя осмотреть паром и убедиться, что плоскодонная посудина была пускай не нова и весьма неказиста, но отнюдь еще не отжила век. Да и плавала последний раз не так уж давно, а посему и рассохнуться не успела…
– Решили, значит, – проговорил Лучезар.
– Нет, – глядя под ноги, сказал Волкодав. Все повернулись к нему.
– Как это нет? – раздраженно удивился боярин, и на скулах у него выступили красные пятна. – Как это нет?
– Вначале должна переправиться половина воинов. Или даже больше. Причем сколько дружинных, столько и городских, – сказал Волкодав.
Он смотрел за реку. Там, куда предстояло причалить парому, виднелась чистая поляна около стрелища в поперечнике. А за ней и кругом – сплошная стена леса. Да не красного бора, как по сю сторону, а густого ельника пополам с несоразмерно вытянувшимися березами. Дорога с поляны уходила в этот лес и сразу куда-то сворачивала. Чаща, конечно, была хорошо разведана и местными, и охотниками из отряда. Но переправить туда кнесинку и оставить со служанками и жалким десятком бойцов?..
– Когда они сядут в седла, – продолжал Волкодав, – перевезем госпожу. Потом остальных.
– Что?.. – задохнулся боярин. – Это кто рот раскрыл? Полководец прославленный? Над двумя отроками начальник?..
Витязи радостно изготовились, но Волкодав не сдвинулся с места и ничего не ответил.
– Ладно! – сказал Лучезар. – Сделаем, как я сказал, а кто недоволен, может в Галирад возвращаться.
Волкодав, по-прежнему глядя за реку, раздельно проговорил:
– Пока я жив, государыня на первый паром не взойдет. Витязи призадумались, поскучнели. Старшины начали переглядываться. Первым, покашляв в кулак, подал голос Аптахар:
– По мне, так послушал бы ты его, государь Лучезар. Хегг меня съешь, не так уж он и неправ.
Сольвенн Мужила на всякий случай отступил от него в сторону, чтобы не выглядеть причастным к дерзким речам. Зато Мал-Гона подергал себя за усы и решительно присоединился к сегвану:
– Наши братья, ключинские вельхи, не стали бы предлагать бан-рионе дырявый паром. Телохранитель дело говорит, государь.
– Этого ты хотел? – дрожащим от ярости голосом обратился Лучезар к Волкодаву. – Чтобы мы между собой перессорились? А то и драку затеяли, пока разбойники лесные сестру мою в мешок сажать будут?
Волкодав посмотрел в глаза сегванскому старшине и сказал:
– Передай боярину, Аптахар, что я ссорить никого ни с кем не хочу.. Но на первом пароме кнесинка не поедет.
Он по-прежнему не смотрел на боярина, но краем глаза видел, что того затрясло. Еще он видел подходившего к ним велиморского посланника. Благородный нарлак чем-то неуловимо напоминал ему Фителу: то ли черными с серебром волосами, то ли спокойным достоинством человека не воинственного, но умеющего за себя постоять.