После нескольких месяцев таких преследований Сапурджи решает контратаковать. Он составляет собственное объявление с кратким сообщением о недавних событиях и описанием анонимных писем, их почерка, стиля и содержания; он указывает даты и места их отправки. Он просит газеты не принимать объявлений от его имени читателей — сообщать о каких-либо подозрениях, у них возникших, а повинных во всем этом — обратиться к своей совести.
Два дня спустя под вечер на кухонном крыльце появляется треснутая супница с мертвым дроздом. На следующий день приходит судебный пристав наложить арест на имущество за воображаемый долг. А затем приезжает портной из Стаффорда снять мерку с Мод для ее свадебного платья. Когда Мод молча выводят к нему, он вежливо осведомляется, не готовят ли ее как невесту-девочку к какому-то индусскому обряду. В разгар этой сцены Джорджу доставляются пять клеенчатых курток.
А затем, неделю спустя, три газеты публикуют ответ на призыв священника. Он в черной рамке и озаглавлен ИЗВИНЕНИЕ. Он гласит:
Мы, нижеподписавшиеся, оба проживающие в приходе Грейт-Уайрли, объявляем, что мы единственные сочинители и писатели некоторых оскорбительных и анонимных писем, получавшихся различными лицами за последние двенадцать месяцев. Мы сожалеем об этих изъявлениях, а также изъявлениях насчет мистера Аптона, сержанта полиции в Кэнноке, и насчет Элизабет Фостер. Мы обратились к своей совести согласно просьбе и просим прошения у всех, кого это касается, а также и у властей, как духовных, так и криминальных.
Подписано: Д. Э. Т. Идалджи и Фредерик Брукс.
Артур
Артур верил в то, чтобы смотреть — на тусклый глаз умирающего кита, на содержимое зоба подстреленной птицы, на расслабление лица трупа, которому не довелось стать его шурином. Смотреть так требовалось без предвзятости. Практическая необходимость для врача и нравственный императив для человека.
Ему нравилось рассказывать, как важности смотреть внимательно он учился в эдинбургской больнице. Один хирург там, Джозеф Белл, заинтересовался крупным, кипящим энтузиазмом молодым человеком и взял Артура помощником по приему амбулаторных пациентов. Его обязанностью было усаживать пациентов в очередь, записывать предварительные сведения, а затем провожать в кабинет доктора Белла, где хирург сидел среди своих ассистентов. Белл здоровался с каждым пациентом и, молча проницательно его изучая, старался узнать как можно больше о его жизни и склонностях. Он объявлял, что по профессии этот человек полотер, а тот — сапожник-левша, ввергая в изумление всех присутствующих и уж тем более самого пациента. Артуру запомнился следующий диалог:
«Ну-с, любезный, вы служили в армии».
«Так точно, сэр».
«И уволены недавно».
«Так точно, сэр».
«В шотландском полку».
«Так точно, сэр».
«И квартировали на Барбадосе».
«Так точно, сэр».
Это был фокус, но фокус без обмана. Сначала загадочный, но простой после объяснения.
«Видите ли, джентльмены, этот человек держался почтительно, но шапку не снял. В армии они головы не обнажают, но он успел бы привыкнуть к гражданским обычаям, если бы был уволен давно. И он, несомненно, шотландец. Ну а Барбадос — так у него элефантиаз, болезнь вест-индская, а не английская».
В течение этих лет Артур получал образование в школе медицинского материализма. Всякие остатки формальной религиозности были вырваны с корнем, но к метафизике он относился почтительно. Он признавал возможность центральной мыслящей причины, хотя и не был способен определить эту причину или понять, почему ее замыслы осуществляются такими окольными, а часто ужасными способами. Что до сознания и души, то Артур принимал научное объяснение той эпохи. Сознание — эманация мозга, как желчь — выделение печени, нечто чисто физическое по характеру; тогда как душа, в той мере, в какой можно допустить подобный термин, представляет собой общий результат всей наследственности и личностного функционирования сознания. Но, кроме того, он признавал, что знания никогда не остаются статичными и то, что сегодня достоверно, может превратиться в завтрашние суеверия. Поэтому интеллектуальный долг вести поиски никогда не исчерпывается.
В Портсмутском литературном и научном обществе, заседавшем в каждый второй четверг, Артур соприкасался с самыми взыскующими умами города. Телепатия служила предметом многих обсуждений, и как-то днем Артур оказался в занавешенной с вынесенными зеркалами комнате в компании Стэнли Болла, местного архитектора. Они сидели спиной друг к другу на расстоянии нескольких ярдов; Артур, с альбомом на колене, нарисовал фигуру и попытался сильнейшей концентрацией сознания передать этот образ Боллу. И архитектор нарисовал фигуру, которую словно бы подсказало его собственное сознание. Затем они изменили процедуру; архитектор взял роль посылателя фигуры, а доктор — получателя. Результаты, к их изумлению, показали совпадения выше статистически случайных. Они повторили этот эксперимент достаточное число раз, чтобы вывести научное заключение, а именно: при наличии естественной симпатии между посылающим и получающим передача мыслей на расстоянии действительно может иметь место.
Что это могло означать? Если мысль может передаваться на расстояние без видимых средств передачи, значит, чистый материализм наставников Артура по меньшей мере излишне ригористичен. Конгруэнтность нарисованных фигур, которой он достиг с Боллом, не допускала возвращения ангелов с огненными мечами. Но тем не менее она порождала вопрос, и при этом крайне упрямый. Многие другие одновременно таранили бронированные стены материалистической вселенной. Профессор-месмерист де Мейер, который славился — согласно портсмутским газетам — во всех пределах Европы, прибыл в Портсмут и принуждал разных здоровых молодых людей исполнять его приказания. Одни стояли разинув рты и не могли их закрыть, несмотря на хохот зрителей, другие падали на колени и не могли подняться без разрешения профессора. Артур встал в очередь к сцене, но приемы Мейера его не месмеризировали и не впечатлили. Все это больше смахивало на водевиль, чем на научную демонстрацию.
Они с Туи начали посещать сеансы. На них часто присутствовали Стэнли Болл и генерал Дрейсон, астроном из Саутси. Инструкции, как создать круг, они нашли в «Свете», еженедельном спиритуалистическом журнале. Процедура начиналась с чтения первой главы Иезекииля: «Куда дух хотел идти, туда шли и они; куда бы ни пошел дух». Видение пророка — и бурный ветер, и великое облако, и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, и четыре херувима, каждый с четырьмя лицами, и у каждого четыре крыла, — подготовляло участников к восприятию. Затем мерцающие свечи, бархатная полумгла, сосредоточение сознания, опустошение своего «Я» и объединенное ожидание. Один раз дух, отозвавшийся на имя двоюродного деда Артура, появился позади него; в другой раз — чернокожий с копьем. Через несколько месяцев иногда огни духов становились видимы даже ему.
Артур не был уверен, насколько доказательными можно считать эти круги объединенного сотрудничества. Сильнее его убедил пожилой медиум, с которым он встретился у генерала Дрейсона. После разнообразных приготовлений (в основном актерской жестикуляции) старик впал в пыхтящий транс и начал одарять свою маленькую притихшую аудиторию то советами, то сообщениями духов. Артур пришел полностью вооруженный скепсисом — пока затуманенные глаза не обратились прямо на него и дальний дребезжащий голос не произнес слова:
— Не читай книгу Ли Ханта.
Это было более чем поразительно. Уже несколько дней Артур про себя прикидывал, читать или не читать «Комических драматургов Реставрации». Он не обсуждал этого ни с кем, и такой дилеммой вряд ли стоило затруднять Туи. И вот получить столь точный ответ на свой не произнесенный вслух вопрос… Это не мог быть трюк фокусника. Произойти такое могло только благодаря способности одного человека проникнуть пока еще не объясненным способом в сознание другого человека.
Артур был под таким впечатлением, что написал об этом случае в «Свет». Еще одно доказательство существования телепатии, но пока — ничего больше. Вот то, что до этих пор он видел сам. Какой минимум, не максимум, можно из этого вывести дедуктивно? Хотя, если надежные данные будут накапливаться, тогда можно будет взвесить более чем минимум. Что, если все его прошлые определенности станут менее определенными? И чем, если уж на то пошло, может обернуться максимум?
Туи относилась к увлечению своего мужа телепатией и миром духов с тем же сочувственным и настороженным интересом, как и к его спортивному энтузиазму. Законы парапсихических феноменов представлялись ей такой же магией, как законы крикета, но она ощущала, что и там, и там желательны определенные результаты, и благодушно предполагала, что Артур сообщит ей, когда такой результат будет достигнут. Кроме того, теперь она была поглощена их дочерью, Мэри Луизой, чье существование стало явью благодаря магическому и наименее телепатическому закону из всех известных человечеству.
Туи относилась к увлечению своего мужа телепатией и миром духов с тем же сочувственным и настороженным интересом, как и к его спортивному энтузиазму. Законы парапсихических феноменов представлялись ей такой же магией, как законы крикета, но она ощущала, что и там, и там желательны определенные результаты, и благодушно предполагала, что Артур сообщит ей, когда такой результат будет достигнут. Кроме того, теперь она была поглощена их дочерью, Мэри Луизой, чье существование стало явью благодаря магическому и наименее телепатическому закону из всех известных человечеству.
Джордж
«Извинение» Джорджа в газете открывает перед священником новый путь расследования. Он навещает Уильяма Брукса, местного торговца скобяными товарами, отца Фредерика Брукса, якобы соподписанца Джорджа. Торговец, низенький толстячок в зеленом фартуке, уводит Сапурджи в кладовую, увешанную швабрами, ведрами и оцинкованными лоханями. Он снимает фартук, выдвигает ящик и протягивает полдесятка обличительных писем, полученных его семьей. Написаны они на знакомых линованных листках, вырванных из тетради, но вот почерк варьируется больше.
Верхнее письмо угрожает детскими неуверенными каракулями: «Если не убежишь от черномазого я убью тебя и миссис брукс я знаю ваши имена и скажу что писал ты». Остальные написаны почерком, который, пусть измененный, выглядит более агрессивным. «Твой щенок и щенок Уинна плевали в лицо старухе на станции в Уолсолле». Пишущий требует, чтобы в компенсацию были посланы деньги в Уолсолл на почту. Следующее пришпиленное к этому письмо угрожает судебным иском, если требования не будут исполнены.
— Я полагаю, денег вы не послали.
— Само собой.
— Но полиции вы письмо показали?
— Полиции? Чего зря тратить время их и мое. Молодые ребята забавляются, верно? А как говорится в Библии: камни и дубины нам ломают спины, а от слова вреда нет никакого.
Священник не поправляет мистера Брукса касательно источника его ссылки. Кроме того, он ощущает у него полное отсутствие интереса к их разговору.
— Но вы же не просто убрали письма в ящик?
— Ну, я поспрашивал кое-где. И спросил Фреда, не знает ли он чего.
— А кто такой этот мистер Уинн?
Уинн оказывается суконщиком, который живет дальше по железной дороге в Блоксуиче. У него есть сын, который учится в уолсоллской школе вместе с сыном Брукса. Каждое утро они встречаются в поезде и обычно возвращаются вместе. Некоторое время назад — Брукс не уточняет, когда именно, — сын Уинна и Фред разбили окно в вагоне. Оба поклялись, что разбил его мальчик по фамилии Спек, а потом железнодорожное начальство решило не подавать в суд. Случилось это за несколько недель до того, как пришло первое письмо. Быть может, тут была какая-то связь. Быть может, нет.
Теперь священник понимает отсутствие у Брукса всякого интереса к делу. Нет, торговец скобяным товаром не знает, кто такой Спек. Нет, мистер Уинн никаких писем не получал. Нет, сын Уинна и сын Брукса с Джорджем не дружат. В последнем вряд ли есть что-то неожиданное.
Сапурджи перед ужином рассказывает Джорджу про этот разговор и добавляет, что это его подбодрило.
— Почему это вас подбодрило, отец?
— Чем больше людей оказывается замешано, тем вероятнее, что негодяй будет обличен. Чем больше людей он преследует, тем вероятнее, что он допустит ошибку. Ты что-нибудь знаешь про этого мальчика? Про Спека?
— Спек? Нет, я его не знаю. — Джордж качает головой.
— И преследование Бруксов подбодрило меня еще в одном отношении. Оно доказывает, что тут не просто расовое предубеждение.
— Разве это хорошо, отец? Если вас ненавидят не по единственной причине?
Сапурджи улыбается про себя. Эти вспышки интеллекта у кроткого мальчика, который так часто замыкается в себе, всегда его радуют.
— Я повторю еще раз, из тебя выйдет прекрасный юрист, Джордж! — Но еще произнося эти слова, он вспоминает строчку из письма, которое не показывал сыну. «Году не пройдет, как твой сынок будет либо на кладбище, либо опозорен на всю жизнь».
— Джордж, — говорит он, — есть дата, которую я хотел бы, чтобы ты запомнил. Шестое июля тысяча восемьсот девяносто второго года. Всего два года назад. В этот день мистер Дадабхой Наороджи был избран в Парламент от лондонского округа Финсбери-Центральный.
— Да, отец.
— Мистер Наороджи много лет был профессором гуджаратского языка в Лондонском университете. Я недолго с ним переписывался и с гордостью скажу, что он с похвалой отозвался о моей «Грамматике гуджаратского языка».
— Да, отец. — Джордж не раз видел, как письмо профессора извлекалось на свет.
— Его избрание было достойнейшим завершением недостойнейшего инцидента. Премьер-министр лорд Солсбери сказал, что чернокожие не должны и не будут избираться в Парламент. За это ему сделала выговор сама королева. И тогда избиратели Финсбери всего два года назад решили, что согласны с королевой Викторией, а не с лордом Солсбери.
— Но я не парс, отец. — В голове Джорджа вновь возникают слова: центр Англии, бьющееся сердце Империи, струящаяся кровь — англиканская церковь. Он англичанин, он изучает в колледже законы Англии, и в один прекрасный день, даст Бог, он вступит в брак согласно ритуалам и обрядам англиканской церкви. Вот чему родители учили его с самого начала.
— Джордж, это правда. Ты англичанин. Но другие могут не всегда полностью с этим соглашаться. Тут, где мы живем…
— В центре Англии, — отзывается Джордж, совсем как тогда в спальне.
— В центре Англии, да, где мы находимся и где я священствую почти двадцать лет, но этот центр Англии — несмотря на то, что все Божьи творения равно благословлены, — все еще несколько отсталый, Джордж. И более того, Джордж, тебе выпадет встречать отсталых людей там, где ты меньше всего будешь ожидать встречи с ними. Они существуют и в слоях общества, от которых можно было бы ожидать лучшего. Но если мистер Наороджи смог стать университетским профессором и членом Парламента, значит, Джордж, ты можешь стать и станешь юристом и уважаемым членом общества. А если случатся несправедливости, если случится что-то дурное, тогда тебе следует вспомнить дату — шестое июля тысяча восемьсот девяносто второго года.
Джордж некоторое время обдумывает это, а затем повторяет негромко, но твердо:
— Но я не парс, отец. Это то, чему вы и мама научили меня.
— Помни дату, Джордж, помни дату.
Артур
Артур начал писать более профессионально. По мере того как он наращивал литературную мускулатуру, его рассказы вырастали в романы, и действие лучших из них, естественно, помещалось в героическом четырнадцатом веке. Каждая страница очередного опуса, разумеется, прочитывалась Туи вслух после ужина, а завершенный текст отсылался Мам для редакторских замечаний. Артур, кроме того, обзавелся секретарем и чтецом: Альфред Вуд, учитель портсмутской школы, компетентный, тактично сдержанный человек с честным лицом фармацевта, а к тому же спортсмен в чем угодно и с весьма недурным ударом в крикете.
Однако средства к жизни Артуру все еще пока давала медицина. А если он хотел преуспеть в своей профессии, настало время для специализации. Он во всех аспектах своей жизни всегда гордился тщательным анализом вариантов, а потому не потребовалось голоса духа или подпрыгнувшего в воздух столика, чтобы указать его будущую специальность — офтальмолог. Не в его натуре было ходить вокруг да около или отступать, и он сразу определил, где лучше всего стажироваться.
— Вена? — повторила Туи с недоумением, потому что она никогда еще не покидала Англии. Был ноябрь, приближалась зима; малютка Мэри начинала ходить, если ее держали за пояс. — Когда мы уедем?
— Немедленно, — ответил Артур.
И Туи — умница! — просто отложила рукоделие.
— Значит, мне надо поторопиться.
Они продали практику, оставили Мэри с миссис Хокинс и отбыли в Вену на шесть месяцев. Артур записался на курс глазных лекций в Кракенхаузе, но быстро обнаружил, что немецкий, выученный во время прогулок между двумя австрийскими школьниками, чья фразеология чаще была плебейской, не слишком годится для стремительных наставлений, уснащенных специальной терминологией. Впрочем, австрийская зима обеспечивала прекрасное катание на коньках, а Вена — превосходные пирожные; Артур даже состряпал короткий роман «Проделки Раффлса Хоу», который оплатил их венские расходы. Однако два месяца спустя он высказал мнение, что специализироваться ему, пожалуй, лучше в Лондоне. Туи откликнулась на это изменение в планах с обычной своей покладистостью и энергией. Они вернулись через Париж, где Артур умудрился несколько дней постажироваться у Лендолта.
Таким образом, получив возможность указывать, что он прошел стажировку в двух странах, Артур открыл приемную на Девоншир-плейс, был принят в члены Офтальмологического общества и начал ждать пациентов. Он также надеялся получать работу от светил профессии, которые часто были слишком заняты, чтобы самим заниматься определением рефракций. Некоторые считали это неблагодарной тратой времени, однако Артур полагал себя компетентным в этой области и твердо рассчитывал на наплыв работы в самом ближайшем будущем.