На него там смотрели, как на бога, три хрупкие и беззащитные женщины. В нем нуждались – это очевидно.
А дома тоже были три женщины – жена и две родные дочки. И их он тоже очень сильно любил. И еще, в этом доме были его кровать, его стул, его чашка. А еще ремонт, сделанный его руками, дача. Гараж под окном. И все же Петя сомневался – в смысле уходить или нет. Позвонил мне и попросил приехать. Я приехал, разумеется. Разговор был у нас долгий и сложный. Мне хотелось понять все, до основания. Докопаться до истины. Что у него там, в новой семье? Что его связывает, что держит там? Что держит и связывает дома? Я его долго и тщательно слушал и задавал вопросы. И потом сказал – с оговоркой, что я не истина в последней инстанции, – чтобы он и не думал уходить из семьи. Что все это блажь, амбиции. Попытка восстановить потерянное, как ему казалось, реноме. Что любовью до гроба тут не пахнет, причины этой связи понятны и очевидны. Что Таня – достойнейший человек, и вы, девчонки, без него пропадете. Впрочем, как и он безо всех вас.
Много чего я ему наговорил. Он даже обиделся, по-моему, возражал, кричал, что я ретроград, приспособленец, что мне важно только спокойствие, общественное мнение. Что я ничего не смыслю в любви и страсти.
Вот тут-то он, Ирочка, заблуждался! – У дяди Гоши заблестели глаза. – Глубоко заблуждался! Но я сейчас не об этом. Конечно, я думал о вас с Галкой и о вашей маме. Напомнил ему, какой у вас теплый и гостеприимный дом, какие вы замечательные, какая Таня чудесная хозяйка. В общем, расписал ему все прелести его собственной семьи. Он возмутился, кричал, что я ему уже не друг и что его-то интересы меня не интересуют. И еще много чего – и что рассчитывать на меня он уже не может и делиться откровенным вряд ли захочет. Мы тогда сильно поцапались, и я уехал. Волновался, конечно, – как там у вас? Звонил твоей матери, задавал наводящие вопросы. Она отвечала – все нормально, по-прежнему, никаких перемен. И я успокаивался. Раз сразу не ушел – уже, скорее всего, не уйдет. А потом я встретил свою Марусю и пригласил твоих на свадьбу. Приехали они вместе, оба счастливые и безмятежные. А после свадьбы Петр мне сказал спасибо и еще сказал, что я тогда уберег его от роковой ошибки. И что он мне по гроб жизни обязан, даже попросил прощения. Никаких вопросов я ему не задавал. Еще раз крепко выпили, и свою первую брачную ночь я провел в объятиях твоего папаши, чем очень огорчил собственную жену. Такие вот дела, детка! – Он достал сигарету, закурил. И, заметив, что я нахмурила брови, взмолился: – Пару затяжек!
Я махнула рукой:
– Пусть ваша Маруся драгоценная с вами борется!
Мы рассмеялись.
– В общем, я поняла, спасибо за ликбез. Поблажит и перестанет – так получается! Картина в целом ясна. Все просто, как пятак. Все просто, и всем просто. Кроме меня.
– Ну какой ликбез? – возразил дядя Гоша. – Так, случаи из жизни. А жизнь, она вся состоит из случаев. А сами случаи состоят из жизни! Такой вот круговорот, матушка моя. – Он опять погладил меня по руке и улыбнулся. А потом серьезно добавил: – Не траться, милая моя! Не траться! Побольше думай о себе!
Я вспомнила фразу из старого любимого фильма:
– Он постарается, дядя Гоша. Он очень постарается!
Заплатить за ужин дядя Гоша, разумеется, мне не дал. Вышли на улицу.
Я взяла его под руку. Было совсем тепло, но солнце, закатное, очень яркое, почти малиновое, было тревожно. Медленно, не торопясь, словно раздумывая, оно опускалось за горизонт.
– Какой странный закат! – Я поежилась, так мне стало не по себе.
– Нормальный, – отозвался дядя Гоша. – Завтра будет тепло.
Мы прибавили шагу и быстро дошли до метро, стали прощаться. Дядя Гоша взял меня за руку и сказал:
– Больше – никаких советов и обсуждений. Ты у нас, Ирочка, сама умная. Все решишь правильно, я уверен.
Я решила спросить о том, что не давало мне покоя:
– А что вы сказали по поводу того, что отец насчет вас заблуждался? В смысле – что вы ничего не смыслите в истинной страсти и любви?
Он удивился:
– Запомнила… – и добавил, глубоко выдохнув: – Да так, ерунда. Ничего особенного! Просто я всю жизнь любил твою мать!
Дядя Гоша развернулся и быстрым шагом пошел по улице. Потом обернулся и махнул мне рукой.
* * *В метро я спустилась минут через пятнадцать, когда немного пришла в себя. Всю ночь не спала – было над чем подумать. А утром, несмотря на бессонную ночь, встала легко и быстро. Прибралась в квартире – пылесос, швабра. Добросовестно, залезла во все углы. Потом пошла на рынок и с удовольствием долго бродила по рядам. Купила молодой картошки, укропа и клубники, конечно, привозной – ровной, без изъянов и почти без запаха. Пусть так, но все равно – приближение лета.
А потом поехала к маме в санаторий. Путь неблизкий – метро, электричка, автобус. Но, несмотря на редкие проплешины оставшегося за городом снега, громко и как-то ожесточенно пели птицы, и молодо и сильно пахло весной.
Мамы в номере не оказалось – сказали, что на процедурах. Я пошла в кафе и заказала чашку кофе и пирожок. На аллее прыгала большая пегая белка.
Мама мне очень обрадовалась – все повторяла, что такого подарка она и не ждала. Мы пошли гулять и говорили обо всем, друг друга перебивая. Столько всего за эти недели накопилось! Конечно, я рассказала ей про визит дяди Гоши. Но без подробностей – так, встретились, посидели в кафе. Он, как всегда, элегантен, неотразим и обольстителен.
Мама махнула рукой:
– Да бог с ним! Ему все равно, кого обольщать! Даже дочку друга. Старый бабник! Бедная Маруся! То свадьбы ждала семь лет, то после терпела всех его баб!
– Мам! – Я даже остановилась. – А ты ничего не знаешь?
– О чем? – удивилась она.
Я смутилась.
– Ну, про то, что он… – продолжить мне было очень непросто.
Мама вскинула брови.
– Ну, в общем, про то, что он любил тебя?
Мать укоризненно покачала головой:
– Это ты с чего взяла? Он тебе напел? Господи! Ирка, ну ты нашла, кого слушать. Смешно, ей-богу! Он же у нас фантаст. Трепло он у нас, вот кто. А ты, дурочка, поверила! – Мама рассмеялась. – Вон как он на баб действует! Даже сейчас! – Она посмотрела на часы: – Давай, милая, домой собирайся! Тебе еще ехать и ехать. А у меня, извините, полдник! Режим, так сказать!
Мы обнялись И я засобиралась – дорога правда предстояла долгая и утомительная. К дому я подходила уже еле живая. Хотелось поскорее встать под теплый душ, а потом забраться в кровать. У лифта меня поймал Анютин звонок.
– Мама! – кричала она в трубку. – У нас беда!
Я прислонилась к стенке.
– Что, господи, что еще?
– Папа ногу сломал! – Дочь захлебывалась слезами.
– Господи! Ну какая же ты балда! – У меня отлегло от сердца. – Успокойся, дурочка! Подумаешь, горе великое! Ногу сломал! Он и жизнь, между прочим, сломал – свою и мою заодно! – Я попыталась разрядить обстановку.
Анюта замолчала, а потом всхлипнула:
– Ну как же ты можешь!
Она нажала на отбой, а я подумала: «Истеричная у меня получилась девочка».
И опять все жалеют его. Ножку повредил, бедняжка! Сейчас все расстроятся и бросятся его спасать и жалеть, а я опять попаду в список обидчивых стерв.
Я вошла в лифт и в который раз подумала: «Как же я устала от всего этого! Очередная мышиная возня. Очередные осуждения и обсуждения! Когда же меня все оставят в покое!»
Как выяснилось – никогда. Телефон разрывался. Звонили мама, сестра, подруги. Анюта всех оповестила, ни про кого не забыла. Все тревожились: «Ах, перелом сложный, в трех местах, осколки в голени, нужна операция». Как не вспомнить: «У него не закрытый, а открытый перелом».
Даже смешно! Я вырубила телефон и легла спать. Не тут-то было! Уснуть не получалось, за снотворным вставать неохота. Вот лежи и майся! Мучайся совестью! А ведь и правда – нехорошо! Человек-то не чужой. В таких случаях и чужим помогают! А кто, собственно, он? Не друг, не родственник, не действующий и даже не бывший муж. Каков его статус на сегодняшний день? А, сообразила – отец моего ребенка! Дед моего будущего внука! Вот это уже кое-что!
А когда-то был и муж, и родственник, и друг! Как все меняется. Ладно, черт с вами! Завтра поеду в больницу. Только для того, чтобы вы все от меня отстали!
Утром голова гудела, как пивной котел. Ничего, холодный душ, две чашки крепкого кофе, пару приседаний. Суставы жалобно заскрипели. Молодуха, прости господи, а все туда же!
Так. Что везти тяжелобольному? Сварила молодую картошку, положила в термос. Вымыла клубнику, пересыпала сахаром. Подсластим болезному жизнь. По дороге купила соку и воды.
Больница находилась на другом конце города. На метро тащиться не хотелось, я с тоской посмотрела на свою припаркованную во дворе машину. Нет. Метро. Не хочу в машину. Подарок ко дню рождения от любимого, точнее – от любящего мужа.
Я зашла в палату. Он спал – как всегда, откинув назад голову и приоткрыв рот. Я села на стул возле кровати, посмотрела внимательно на спящего и поймала себя на том, что пытаюсь понять – что я в этот момент ощущаю.
Так. Что везти тяжелобольному? Сварила молодую картошку, положила в термос. Вымыла клубнику, пересыпала сахаром. Подсластим болезному жизнь. По дороге купила соку и воды.
Больница находилась на другом конце города. На метро тащиться не хотелось, я с тоской посмотрела на свою припаркованную во дворе машину. Нет. Метро. Не хочу в машину. Подарок ко дню рождения от любимого, точнее – от любящего мужа.
Я зашла в палату. Он спал – как всегда, откинув назад голову и приоткрыв рот. Я села на стул возле кровати, посмотрела внимательно на спящего и поймала себя на том, что пытаюсь понять – что я в этот момент ощущаю.
Бледный, щетина третьего дня, под глазами черные круги. Во сне морщится и постанывает. Больно, понятно. На тумбочке полупустой стакан с мутным остывшим чаем и алюминиевая ложка с погнутым черенком. В палате душно, воздух спертый и пахнет лекарствами. А чем еще может пахнуть в районной больнице?
«Надо переводить его, – подумала я. – Конечно, надо. В Боткинскую, к Борису Марковичу. Борис – травматолог и заведующий отделением. И ко всему прочему, старый и верный друг».
Он открыл глаза, и я увидела в них испуг, самый настоящий животный испуг. Даже вздрогнула от неожиданности. Он попробовал приподняться на подушке и ойкнул.
– Да лежи ты, господи! – остановила его я.
Он смущенно кашлянул:
– Привет!
– Здрасти, коль не шутишь. – Я изо всех сил старалась взять легкий, шутливый тон.
– Не до шуток. – Он попытался улыбнуться, но вышло как-то беспомощно.
– Членовредительством занимаешься? Чтобы пожалели и простили, – продолжала шутить я.
Он кивнул.
– Голодный?
– Да, наверное. – Он так и не мог собраться. – В смысле – точно, голодный. Пытался проглотить утром застывшую кашу, пшенную, кажется. Толком непонятно. Не смог – как ни старался.
Я достала термос с картошкой, огляделась в поисках тарелки. Тарелки не было.
– Пойду раздобуду посуду. – Я направилась в столовую.
– Хлеба возьми, пожалуйста! – жалобно крикнул он мне вслед.
В столовой, обозванной буфетом, молодая девица в запятнанном фартуке, окинув меня критичным и презрительным взглядом, неохотно протянула тарелку.
– Девушка, мне бы еще вилку…
– А вилку из дома несите! Нету у нас ни вилок, ни ножей! Все из дома носют.
– А почему нет? – удивилась я. – Раньше же были!
– Раньше! – Девица осуждающе покачала головой. – Вы еще чего-нибудь вспомните! Раньше… – опять возмутилась она. – Раньше и сады были бесплатные, и курорты. И колбаса не дорожала раз в месяц! И в больницах вата была и таблетки!
– А сейчас? – Отсутствие ваты и таблеток меня испугало.
– А сейчас – ка-пи-та-лизьм! – проговорила по складам девица. – Или вы не заметили?
– Заметила. – Мне хотелось прервать как можно скорее этот пустой разговор. – А хлеба можно?
– А хлеб – в булочной! – Девица явно не собиралась проявлять вежливость, однако протянула мне два куска черного.
– Спасибо! – сердечно поблагодарила я и, не удержавшись, добавила: – И за тарелку, и за хлеб, и за политинформацию. Узнала много нового и интересного, и все – благодаря вам!
Теперь у меня не оставалось сомнений в том, что надо срочно звонить Борису. Срочно. Переводить – сегодня же, пока до смерти не залечили. Бесплатная медицина, мать вашу!
Леня жадно ел пустую картошку с хлебом, и я подумала, как глупо было не принести ему чего-нибудь посолиднее и посытнее.
– Давай схожу в магазин? – предложила я.
– Просто посиди. – Он закрыл глаза.
«Устал», – подумала я.
Леня, не открывая глаз, сказал:
– Смотрел бы на тебя, не отрываясь. Так соскучился. А не могу. Стыдно.
– И правильно, – откликнулась я. – Значит, совесть твоя еще не стала рудиментом!
– Хорошо, что ты шутишь! – отозвался он. – Спасибо тебе за это.
– Обращайтесь! – усмехнулась я и добавила: – А о чем нам сейчас говорить? О нашей с тобой жизни? Не к месту вроде.
– А у нас есть с тобой еще «наша жизнь»? – тихо спросил он.
– Есть. А куда она делась? Просто она теперь другая, эта жизнь. Но – есть. Только не знаю, хорошо это или плохо, то, что она есть.
– Хорошо, – проговорил он.
– Ну, тебе виднее!
Я побеседовала с молодым и каким-то дерганым, куда-то спешащим врачом, пыталась разобраться в терминах, понять ситуацию и решить, как действовать дальше.
Поняла, что затягивать с переводом в Боткинскую нельзя, тем более что речь идет об операции.
Я дозвонилась Борису, и тот, как всегда, предельно четко объяснил, как надо действовать, – добровольный отказ от лечения, перевозка на платной «Скорой», не брать никаких документов – все равно на месте будут свежие снимки и обследования.
– Все решим, не волнуйся! – успокоил он меня и пообещал к завтрашнему утру приготовить палату.
Я успокоилась. Когда понятен план, можно начинать действовать. Я объяснила ситуацию «больному» – так я теперь к нему обращалась. Назвать его по имени мне было непросто.
Он переживал и сокрушался, что я так хлопочу, и убеждал меня, что может остаться в этом борделе.
– Ну, я пошла. – Я встала со стула. – Завтра тяжелый день.
Он поймал мою руку и несильно сжал.
– Не надо, – попыталась я вырваться. – Вот этого точно – не надо. Так же, как и благодарностей. Я выполняю свой человеческий долг.
Он молча меня отпустил.
Я быстро вышла из палаты, а на улице разревелась. Нервы ни к черту! И всех жалко – и его, и себя. Что мы сделали со своей жизнью?
Вернее – что он сделал!
Набрала Анютин номер, сказала, что все под контролем. Завтра переводим в Боткинскую. Неплохо, если бы любезный зять принял в этом участие. Анюта растерялась:
– Он же работает…
Понятно. Обойдемся. Найдем кого-нибудь из добрых людей. Хотя, конечно, попеняла: мужа надо воспитывать. В смысле – объяснить ему, что есть в жизни главное, а именно, семья.
– Ну да, мам! – откликнулась Анюта. – Ты у нас воспитатель знатный. Со стажем, так сказать!
Не дает своего дурня в обиду! И правильно – я тоже никогда не давала. Или – неправильно?
Назавтра все закрутилось и понеслось. Переехали в Боткинскую, устроили в отдельную палату, по новой сделали все анализы и снимки. Борис сказал, что надо оперировать, это правда. Операция не то чтобы сложная… Но операция есть операция. И наркоз есть наркоз.
Леонид заметно нервничал. «Какие же мужики трусы по большому счету, – подумала я. – Вас бы, родимых, на роды. Хотя бы одного. И чтобы потом рассказал остальным в подробностях. И еще – каждый месяц наши бабьи неприятности. И еще климакс со всеми его прелестями – отливами и приливами, депрессиями и сменой настроения».
Приезжала я в больницу ежедневно. Успокаивала болезного, привозила еду. Убеждала, что нервничать не стоит: Борис – отменный специалист, значит, он в надежных руках. Операцию назначили через три дня.
Кормила его, брила безопасной бритвой, подстригла ногти и волосы. Разговаривали мы только по делу. Выполнив все процедуры, я уезжала, он ни разу не просил задержаться, только благодарил – за все.
Накануне его операции Анюта попала в больницу на сохранение. Короче говоря, беда не приходит одна, и распахивай пошире ворота – как обычно и бывает. Больница, в которой лежала Анюта, находилась на другом конце Москвы. Практически на другом континенте – при наших расстояниях и пробках. Утром к дочке, с обеда к мужу. К мужу! Ох! А как еще? Пока еще – к мужу, да.
У Анечки, слава богу, ничего страшного не подтвердилось – никакого криминала, но угроза выкидыша поставлена.
Не девочка, а трепетная лань! Это она так за папулю распереживалась! И как такая ромашка нежная получилась! И в кого такая уродилась? Непонятно. Зятек любимый приезжал только по выходным. Пробки! «Такая тяжелая дорога, Ирина Петровна! Вы что, не понимаете?»
Понимаю. Конечно, понимаю. И пробки, и дорога тяжелая. Ему! А мне – нет. Я же на общественном транспорте! Мне ли его не понять и не пожалеть! Позвонила его маман, которая – сватья. Сказала, что мучается давлением, приехать к невестке не может. Да и странно как-то: молодая женщина, здоровая вроде. А такие проблемы…
– Спасибо за поддержку! – Я в ярости бросила трубку.
Родственнички! На кого можно рассчитывать в этой жизни? Правильно – на себя. Вопрос закрыт. Ведь если его закроешь – не будет ни обид, ни разочарований.
У всех своя жизнь. Анюта капризничала и требовала то домашних пельменей, то пирожков с капустой. Наверно, беременность так действует. Эгоисткой она никогда не была вроде.
Пирожки были куплены в отменной кулинарии, пельмени – в дорогом супермаркете. Сойдет! Если я еще и пельмени встану лепить, завтра точно не доползу ни до муженька, ни до дочурки!
В день операции я приехала с раннего утра. Муж лежал, вытянувшись, как стрела, и смотрел в потолок. Увидев меня, кивнул, скорбно дрогнули губы и подбородок.
Я попыталась его ободрить: