Командование пыталось организовать «правильное» партизанское движение, для этого в тыл врага забрасывали один за другим отряды НКВД. Смертность этих групп составляла в 1941–1942 годах больше 90 %. То есть немцы их практически сразу обнаруживали и ликвидировали.
Еще одну попытку взять народную стихию под партийный и административный контроль предприняли в 1942 году. Сталин издал Приказ от 05.09.42 «О задачах партизанского движения». Как будто без него никто в лесах не понимал этих задач. В Москве учредили должность главнокомандующего партизанским движением и назначили на нее Ворошилова. Ворошилов сразу же выступил с бредовой идеей организовать из партизан регулярную армию и заставить их воевать по уставу. Затея благополучно провалилась, и уже в ноябре пост главкома партизан упразднили.
В помощь партизанам забрасывали инструкторов, специалистов-диверсантов, связистов, но и «особистов», чтобы и в лесах следили, стучали и блюли. Последним работать в лесах было не так уютно, как при штабах в тылу. Ведь если засланный блюститель чистоты идеологии и прямизны партийной линии оказывался чересчур надоедливым, то с ним могла произойти какая-нибудь неприятность вроде случайной немецкой пули из засады.
Особисты отыгрались на партизанах после войны. Тысячи героев Сопротивления пошли по этапу.
Не хотелось бы идеализировать партизанские армии. Но в них было найдено удачное сочетание преимуществ регулярных воинских частей с духом народного ополчения. Партизанские отряды в основном вели разумную войну, стараясь сберечь свои силы и людей, не штурмуя и не обороняя безнадежные высоты, как это было принято на фронте. Больше было человеческого в отношениях внутри отрядов, меньше уставщины и страха перед начальством. Надо заметить, что не все партизанские отряды боролись за советскую власть. Были в лесах и противники коммунистического режима. Были анархисты и просто бандиты. Но даже криминальные отряды сражались против захватчиков советской земли.
Партизанское движение, а вернее, второй фронт, росло и усиливалось. Целые районы переходили под полный контроль партизан, в других власть немцев сохранялась только днем, а ночью хозяйничали лесные братья.
Споровские историки, а вслед за ними и я, не утверждают, что победу над гитлеровскими полчищами одержали одни партизаны. Однако обращают внимание добросовестных исследователей на несомненную связь между ростом партизанского движения в тылу и успехами на фронтах.
Что касается деревни Спорово и ее обитателей, то они не сразу были вовлечены в общее партизанское движение. Этому предшествовали события, которые будут подробно описаны далее.
В Брестской области врага встретила 4-я армия Западного особого военного округа, состоявшая из двух стрелковых дивизий 28-го стрелкового корпуса, 22-й и 30-й танковых дивизий, 205-й моторизованной дивизии. 49-я отдельная стрелковая дивизия находилась на правом фланге, на левом — 75-я стрелковая дивизия. Войска немецкой группы армий «Центр» легко опрокинули соединения РККА у границы и стали развивать наступление на Минск, закрывая части 4-й армии в «котлах» окружения. Продвижение шло по шоссейной дороге Брест — Минск. Немцы торопились наступать и даже не обратили особого внимания на остатки гарнизона Брестской крепости, оставшейся спустя всего несколько дней после начала войны в глубоком тылу.
Местные жители рассказывают, что поначалу немецкая комендатура даже не воевала с героическими защитниками, и те спокойно ходили к реке за водой, а жители приносили им еду. Говорят, что сам Адольф Гитлер приезжал в Брест и гулял по крепости, а в подвалах было еще много живых и вооруженных русских солдат. Перемирие было нарушено, когда один советский сержант застрелил немецкого ефрейтора, причем на почве личной ссоры. Только тогда казематы были заблокированы и начались штурмы.
Впрочем, возможно, это апокрифы, каких бывает немало о каждой войне.
Неоспоримый факт, однако, то, что немцы двигались вперед, мало заботясь о том, что они оставляют за своей спиной.
Или сбоку.
Спорово было как раз сбоку, южнее направления основного удара группы армий «Центр». И севернее направления движения группы армий «Юг». Через Спорово не проходило ни одного шоссе, пригодного для переброски танковых и моторизованных соединений. В Спорово отродясь не было ни железной дороги, ни, соответственно, железнодорожной станции.
Да вообще ничего не было, только лес с грибами да ягодами, озеро с рыбой и утками, и вокруг этого всего там и сям — болота и топи. А в самой деревне пара сотен мужиков, у каждого ружьишко с боезапасом на четыре охотничьих сезона, каждый навскидку бьет летящую утку, даже и в сумерках.
Сунулись в Спорово братцы-поляки из Армии Крайовой. Поляков встретили на площади перед сельсоветом, окружили и расстреляли из берданок. Поехали «зачищать» Спорово немцы-каратели на мотоциклах, окружали-окружали, заблудились да увязли в трясине. Споровцы подобрались к ним в плетеных болотоступах и баграми затолкали в вонючую топь. Иногда прилетали немецкие самолеты, бомбить Спорово. Но эффект от бомбежки был совсем не тот, как если бомбить, к примеру, Дрезден. Большинство авиабомб утонуло в озерах и болотах или попадало в лес.
Разбитые и отступающие советские военные части до Спорово тоже не добрались. В лесах близ Спорово укрывалось много гражданских беженцев, около десяти тысяч! Военных было меньше. Прикочевали маленькие отряды солдат, принесли своих раненых. Были среди них командиры и даже один комиссар, но с тяжелым ранением. Споровцы воинов приютили, о раненых позаботились. Но начальствовать над собой не позволили, дали гостям понять, что у них свой устав. Когда над болотом эскадрилья советских бомбардировщиков каким-то чудом сбила итальянский истребитель «Макки» (M.C.200 Saetta), споровцы подобрали спустившегося на парашюте итальянского пилота и не позволили комиссару его расстрелять. Летчика научили немного говорить по-русски, пить самогон и играть на баяне.
Так споровцы остались сами по себе, сами себе хозяева, с полной лесной независимостью и болотным суверенитетом.
Очень скоро выяснилось, что у споровцев нет единого мнения относительно внутреннего устройства своей нечаянной республики и ее внешней геополитической ориентации.
Как только гром орудий линии фронта отдалился на восток, подняли голову монархисты. Предводительствовал ими Демьян Фундуков. Фундуков был отчаянный русский патриот и славянофил. Один его дедушка был ирландец, другой немец, барон фон Дюк. От фон Дюка и пошла коверканная на русский лад фамилия Фундуковых. Всем давно известно, что самые верные сыны России, лучшие патриоты и наиболее искренние славянофилы получаются от смешения ирландской и немецкой кровей.
Демьян Фундуков призывал собрать ополчение и сражаться с захватчиками, изгнать псов-рыцарей с родной земли. Но прежде, чтобы получить благословение Божье, вернуть на трон — пока на трон Спорова, дальше видно будет — потомка династии Романовых и возобновить церковь, в которой коммунисты по своему богомерзкому обыкновению устроили кино и клуб.
И вроде бы споровцы приняли идеи Фундукова и загорелись невиданным энтузиазмом. Поскольку внешних сношений с иностранными государствами, где могли бы проживать последние Романовы, не было еще установлено, решили пока начать с клуба. Вынесли и поскидывали в канаву все книги расположенной в клубе библиотеки. Были там и труды основоположников марксизма-энгельсизма, были и тома диккенсизма, фениморизма-куперизма, толстизма, чеховизма, гоголизма и прочая ересь. Порезали на лоскуты холщовый киноэкран, наделали из него портянок и пыжей для патронов.
У итальянца, которого прежде сами научили играть на баяне, чтобы в клубе были танцы, баян отобрали. А самого побили за то, что католик. Но не сильно: все же не без креста.
Нашли старого попа-расстригу, объявили его обмирщение недействительным, достали из сундука рясу, облачили, на руках принесли освящать клуб. Нашлись у споровцев и кадило, и молитвенники, и икон на приличный иконостас. Освятили, провели службу, наставили свечей и отметили свое воцерковление.
Все были радостные, братались и сестрились, даже итальянца простили, напоили самогоном и крестили в истинную православную веру, окунув в озеро, которое теперь стало купелью.
Но скоро православно-монархический угар у споровцев прошел, им захотелось спуститься с идеологических небес на землю экономики, и тут как раз вылезли недобитые кулацкие отродья: Орест Соснищев, Колька Чубатов, Терентий Байдаркин да их подпевалы. Они назывались подпевалами, потому что кулаки, когда пьяные, любили петь народную песню «Ой, Дуня!», а подпевалы с ними задарма пили и подпевали, кто басом, кто тенором, а кто фальцетом.
Стали народу объяснять, что он, народ, живет плохо, потому что все общее. А если все будет частное, у каждого свое, то каждый будет о нем заботиться, и в целом народ будет жить гораздо лучше. Это казалось весьма логичным, но народ не сразу пошел ломать замки амбаров. Потому что вроде и так неплохо жилось милостью Господней: и утки хватало, и рыба не переводилась.
Стали народу объяснять, что он, народ, живет плохо, потому что все общее. А если все будет частное, у каждого свое, то каждый будет о нем заботиться, и в целом народ будет жить гораздо лучше. Это казалось весьма логичным, но народ не сразу пошел ломать замки амбаров. Потому что вроде и так неплохо жилось милостью Господней: и утки хватало, и рыба не переводилась.
Тогда Соснищев поднял крик, что председатель сельсовета Миха Лапоть позволяет себе привилегии: давеча на служебной плоскодонке жену катал по озеру, кувшинки срывал и пел романтически на гитаре. И народ взыграл.
Раньше в Спорово была артель. Охотничье-рыболовецкий колхоз «Сполохи Коммунизма». В действительности каждый мужик сам себе промышлял. Но были общие сторожки в лесу, коптильни у озера и разный простой инвентарь. А что до самого леса или озера, так это вообще было всегда ничье. Или, как старики говорили, Богово.
Но вот кулацкая партия объявила обобществление недействительным и стала имущество распределять. Байдаркин сам стоял у артельной сарайки, которой дверь споровцы назло Михе Лаптю снесли, и раздавал колхозное имущество: кому лопату или вилы, кому багор или оселок.
А поутру на сторожках и коптильнях висели новые замки. И предупреждения: «Ни втаргатся! Часная собсвинасть!» Народ пошел было бузить, но Чубатов с Байдаркиным объяснили, что коптильни со сторожками теперь ихние по полному праву, вот и ведомость с цифрами: три на пять, да один на двянадцать, семь держим в уме, четыре отнимаем — все справедливо поделено, законно. И вроде правда так. Вот и Орест Соснищев согласно головой кивает, как китайский болван.
Народ успокоился.
И уже не удивился, когда через неделю озеро и лес были поделены в собственность кулакам и их подпевалам и кругом натыканы таблички. Все, что добыто с озера и земли, считалось теперь частным имуществом владельца ресурса. А обосновали Байдаркин с Чубатовым так, что лесу с озером тоже нужен крепкий хозяин, который назначит умных приказчиков, чтобы имуществом правильно управлять.
И тоже поверили.
Хотя деревенский дурак Соломон Королицый глазами хлопал и, слюну пуская, медленно рёк, что не может быть у леса приказчика, а то попробуй ягоде прикажи расти быстрее или грибу не прятаться! И озером никак нельзя управлять, это же не плоскодонка! Опять все перепутали! И не может никто болотом владеть, болото одеть, болото скушать. А вот болото, оно может, если что, любого владетеля заглотить…
Королицего сочли подстрекателем к классовой вражде и на всякий случай закрыли в погреб.
Помимо владения угодьями и причитающейся мзды, кулаки, которые теперь именовали себя не иначе как «споровские деловые круги» и «крупные рыбоохотозаводчики», хотели, чтобы им обязательно кто-то прислуживал и работал на них. Жен было им уже маловато, да и неоригинально это: на каждого простого споровского мужика дома работала его жена. И сами жены крупных кругов, собираясь у самовара, теперь подолгу беседовали о том, что вот как трудно нынче найти хорошую прислугу.
Споровцы в прислугу идти не хотели. Тогда заводчики сделали своим слугой пленного итальянца. Одели его во фрак, как официанта, и сказали ему, чтобы стоял с полотенцем на руке и всячески прислуживал за столом. А поскольку господ было трое, а итальянец один, кулакам приходилось обедать по очереди.
Все это время коммунисты были в оппозиции. Миха Лапоть разочаровался в политике и окончательно погрузился в личную жизнь со своей молодой и красивой супругой. Но ячейка продолжала свою работу. Коммунисты вырыли из канавы книгу Маркса и стали ее читать. Бумага была сильно попорчена, однако «Критику Готской программы» на три четверти можно было разобрать. Маркс убедительно доказывал, что готы были не правы. А самым революционным классом является угнетенный пролетариат, среди которого надо проводить разъяснительную работу.
Последователи антигота-Маркса научно исследовали споровское общество и решили проводить разъяснительную работу среди итальянского летчика, баяниста и официанта, потому что он был самым угнетенным пролетариатом во всей деревне. Агитация была нелегким занятием, так как итальянец все еще очень плохо понимал по-русски. А споровские метания и вовсе загнали его в тупик. Но он честно старался понять, чего хотят от него эти странные люди?
А когда понял, то весело рассмеялся и сказал: «Всего-то? Уно моменто, мейн плезир, камарада кабальеро!» И в тот же день устроил пролетарскую революцию. У Соснищева на обед были щи, так итальянец опрокинул ему на голову горшок со щами. У Чубатова на обед была уха, бунтарь надел кулаку на голову котелок с ухой. А у Байдаркина на обед была горячая каша, и наш герой свалил ему на лысину всю кастрюлю.
Тогда прозревший народ аннулировал замки и таблички. Лес и озеро снова стали ничьи. Споровцы радостно отметили свое освобождение от оков капиталистической экономики: пели хором матерные песни, плясали прямо в церкви, перед иконами, заставляя батюшку махать кадилом в такт, дурака Соломона Королицего выпустили из погреба, а итальянца объявили гегемоном и вернули ему баян.
Потом оказалось, что прежние увлечения и разногласия жителей деревни Спорово были детскими играми по сравнению с новой бедой. На смену отвергнутому и разрушенному в ходе пролетарской революции промысловому капитализму пришел гораздо более хитрый и коварный финансовый капитализм, густо замешанный на самом беспардонном коллаборационизме. И проводником нового порядка стал бывший бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федька Овинов.
В самом начале войны Федька скрысил артельную кассу. Он как раз должен был отвезти деньги в Березовский райкоопсоюз. И даже приехал в райцентр, где остановился у своего кума. Но как услышал канонаду и бомбежки, так деньги сдавать передумал. Вернулся в Спорово с кассой, хотя артельщикам сказал, что все сдал. И вот он сидел на сумке с мятыми рублями и трешками и поначалу не знал, что с этим богатством будет делать. Думал, скорее всего, новые власти и деньги советские отменят. А вдруг нет?
Вскоре после установления оккупационного режима Федька узнал от своего березовского кума, что, как это ни удивительно, немцы советские рубли не отменяют, а признают в качестве законного платежного средства. И даже конвертируют в собственную валюту. Вернее, в специальную валюту, установленную для оккупированных территорий.
Такой валютой для всех завоеванных земель стала «оккупационная марка». Правильно она называлась: Reihkreditkassenscheine, билет имперской кредитной кассы, сокращенно RKKS. Один RKKS равнялся (теоретически) одной рейхсмарке, то есть настоящей немецкой марке. Обменный курс был установлен в соотношении один RKKS за десять советских рублей. Это был грабительский курс, так как покупательная способность одной немецкой марки до начала войны соответствовала покупательной способности двух советских рублей. То есть курс оккупационной марки был завышен минимум в пять раз.
В этом и была причина такой странной лояльности немецких властей к валюте захваченных территорий. Помимо прямых реквизиций и просто грабежей оккупанты осуществляли и «закупки» необходимого для армии провианта и прочего у местного населения. Ведь иногда купить легче, чем отобрать: продавец сам принесет к тебе свои надежно припрятанные запасы. А «специальный» курс валют гарантировал, что такая закупка по затратам не менее, а то и более эффективна, чем силовые реквизиционные операции.
Во внешней политике любого государства война, торговля и обмен валют всегда настолько тесно связаны, что порой бывает трудно понять, где заканчивается война и начинается торговля, а где игра на курсовой разнице превращается в открытый грабеж. Для капиталистического общества смысл и войны, и торговли, и обмена валют един — обогащение. Способ, который оно выбирает в каждом конкретном случае, зависит от соотношения сил и сравнения сопутствующих затрат и нормы прибыли.
Все это отлично знал бухгалтер артели «Сполохи Коммунизма» Федор Овинов, который, в отличие от споровских коммунистов, читал не только «Критику Готской программы», но и весь «Капитал» Карла Маркса. Книга в свое время вдохновила его, но не на разрушение власти капитала на земле, а на приобретение оного капитала в личную собственность.
В распоряжении Федьки уже находилась значительная сумма присвоенных им под шумок войны артельных денег. И Федька решил умножить капитал путем игры на курсах валюты. Для осуществления своей затеи Овинов прибег к финансированию торговых операций с захватчиками. Для чего ему пригодились бывшие кулацкие подпевалы, после революции итальянца оставшиеся ни с чем.
Федька ссужал торговцев рублями из ворованной кассы. Те закупали у споровских добытчиков рыбу, птицу, прочий продукт — за обычную кооперативно-заготовительную цену, к которой охотники и рыболовы привыкли за годы советской власти. Надо понимать, что цена эта, установленная советским государством, была заниженной. Далее торговцы сдавали товар интендантам немецких войск и получали оплату оккупационными марками. Цена в марках, установленная немцами, была также ниже рыночной. Но обменяв в тот же день в имперской кредитной кассе вырученные RKKS обратно на рубли по курсу один к десяти коммерсанты получали огромный барыш! Значительную часть прибыли забирал себе Овинов в виде процентов за пользование кредитом, причем по его требованию половину выручки торговцы должны были сдавать обратно свободно конвертируемой валютой — RKKS.