А потом была степь, трусость и предательство Ивана, благородство Булата и муки прозревшей Анданы, убившей собственного сына. Ее и Ивана. И деньги, за которые Иван продал честь любящей женщины, дружбу и совесть. И здесь деньги, деньги… Права была великая императрица, государыня Екатерина Вторая, сказавшая некогда, что «театр – это такое место, которое должно быть во всей строгости училищем добродетели и страшилищем порокам»…
Когда опустился занавес, какое-то время стояла полная тишина. А потом зал словно взорвался рукоплесканиями. Актеров, занятых в «Иване – купецком сыне», вызывали аж четыре раза! А в цветах для Анданы – Елизаветы можно было утонуть. Ну, не с головой, конечно, но по пояс – наверняка! У многих из публики в глазах стояли слезы. Черт возьми, ведь это так печально, когда счастье, за которое можно было ухватиться, стоит протянуть руку, уходит потому, что эта рука в нужный момент не протягивается. И последний шаг к счастью, который остается ступить, не ступается.
Извечная тайна: почему человек так стремится к счастью и в то же время так боится быть счастливым? Почему благополучие и покой для него предпочтительнее? Ведь дело даже не в Иване, а в человеческой природе. Ведь ухватить еще раз счастье, заполучить его в свои руки, – увы, такой возможности может более не представиться.
Неофитов ждал выхода из театра Виельгорской, почти как влюбленный юноша. Или как воздыхатель-поклонник, один из тех, что с пылающими от восхищения взорами проводят под окнами примы дни и ночи в надежде увидеть своего кумира. В смысле, кумиршу. А уж если удастся поймать ее благосклонный взгляд или – какое счастье! – заговорить с ней, то сие, несомненно, будет являть верх неземного блаженства. Правда, Самсону Неофитову в отличие от большинства воздыхателей желалось блаженства вполне земного, но следует признать: он в достаточной мере испытал чувства, что клокотали в сердцах поклонников Елизаветы Дмитриевны Виельгорской.
Когда она вышла из здания театра, то целая вереница юношей и мужчин несла за ней букеты цветов. Все они складывались в коляску актрисы, и в экипаже для нее практически не осталось уже места. Тогда Неофитов быстро подошел к кучеру, сунул ему рублевик в ладонь и тоном, не терпящим возражений, произнес:
– Езжай, братец, к дому Лизаветы Дмитриевны без нее.
Кучер открыл было рот, но Самсон прошипел ему: «Я что тебе сказал?!» – и так посмотрел на мужика, что тот, кивнув и буркнув что-то вроде: «Ну вот, достанется мне седни на орехи», тронул.
Елизавета Дмитриевна растерянно посмотрела на отъезжающую коляску, и тут ее кто-то нежно взял под локоток и произнес чарующим баритоном:
– Лизавета Дмитриевна, не беспокойтесь, прошу вас…
Она перевела взор на говорившего.
– Вы, кажется, меня не помните? – лучисто улыбнулся Самсон Неофитов своей завораживающей улыбкой, против которой не могло устоять большинство встречавшихся ему женщин. – Нас познакомил на балу у генерал-губернатора его высокородие полковник Акакий Ильич Шинкарев…
– Ах да, кажется, припоминаю… Господин Неофитов, если не ошибаюсь? – приподняла бровки Виельгорская.
– Не ошибаетесь, Лизавета Дмитриевна, это именно он. То бишь я, – Самсон шаркнул ножкой. Кажется, он был польщен, что его помнят, из чего мгновенно сделал вывод, что следует ковать железо, пока оно горячо. Горячо у Неофитова было и в голове, и в теле. – Позвольте, я вас подвезу, – сказал он, причем это был скорее не вопрос, а неоспоримое утверждение, давно и вполне решенное.
Виельгорская снова вскинула брови и задержала взгляд на Неофитове. Очевидно, он произвел на нее должное впечатление, ибо она весьма благожелательно спросила:
– А где же мой экипаж?
– Я отправил его к вам на квартиру, – просто и без обиняков сказал Неофитов.
– Но зачем?
– Чтобы предложить вам свои услуги – довести вас до дома и тем самым провести с вами наедине несколько минут, которые сделают меня счастливым, – честно ответил Неофитов. – Кроме того, ваш экипаж был до того загружен цветами от ваших воздыхателей и поклонников, что вам все равно не хватило бы в нем места. Вы ведь не стали бы выбрасывать цветы?
– Нет, – ответила Лизавета.
– Ну, вот видите, – произнес Самсон решительным тоном и предложил актрисе руку. И она приняла ее.
Когда они уселись друг против друга в коляску Неофитова, Елизавета Дмитриевна спросила:
– Вы как-то странно говорили про моих воздыхателей и поклонников. А вы, стало быть, не входите в их число?
– Я лелею себя надеждой быть вашим… другом, – ответил Неофитов, сделав упор на последнем слове, и со значением посмотрел в глаза Виельгорской.
– Но вам нравится, как я играю… хотя бы немного? – слегка обиженно спросила Лизавета. Впрочем, обиженность ее была явно наигранна. А вот что было на самом деле – опытному мужчине вполне возможно было прочитать по ее глазам.
Неофитов прочитал. Это была явная заинтересованность. Для начала совсем неплохо…
– Нравится – не то слово, – ответил Самсон, когда коляска тронулась. – Я в восхищении. В восторге. Знаете, что такое восторг?
– Конечно, знаю, – не очень уверенно ответила Лизавета.
– И что это такое? – посмотрел на нее Неофитов с любопытством.
– Это когда ты очень чем-то доволен…
– Не совсем так, – после недолгого молчания произнес Самсон Африканыч. – Восторг – это преклонение. Это такой океан чувств, в котором можно запросто захлебнуться и утонуть от нахлынувшего счастья. Это когда тебя нет, потому что ты растворен в обожаемом предмете весь, без остатка. Возможно, восторг есть высшее проявление чувств.
– Мне казалось, что высшим проявлением чувств является любовь, – раздумчиво проговорила Виельгорская и как-то странно посмотрела на Неофитова.
– Вы правы, – коляску качнуло, и Самсон как бы случайно коснулся своими коленями колен Лизаветы. – Любовь есть высшее проявление чувств. Но восторг в чем-то мощнее, сильнее любви. Это словно защитное поле любви. Ее броня. Пока существует восторг, любовь невозможно ни убить, ни даже ранить. И в человеке, которым вы восторгаетесь, нет ничего, что вам бы не нравилось. И что впоследствии может вызвать у вас раздражение. Ибо раздражение есть…
– …палач любви, – закончила за Неофитова Лизавета Дмитриевна.
– Верно, – он посмотрел на нее влюбленными глазами. Нет, восторженными. Он умел это делать очень хорошо.
– Вы, наверное, правы…
Ее взгляд, который встретился со взглядом Самсона, был уже другим. В нем тоже присутствовало нечто, напоминающее упоение…
– Вы знаете, мне что-то очень не хочется с вами расставаться, – тихо произнес Неофитов и взял руку Лизаветы в свою. Она не отдернула. Даже не попыталась высвободиться. Она не понимала, что с ней. И в то же время чувствовала, что произошло нечто такое, что изменило все. Даже мир. Он стал совершенно иным. То, что случилось, поменяло краски всего того, что ее окружало: домов, одежды людей, листвы на деревьях; даже небо из серого стало голубым. Пронзительнее и звонче сделался воздух. И это лицо, что сейчас было так близко. Лицо красивого мужчины. Оно было прекрасно. И глаза, смотрящие на нее с восхищением. Нет, с восторгом, именно с восторгом… Они просто лучились им. И в них хотелось смотреть и смотреть, не отрываясь…
– И я знаю, как отвадить от вас всех этих ваших поклонников.
– И как же? – спросила Лизавета.
– Они, верно, одолели вас своим вниманием до невозможности, – не ответил на вопрос Самсон.
– Вы правы, одолели. – Она смотрела на Неофитова так, словно пыталась увидеть его мысли. – Так как же их отвадить?
– Очень просто, – Самсон придвинулся ближе к ней. – Надо просто выбрать из них одного, самого преданного, того, кто от вас в восторге, – он сделал небольшую паузу, – и тогда остальные поймут, что проиграли, потеряют всяческую надежду и перестанут беспокоить вас.
– Такого еще надобно найти, – ответила Лизавета.
– Ах, Лизавета Дмитриевна, – вздохнул Неофитов. – Вам нет необходимости искать его.
– Почему это? – уже зная ответ, спросила Виельгорская, явно лукавя.
– Потому вы его уже нашли. И он сидит прямо против вас…
Елизавета отвела взгляд от Неофитова. Потому что это было прямое заявление мужчины, предлагающего ей себя. И она не собиралась отказываться от этого предложения.
– Да, да, – мягко улыбнулся ее спутник. – Этот поклонник прямо перед вами. И он от вас без ума. Неужели, – он подпустил в голос малую толику обиды, – вы еще сомневаетесь в этом?
Неофитов быстро пересел к ней и поцеловал ее руку.
– Прошу вас, – срывающимся голосом произнес он. – Прошу…
– Чего вы просите? – шепотом произнесла она.
– Поедемте ко мне. Поедемте…
Он стал покрывать ее руку поцелуями. Потом поднял голову и приблизил к ней свое лицо.
– Господи, какой вы несносный… Это так неожиданно. А как же приличия?
– Да, да, – мягко улыбнулся ее спутник. – Этот поклонник прямо перед вами. И он от вас без ума. Неужели, – он подпустил в голос малую толику обиды, – вы еще сомневаетесь в этом?
Неофитов быстро пересел к ней и поцеловал ее руку.
– Прошу вас, – срывающимся голосом произнес он. – Прошу…
– Чего вы просите? – шепотом произнесла она.
– Поедемте ко мне. Поедемте…
Он стал покрывать ее руку поцелуями. Потом поднял голову и приблизил к ней свое лицо.
– Господи, какой вы несносный… Это так неожиданно. А как же приличия?
– Божественная, зачем вы мучаете меня? – прошептали его губы. – Неужели вы не видите моих страданий? Я погибаю, я сгораю от любви к вам. И полюбил вас в тот самый миг, когда впервые вас увидел. Помогите же мне! Подарите мне хотя бы один поцелуй, и я буду спасен!
Женщина молча взирала на влюбленного безумца.
Неофитов, глядя на нее в упор, коснулся своими губами ее губ и слегка отпрянул. Это был верный прием, который действовал всегда безотказно: если женщина невольно потянется за мужчиной, то, следовательно, она готова следовать за ним туда, куда он ее позовет; готова ему отдаться и даже готова стать его рабыней…
Елизавета невольно потянулась за ним.
Самсон улыбнулся, крепко впился в ее губы и тотчас ощутил вкус вишни. Какое-то время она не отвечала ему, просто позволяя себя целовать, потом также страстно впилась в его губы.
Теперь это был поцелуй любовников.
Так его целовала лишь маленькая Лили, когда он вышел из здания Московского окружного суда после окончания судебного следствия касательно шайки фальшивомонетчиков, к которой, по его собственным словам, «хотели пристегнуть и его, да ничего у них не вышло». Нет, поначалу прокурор грозился обеспечить его бессрочной каторгой, потом тюремным сроком с лишением прав состояния и прочими страшилками, потому как обвинение ему было выдвинуто тяжелое: участие в афере с изготовлением фальшивых ценных бумаг и соучастие в двойном убийстве. Только вот с доказательной базой вышел настоящий конфуз. А впрочем, занятное было дельце…
* * *Тучи над «червонными валетами» стали сгущаться после того, как председатель клуба Паша Шпейер продал губернаторский дворец заезжему английскому лорду. Московский генерал-губернатор Долгоруков, посчитавший эту аферу личным оскорблением, рвал и метал. Он «накрутил хвост» обер-полицеймейстеру, тот, соответственно, накрутил хвосты обоим московским полицеймейстерам, а последние, в свою очередь, – приставам частей и Сыскному отделению. Его начальнику был отдан недвусмысленный приказ: найти компрометаж на «валетов», какого бы роду-племени они ни были, и предать их суду со всеми вытекающими последствиями, вплоть до каторги!
Начальник Сыскного отделения вместе со своими сыскарями взяли под козырек и стали усиленно копать под «Клуб «червонных валетов». И тут один из надзирателей сыскной полиции через агентов-осведомителей узнает, что в Москве действует подпольная фабрика фальшивомонетчиков, столь ловко подделывающих ценные бумаги, что в их подлинности не сомневаются не только специалисты-криминологи, но и сами банковские служащие.
– Узнай, где эта контора располагается, и сообщи мне, – поставил надзиратель своему секретному агенту задачу и принялся ждать.
Ждать пришлось недолго. Через день осведомитель сообщил, что фабрика по подделке ценных бумаг, причем любых и любого достоинства, размещается в Губернском острожном замке. По-другому, в тюрьме, где преступники должны отбывать наказание, но не продолжать совершать противузаконные деяния! Как выяснилось впоследствии, все нужные для производства фальшивок материалы и хитроумный инструментарий тюремные мастера получают с воли, причем по первому требованию и в неограниченных количествах.
Надзиратель сыскной полиции поначалу таким сведениям не поверил. Точнее поверил, но с оглядкой. Решили провести проверку. Но как ее организовать, чтобы не спугнуть преступников? И был разработан целый план.
Во-первых, надлежит начать активно искать подходы к преступникам, в частности к тем, кто действует на воле. Во-вторых, войти к ним в доверие, а еще лучше внедрить каким-либо образом в преступную среду своего осведомителя.
Еще через пару недель затраченные усилия дали первые результаты. В Сыскном отделении стало известно, что по производству фальшивых ценных бумаг действует целая преступная шайка, часть которой находится на воле, а часть – в тюрьме. И выпуск поддельных бумаг буквально поставлен на поток. Уж не «валеты» ли взялись за дело? Судя по наглости и размаху преступного предприятия, – вполне возможно.
Вскоре у Московской сыскной полиции появилась возможность прихлопнуть одним ударом двух зайцев: раскрыть шайку изготовителей фальшивок и угодить его высокопревосходительству князю Владимиру Андреевичу Долгорукову, собрав компромат на «червонных валетов». И Московское сыскное отделение принялось за работу.
Агент-осведомитель, втершийся в доверие к фальшивомонетчикам, находящимся на воле, добился того, что его познакомили с одним из организаторов аферы. Им оказался молодой московский дворянин и известный в Первопрестольной ловелас и фабиан в одном лице Самсон Африканыч Неофитов.
– Чем могу вам помочь? – спросил агента Неофитов, когда их знакомство состоялось.
– Я бы хотел, чтобы на моем векселе появилось еще несколько нулей, – ответил агент и протянул Неофитову выданный сыскной полицией настоящий вексель на сто рублей.
– Кхм… Сколько? – спросил Самсон Африканыч.
– Что «сколько»? – не понял агент.
– Сколько вы хотите добавочных нулей? – усмехаясь, спросил Неофитов.
– Два! – выпалил агент.
– А может быть, три? – с усмешкой спросил Неофитов.
– Пусть будет два, – настаивал на своем осведомитель.
– Хорошо, принято, – по-деловому ответил Неофитов, как-то странно посмотрев на нового знакомого, и принял из его рук вексель.
Теперь сыщики не спускали с Самсона глаз, фиксируя все его контакты (пусть даже они носили мимолетный характер) и досконально интересуясь его деятельностью.
Вскоре было установлено, что вексель был переправлен в тюрьму с партией чистого белья, зашитым в обшлаг мужской сорочки. Еще через трое суток он вернулся на волю, зашитым уже в грязное белье, и стоил уже не сто рублей, как прежде, а десять тысяч! Подделка была выполнена настолько мастерски и так качественно, что банк, куда агент понес вексель для его обналичивания, никакой подделки не обнаружил и уже был готов выплатить деньги. И выплатил бы!
Это был успех, но только наполовину. Надлежало еще узнать, что за чудо-мастера орудуют в стенах тюрьмы.
Сыщики приложили немалые усилия, чтобы завербовать в свои тайные агенты одного из арестантов Губернского замка, пообещав ему скорое освобождение. Тот, в свою очередь, тоже приложил немалые старания для поисков глубоко законспирированной преступной группы и скоро узнал все о тюремных мастерах-фальшивомонетчиках и их связях с волей. Ожидания оправдались: за аферой стояли люди благородного происхождения из высших слоев московского общества, входящие в «Клуб «червонных валетов».
А вот это был несомненный успех: одним махом накрыть ставший притчей во языцех проклятый «Клуб «червонных валетов», о котором говорили едва ли не во всех московских гостиных, и тем самым завоевать благорасположение его сиятельства, всесильного московского генерал-губернатора Долгорукова. К тому же ссучившийся арестант согласился дать на суде официальные показания против членов клуба!
Суд должен был состояться через рекордно короткий срок. Однако за день до судебного следствия неожиданно подвергся нападению громил агент-осведомитель сыскного отделения: в утро суда он был найден на набережной Яузы с перерезанным горлом, без портмоне, ботинок и портов. И неожиданно уже по дороге в здание суда стало плохо с арестантом-доносчиком, которого вместо судебной залы отвезли в больничную палату, где он и скончался в страшных судорогах и непрекращающихся до самого последнего вздоха конвульсиях. При вскрытии было констатировано отравление мышьяком, что и нашло свое отражение во врачебном заключении, представленном на суде.
С отсутствием двух основных свидетелей дело против «червонных валетов» стало рассыпаться. Неофитов про подельников молчал, изображал искреннее удивление, строил невинные глаза, а иногда и благородно возмущался и негодовал против предъявляемых ему обвинений. Естественно, он не имеет никакого отношения к смерти агента Сыскного отделения и тем паче отравлению продажного арестанта (что было правдой). И что бы там ни говорил и ни требовал прокурор, его причастность к этим смертям надо еще доказать, на что у стороны обвинения нет даже и намеков. Кроме того, он никак не мог быть вчера вечером на набережной реки Яузы, потому как весь день провел на квартире у своей невесты Лили, что она может при необходимости клятвенно подтвердить.