Но в данном случае категорическое пожелание означало, что его появление в Департаменте, да и вообще местах более населенных, дающих возможность бесконтрольных и несанкционированных контактов, признано нецелесообразным.
Он, разумеется, мог и не последовать «совету», избрать для себя иной способ и место отдыха, вообще остаться на Земле до прояснения обстановки, но так поступать у них в Департаменте было не принято. Именно потому, что в период и в процессе занятий активной дипломатией он и его коллеги пользовались чрезмерной, бесконтрольной свободой, в Метрополии полагалось быть утрированно лояльным.
Однако, наряду с чисто формальными фразами, в предписании содержались и иные, составленные с использованием терминов и оборотов амбивалентной логики, с помощью которых Бандар-Бегаван намекал, что отнюдь не забыл о связывающих его и Антона узах и взаимных интересах и что главный разговор впереди.
Прибыв на Даулгир, Антон употребил все известные ему способы и приемы непрямого воздействия, чтобы избежать процедуры рекондиционирования. Как известно, для работы в мирах, подобных Земле, личность резидента подвергается довольно серьезной структурной перестройке, позволяющей не играть роль аборигена, а действительно быть им, оставаясь при этом в необходимой мере самим собой. А за время службы, естественно, этот психологический каркас обрастает живой, так сказать, плотью практических навыков и специфических привычек.
Разумеется, для жизни в Метрополии все это не нужно и по возвращении сотрудника из миров аккредитации устраняется, окончательно или временно, исходя из обстановки. Нельзя не признать такую практику разумной.
К примеру, у нас на Земле неплохо бы научиться избавлять возвращающихся с войны граждан от многих обретенных там талантов и способностей. А то человек год или пять берет «языков», снимает часовых, вырезает на прикладе или рисует на борту самолета звездочки по числу убитых врагов, взрывает дома и мосты, прицельно бомбит что прикажут с бреющего полета или мало ли еще какие подвиги совершает с вдохновением и блеском, а потом, в мирной жизни, хорошо, если только по ночам мучается кошмарами или впадает в депрессию, бывает, что просто не может остановиться…
Но в данной, конкретной, лично его касающейся ситуации Антон считал, что как раз черты характера поднаторевшего в интригах, в должной степени беспринципного землянина могут очень и очень пригодиться.
Заняв отведенное ему бунгало на почти необитаемом острове, Антон старательно включился в предписанный образ жизни.
Вволю наплававшись на архаических «танреках» с роторным парусом, покорив с помощью гравизащитного махолета все наиболее престижные горные пики, прояснив душу соответствующими месту и времени медитациями, овладев под руководством наставника очередным уровнем своего «сверх-Я», он тем не менее сохранил в себе как раз то, что должно было уйти в первую очередь, — беспокойство о завтрашнем дне, готовность ответить ударом на удар, нежелание смириться с предначертанной участью. Скверные, одним словом, приобрел он на Земле привычки.
Но все равно отдых есть отдых, и во всех основных чертах Антон оставался адекватной форзейлианскому образу жизни личностью. Наряду с общеукрепляющими процедурами он завязал знакомство с группой проводивших время на соседнем острове дипломниц Высшей школы ксеносоциологии и летал к ним в гости почти каждый вечер, покоряя эти прелестные существа веселостью нрава и эрудицией.
Уединившись в очередной раз с самой из них общительной, он был искренне удивлен, когда вместо обещанной демонстрации экзотических танцев (тема диплома: «Хореография как социокультурный фактор межрасовых адаптационных синдромов») девушка с таинственным видом провела его в глубь дома, приоткрыла овальную, покрытую местным орнаментом дверь и, почтительно сомкнув перед глазами скрещенные ладони, исчезла.
Небольшой Сад голубых мхов освещался мерцающим светом, а на возвышении сидел сам Бандар-Бегаван.
Произнеся положенные формулы приветствия, Антон сел напротив. Председатель выглядел утомленным, и его аура, которую он не пытался скрыть, говорила о растерянности и упадке духа. Это давало право обратиться к нему не как к администратору, а как к Учителю.
— Мы проиграли, увы, — тихим голосом говорил Бандар-Бегаван, совершая манипуляции с чашей синтанга без должной сосредоточенности. — Я слишком долго занимался чистой теорией и совсем не задумывался о том, насколько декларируемая политика не совпадает с подразумеваемой. Поэтому мы оба с тобой должны уйти…
— Простите, что осмеливаюсь перебить, но я не перенастроен. Потому буду говорить прямо. Что произошло? Я уверен, что мы достигли полного успеха, и никто не в состоянии это оспаривать. О каком проигрыше вы говорите?
— Хорошо, я тоже постараюсь быть прямым, как землянин. Кстати, девушка, что тебя привела, — моя побочная племянница, и наша встреча абсолютно конфиденциальна. Сам я нахожусь здесь инкогнито. Так вот — Совет Ста миров признал, что наша, как ты считаешь, «победа» на самом деле — проявление преступной некомпетентности, а руководство Департамента и исполнители заслуживают строгой кары. От тебя требуется составить оправдательный меморандум. В виде вербальной ментаграммы.
— Я сначала хотел бы изучить формулу обвинения.
— Отказано. Признано, что степень причиненного нашей деятельностью вреда превосходит уровень твоей компетенции и ознакомление с подробностями дела сотрудника твоего ранга противоречит интересам Конфедерации…
С подобным Антон сталкивался впервые.
— Тогда в чем мне оправдываться? Я получил положенную санкцию и не нарушил ни одной официальной инструкции или формализованного прецедента.
— Очевидно, это и будет предметом рассмотрения. Но, насколько я могу судить, итог предрешен. Тебя скорее всего ждет отстранение от должности и изгнание, а я… Наверное, я выберу «путь просветления». (В переводе на земные аналогии это означает добровольное заточение в заведении типа тибетского монастыря, где «просветляемому» создавались условия для занятий самосовершенствованием, изысканными искусствами и написанием мемуаров. Без права публикации.)
— Вы хотите сказать, что неким Облеченным доверием не по вкусу пришлась наша победа над агграми?
— Вот именно. Доброжелатели мне сообщили, что своими действиями мы аннулировали восемь Программ, пресекли одиннадцать близких к завершению Карьер, изменили к худшему статус нескольких очень влиятельных в Совете территорий… Понимаешь, друг мой, оказывается, никто и никогда не рассчитывал на столь радикальное, а главное — неожиданно быстрое решение стратегической проблемы высшего порядка. Соответственно не оказалось и тех, кто делал бы ставку на «победу» и сегодня бы нас поддержал.
Антон неожиданно рассмеялся. Бандар-Бегаван посмотрел на него осуждающе-удивленно.
— Простите, Учитель. Я вспомнил земной анекдот. Там представители вооруженных сил двух непримиримых коалиций долго и с переменным успехом сражались за важный стратегический пункт — дом лесника. А потом пришел лесник и всех их прогнал. По-русски это довольно смешно, если знать контекст. У нас с вами получилось примерно так же…
— Возможно. А там не сказано, что в итоге случилось с лесником?
«Да, старик совершенно не в форме», — подумал Антон и ответил, что в русском анекдоте обычно не принято прослеживать дальнейшую судьбу персонажей.
— И что же, в результате нашего с вами наказания кто-нибудь надеется восстановить статус-кво? По-моему, малоперспективная затея.
— У тебя слишком игривое настроение, уважаемый, — опальный Председатель сжал губы в узкую щель. — Не думаю, что предстоящая тебе участь будет столь же весела. Найдутся те, кто об этом позаботится.
— То есть, раз ситуацию нельзя повернуть вспять путем принимаемых мер, налицо всего лишь банальная месть? Да еще по отношению к столь незначительной фигуре… Я начинаю разочаровываться в истинно высоком духе Облеченных доверием…
— У Земли очень ядовитая ноосфера, — будто про себя, но достаточно громко сказал Бандар-Бегаван. — Скепсис, цинизм, гордыня, нравственный релятивизм — суть самые распространенные симптомы отравления. Я думал, что хоть ты избегнешь ее деморализующего влияния. Я ждал, что ты, мой ученик, здраво оценив объективную ценность своего… нашего деяния, примешь тем не менее как должное и воздаяние за право реализовать свою свободу воли… Выиграв в большом, мы потеряем в малом, что лишь послужит восхождению на новую ступень совершенства…
— Знаете, Учитель, вы правы, конечно, как в своем смиренномудрии, так и в оценке характера земной ноосферы. В нее, кстати, составной частью входят две или три философии, очень близкие к исповедуемой нами. Но есть и другие. Причем не знаю, замечали вы один парадокс? У них там учения, духовно близкие нашему, наложены на совершенно чуждый нам материально-психологический субстрат. И я как-то невольно, просто из любопытства, взялся и промоделировал зеркальную ситуацию. То есть привел свой подлинный психотип в соответствие с прагматическими идеологиями Земли…
— Это интересно… — В администраторе проснулся ученый. — То есть ты сознательно расширил сферу соприкосновения внутреннего мира с внешней средой в окружении принципиально иной ноосферы? Я думал, судя по твоим манерам, ты только лишь уклонился от рекондиционирования на поведенческом уровне… А ты впустил чужое в глубины личности. Не слишком ли опрометчиво?
— Нет, ничего, я проверял. Но зато теперь я знаю, как избежать и обвинения, и наказания. И даже… Я не зря спросил насчет статус-кво. Я могу сделать и это…
И кратко, чтобы не сказать лишнего (он не был до конца уверен в подлинной широте взглядов профессора и его способности переступить через некоторые незыблемые этические догматы), Антон обрисовал контуры своего нового, только что приобретшего стройность плана. Упирая на то, что после возвращения группы космонавтов в их личное будущее и задержки с решением судьбы группы Воронцова — Новикова состояние мировых линий в пространстве-времени «Земля, XX век» настолько лабильно, что возможно практически любое решение.
— Насколько я понимаю, ты предлагаешь мне шантаж в отношении Совета? — Слово «шантаж» он выговорил по-русски с плохо скрываемым отвращением, но в целом выдержка профессора оказалась на уровне. В конце концов в своих трудах по имморальным этикам он подошел достаточно близко к нынешним взглядам Антона, хотя и с иных позиций.
— Вы употребляете термин в его земном значении, — уточнил Антон.
— Ни в каком другом он просто не существует.
— Тогда назовем это так. Кроме шантажа в моих замыслах можно вычленить еще преступный сговор, злоупотребление служебным положением, вымогательство и покушение на дачу взятки должностным лицам. (Все вышеназванное Антон произнес по-русски.) Как видите, я неплохо знаком с юриспруденцией. К нашему с вами счастью, ни одно из перечисленных преступлений не имеет у нас наказуемых аналогов, а следовательно, и не может усугубить нашу участь.
— А как быть с кармой? — (На самом деле Бандар-Бегаван имел в виду несколько иное понятие, но для адекватного разъяснения у нас не хватит ни места, ни времени.)
— Русские говорят: «Не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься».
— Послушай, у меня возникла мысль! На самом деле, не ввести ли в мою этическую систему «покаяние» как самостоятельную монаду?
— Думаю, ее гибкость значительно увеличится. Только отложим реализацию идеи до более спокойных времен, — пресек Антон вспыхнувший у профессора реформаторский энтузиазм.
«Тоже мне Лютер нашелся», — добавил он про себя.
— Пока что следует сосредоточиться на текущих заботах. Не знаю, как вы, а я предпочитаю изгнанию повышение по службе. И даже согласен еще поработать на Земле. В этом есть своя прелесть. Она мне близка и привычна, а после устранения аггров пребывание на ней сулит неограниченные возможности. В том числе и для научных занятий. А вас какой пост устроит?
И они углубились в обсуждение тонкостей своего заговора, или все-таки лучше сказать — сговора. Несмотря на нравственный максимализм, Бандар-Бегавану слишком не хотелось терять должность, кафедру, интеллектуальную да и физическую свободу. А предлагал ему Антон вещи, вполне естественные на Земле, но с местной точки зрения, пожалуй, действительно довольно циничные…
Глава 1
…Наташа вошла в кабинет Воронцова. Кажется, совсем недавно она впервые побывала тут, только видела его с другой стороны, из Зазеркалья. И до сих пор не понимала — на самом ли деле было то, что было, или эти воспоминания вложили ей в мозг пришельцы с непонятной целью, не просто ведь затем, чтобы облегчить второе знакомство с Дмитрием. И снова, как тогда, Воронцов сидел за массивным письменным столом адмирала, сверкал серебром кофейник, поднималась над пепельницей струйка табачного дыма.
Он не сразу заметил ее появление, погруженный в изучение каких-то чертежей, покрывавших всю поверхность стола. Попискивал работающий компьютер, по его зеленоватому экрану пробегали колонки цифр, разноцветных квадратиков и схем.
Под ногой Наташи чуть скрипнула плашка паркета, и Воронцов обернулся.
— А, это ты? Разыскала? — улыбнулся.
— Да, разыскала. Раз ты сам не догадался показать мне свое убежище. А оно мне не совсем чужое. Понимаешь, о чем я? Исчез куда-то, третий день не появляешься, пришлось искать. Хорошо хоть, что в Замке ничего случиться не может, а то бы уже с ума сходила.
— Чего ж не понять? В чем-то ты права, согласен. Только… Если уж мы об этом заговорили. Мужчина должен иметь свое, как ты выразилась, убежище. У меня дома даже мать к отцу в кабинет без приглашения не заходила. И я лет до шестнадцати — тоже. Так было заведено, и, по-моему, — правильно…
— Может, мне уйти?
Воронцов снова улыбнулся, как когда-то, похоже, сохранил эту улыбку последним напоминанием об их общей юности, встал и взял Наташу за руку.
— Обижаться не нужно. И пытаться переделывать друг друга — тоже. Есть вещи, которые нужно принимать как данность. Или не принимать вообще. Вот у меня срочная работа появилась, такая, что буквально не оторваться, даже на обед ходить нет ни времени, ни желания… И еще не раз что-то подобное возможно. Я тебе уже говорил, что жена морского офицера — довольно специфическая профессия. Я думал, ты давно поняла. Оттого что я сейчас на берегу, ничего не меняется. Тем более что это только вопрос времени…
Наташа из всего им сказанного выделила для себя только одно — что он второй раз за время их нового знакомства употребил слово «жена» применительно к ней. И впервые — в прямой постановке. Тот, первый раз он сказал противоположное, что она скорее выгадала, не став его женой. А больше они этой темы не касались. Ей было достаточно, что он с ней, и Наташа боялась спугнуть свое счастье, начав что-то выяснять о сути их отношений. Да честно говоря, и не считала себя вправе претендовать на большее после того, как вышла замуж за другого, жила с другим и не сама пришла к Воронцову, а встретилась с ним случайно. То есть фактически у них имел место не добровольный и равноправный союзнический договор, а безоговорочная капитуляция. И пусть Наташа не формулировала для себя положение именно таким образом, но понимала его так и старалась держаться соответственно.
Но теперь слово произнесено.
— Ты и здесь все сам решил? — спросила она, чуть наклонив голову и прищурившись. — И я имею право официально считать себя женой?
Воронцов потер ладонью подбородок, словно проверяя, не пора ли побриться. Заложил руки за спину, качнулся с каблука на носок.
— Как тебе сказать? Я думал, мы с тобой сразу все решили. Когда ты меня с порога не выгнала и… все остальное. Впрочем, если имеешь иные соображения — дело твое, не смею навязываться.
— Какой ты… невыносимый тип. Тебе только с мостика командовать да политзанятия с матросами проводить. Интересно, с кем-нибудь так было — живешь-живешь и вдруг узнаешь, что уже полгода чья-то жена?
Воронцов пожал плечами. Подошел к малозаметной дубовой дверце в стенной панели. Полуобернувшись, спросил:
— Так как же? Согласна ты с названной должностью или…
Только что Наташа обрадовалась, и вдруг ей снова стало не по себе. Что-то такое угрожающее послышалось ей в тоне Дмитрия. Будто он так и не забыл ничего, и не простил ей, и продолжает утонченно мстить, словно невзначай язвя и унижая.
Как граф Монте-Кристо долгие двенадцать лет во всех своих жизненных перипетиях недобро помнил о ней, лелея планы, для того ее и разыскал, сделал своей любовницей и по-прежнему выжидает момента, чтобы задеть побольнее… Да ну, ерунда какая, тут же одернула Наташа себя. Уж он-то на подобное не способен, просто такой у него выработался характер. И не без ее, признаться, помощи.
— Ну что ты меня мучаешь, Дим, сам же все знаешь. Конечно, я согласна, просто иначе себе все представляла…
— Хорошо, если так… — Он открыл дверцу, и в руке у него оказалась красная сафьяновая коробочка.
Воронцов надел ей на палец давно приготовленное кольцо с тремя довольно крупными бриллиантами — ее зодиакальными камнями. И поцеловал, тут же словно застеснявшись этой процедуры. На глаза Наташи набежали слезы, но она сдержала их, улыбнулась вздрагивающими губами.
— А по-настоящему — как-нибудь позже, — сказал он, доставая из бара бутылку «Абрау-Дюрсо». — Не хочется мне цирк устраивать…
— Да, — кивнула Наташа, подставляя под горлышко сразу наполнившийся пеной бокал. — Давай пока вообще никому не говорить. Тут с этим делом, сам знаешь, сплошные драмы и трагедии…
— Воля ваша, барыня. Я эти соображения тоже учитывал, хоть и не все понимаю. Тому же Олегу с Ларисой вроде никто и ничто не мешает. Правда, между нами говоря, особого смысла в подобных актах не вижу, в наших конкретных условиях. Как будто, в случае чего, данная процедура тебя удержит…