– Уймись! – грозно приказал Асад. – Твое высокомерие сейчас неуместно.
– Возможно, – рассмеялся Сакр-аль-Бар, – оно столь же неуместно, как и мой здравый смысл. Пусть так. И коль скоро ты не желаешь расстаться с частью своей души, мне придется говорить при ней. Ты позволишь мне сесть? – И чтобы не получить отказ, он тут же уселся рядом с пашой, скрестив ноги. – Господин мой, между нами появилась трещина. А ведь мы с тобой должны быть едины во славу ислама.
– Это твоих рук дело, Сакр-аль-Бар, – прозвучал угрюмый ответ. – Тебе и исправлять его.
– Поэтому я и хочу, чтобы ты выслушал меня. Причина нашего разлада вон там. – Корсар через плечо показал пальцем на каюту. – Если мы устраним причину, то следствие исчезнет само собой и между нами вновь наступит мир.
Он прекрасно понимал, что былые отношения с Асадом уже не восстановить, что, выказав неповиновение, он бесповоротно погубил себя, что, однажды изведав страх и увидев, что у противника достанет смелости противиться его воле, Асад сделает все, чтобы обезопасить себя на будущее. Возвращение в Алжир было равносильно смерти. Оставался только один путь к спасению – немедленно поднять на судне мятеж и все поставить на карту. Он знал, что именно этого боялся Асад. Итак, он составил свой план, с полным основанием полагая, что, если предложить паше перемирие, тот сделает вид, будто принимает его, и тем самым избежит опасности, отложив возможность отомстить обидчику до возвращения в Алжир.
Асад молча наблюдал за корсаром.
– Как же устранить причину? – наконец спросил он. – Не собираешься ли ты отказаться от этой женщины и, разведясь с ней, искупить грех нечестивой женитьбы?
– Развод ничего не изменит, – ответил Сакр-аль-Бар. – Поразмысли, о Асад, над тем, в чем состоит твой долг перед истинной верой. Не забудь, что от нашего единства зависит слава ислама. И не грешно ли позволять каким-то пустякам омрачать это единство? О нет! Я предлагаю тебе не только разрешить, но и помочь мне осуществить план, в котором я откровенно признался. Выйдем на рассвете или прямо сейчас в море, дойдем до берегов Франции и высадим ее там. Так мы избавимся от женщины, чье присутствие губительно для наших добрых отношений. Времени у нас хватит. Потом здесь или в каком-нибудь другом месте подстережем «испанца», захватим его груз и вернемся в Алжир, забыв про досадное недоразумение и оставив позади тучу, затмившую сияние нашей дружбы. Соглашайся, о Асад, и да воссияет слава пророка!
Приманка была брошена так искусно, что ни Асад, ни Марзак ничего не заподозрили. В обмен на жизнь и свободу франкской невольницы Сакр-аль-Бар, словно не подозревая об этом, предлагал собственную жизнь, представлявшую после всего случившегося немалую опасность для Асада ад-Дина. Соблазн был слишком велик. Паша задумался. Благоразумие подсказывало ему принять предложение корсара, сделать вид, будто он готов залатать образовавшуюся в их отношениях брешь, возвратиться в Алжир и там спокойно приказать задушить опасного соперника. Ничего надежнее нельзя было и придумать. Падение человека, способного из преданного и послушного кайи превратиться в грозного узурпатора, было неизбежно.
Сакр-аль-Бар внимательно следил за пашой. Затем он перевел взгляд на бледное лицо Марзака, по виду которого догадался, что тому не терпится услышать согласие отца. Но Асад медлил. Марзак не удержался и прервал молчание.
– Его слова исполнены мудрости, – коварно заметил он, как бы поддерживая корсара. – Слава ислама превыше всего! Позволь ему поступить по его желанию и отпусти франкскую невольницу. Тогда между нами и Сакр-аль-Баром вновь наступит мир!
По тону молодого человека чувствовалось, что он вкладывал в свои слова скрытый смысл и надеялся на сообразительность отца. Паша понял, что Марзак обо всем догадался, и его желание принять предложение корсара еще более окрепло. Однако голос рассудка боролся в нем с соблазном, заявлявшим о себе не менее властно. Перед воспламененным взором паши возникло видение высокой, стройной девушки с мягко очерченной грудью; оно манило и притягивало его. Два противоположных желания раздирали Асада. С одной стороны, отказ от прекрасной чужестранки обеспечивал ему возможность отомстить Сакр-аль-Бару и устранить наглого мятежника. С другой – уступка страсти чревата мятежом на борту, необходимостью принять бой, а возможно, и проиграть его. Ни один здравомыслящий паша не стал бы так рисковать. Но Асад не был таковым с той минуты, когда его взгляд вновь упал на Розамунду, и голос страсти заставил умолкнуть голос рассудка.
Асад подался вперед и испытующе заглянул в глаза Сакр-аль-Бара:
– Если она не нужна тебе, почему ты не уступил ее и обманул меня? – Голос паши дрожал от едва сдерживаемого гнева. – Пока я считал, что ты не кривишь душой и действительно взял эту девушку в жены, я уважал ваши брачные узы, как подобает мусульманину. Но коль скоро выяснилось, что это всего-навсего хитрость, к которой ты прибегнул, чтобы нарушить мои планы, глумление надо мной и издевательство над священным законом пророка, то я, пред кем свершился этот кощунственный брак, объявляю его недействительным. Тебе нет необходимости разводиться с этой женщиной: она уже не твоя. Она может принадлежать любому мусульманину, который захочет взять ее.
Сакр-аль-Бар угрожающе рассмеялся.
– Такой мусульманин, – заявил он, – окажется ближе к острию моей сабли, чем к раю Мухаммеда. – И, словно в подтверждение своих слов, он встал.
Паша с поразительной для его возраста живостью вскочил одновременно с корсаром.
– Ты смеешь угрожать? – вскричал он, сверкая глазами.
– Угрожать? – усмехнулся Сакр-аль-Бар. – О нет! Я пророчествую.
С этими словами он повернулся к Асаду спиной, спустился с юта и пошел на шкафут. Он понимал, что дальнейшие препирательства бесполезны и самым разумным будет немедленно уйти и подождать, пока его угроза не произведет на пашу нужное действие.
Дрожа от ярости, паша смотрел вслед корсару. Он едва не велел ему вернуться, но сдержался из опасения, как бы Сакр-аль-Бар на глазах у всех не выказал неповиновения и тем самым не нанес удар его непререкаемому авторитету. Асад знал, что приказ имеет смысл лишь тогда, когда ты уверен в повиновении или располагаешь возможностью добиться такового. В противном случае он может вызвать обратный результат, а власть, которой хоть однажды не повиновались, уже не власть.
Видя колебания отца, Марзак схватил старика за руку и стал горячо убеждать его уступить Сакр-аль-Бару.
– Это верный способ, – говорил он. – Неужели белолицая дочь погибели стоит того, чтобы ради нее рисковать? Заклинаю тебя шайтаном, избавимся от нее! Высадим ее на берег. Так мы купим мир с Сакр-аль-Баром, а чтобы он не вздумал нарушить его, ты прикажешь удушить изменника, когда вернемся в Алжир. Это надежный, самый надежный способ избавиться от него!
Асад посмотрел на красивое, взволнованное лицо сына. Поколебавшись, он пустился в свои привычные разглагольствования:
– Разве я трус, чтобы из всех способов выбирать самый надежный? Твои советы достойны труса!
Надменный тон паши мгновенно охладил пыл молодого человека.
– Я страшусь только за тебя, отец мой, – оправдывался возмущенный Марзак. – Думаю, нам небезопасно ложиться спать. Не поднял бы он ночью мятеж.
– Не бойся, – успокоил его Асад. – Я уже отдал приказ установить наблюдение. Мои офицеры надежны. Бискайн отправился на бак[81] разведать настроение команды. Скоро мы будем точно знать, на что нам рассчитывать.
– На твоем месте я бы не стал рисковать и принял решительные меры, чтобы не допустить мятежа. Я бы согласился на его требования, а потом бы разделался с ним.
– Отказаться от франкской жемчужины! – Асад покачал головой. – Нет, нет! Она – сад, который расцветает для меня благоуханными розами. С ней я вновь вкушу сладчайшего канзарского шербета, и она возблагодарит меня за то, что я открыл перед нею двери рая. Отказаться от этой дивной газели?
Предвкушая грядущее блаженство, Асад тихо рассмеялся. Марзак подумал о Фензиле и нахмурился.
– Она не мусульманка, – сурово напомнил он отцу, – и тебе самим пророком запрещено брать ее в жены. Или на это ты так же закроешь глаза, как и на грозящую тебе опасность? – Марзак ненадолго замолк и затем продолжал с откровенным презрением: – Она прошла по улицам Алжира с незакрытым лицом; на базаре на нее глазел всякий сброд; ее хваленые прелести были осквернены похотливыми взглядами еврея, турка и мавра; галерные рабы и негры любовались ее красотой, один из твоих капитанов ввел ее в свой гарем… – Он рассмеялся. – Клянусь Аллахом! Видно, я плохо знаю тебя, отец мой! И это та женщина, которую ты хочешь приблизить к себе? Женщина, ради обладания которой ты готов рисковать жизнью, а возможно, и властью!
Слушая Марзака, паша сжимал кулаки, пока ногти не вонзились в ладони. Каждое слово сына было подобно удару плети по обнаженной душе Асада. Он понимал, что ему нечего возразить, и едва ли не впервые в жизни чувствовал себя пристыженным и униженным. Тем не менее упреки не охладили безумную страсть Асада и не заставили его отступить от принятого решения. Прежде чем он успел ответить, на трапе выросла высокая воинственная фигура Бискайна.
Слушая Марзака, паша сжимал кулаки, пока ногти не вонзились в ладони. Каждое слово сына было подобно удару плети по обнаженной душе Асада. Он понимал, что ему нечего возразить, и едва ли не впервые в жизни чувствовал себя пристыженным и униженным. Тем не менее упреки не охладили безумную страсть Асада и не заставили его отступить от принятого решения. Прежде чем он успел ответить, на трапе выросла высокая воинственная фигура Бискайна.
– Ну что? – нетерпеливо спросил его Асад, радуясь возможности сменить тему.
Бискайн потупился, что весьма красноречиво свидетельствовало о характере принесенных им вестей.
– Ты поручил мне трудную задачу, – ответил он. – Я сделал все, что мог, но не сумел выяснить ничего определенного. Одно я знаю наверняка, господин мой: Сакр-аль-Бар поступит весьма безрассудно, если решится поднять против тебя оружие. По крайней мере, таков мой вывод из того, что я видел.
– И это все? – спросил Асад. – А если я сам выступлю против него и попробую одним ударом разрубить этот узел?
Бискайн не спешил с ответом.
– Надо думать, Аллах соблаговолит послать тебе победу, – наконец ответил он.
Паша понимал, что слова Бискайна продиктованы уважением, и отнюдь не обманывался в их истинном смысле.
– Но с твоей стороны, – добавил Бискайн, – первый шаг был бы так же безрассуден, как и с его.
– Я вижу, – проговорил Асад, – силы соотносятся так, что ни ему, ни мне не следует испытывать судьбу.
– Ты сказал.
– Значит, теперь тебе ясно, как надо действовать! – обрадовался Марзак, воспользовавшись удобным случаем возобновить уговоры. – Прими его условия и…
– Всему свое время, – нетерпеливо перебил его Асад. – Каждый час расписан в Книге судеб. Я подумаю.
Прохаживаясь по шкафуту, Сакр-аль-Бар внимательно слушал Виджителло, чьи слова мало чем отличались от слов Бискайна, обращенных к паше.
– Не берусь судить, – говорил итальянец, – но я почти уверен, что ни тебе, ни Асаду не следует делать первый шаг. Это было бы одинаково опрометчиво.
– Ты хочешь сказать, что наши силы равны?
– Боюсь, численный перевес будет в пользу Асада. Ни один по-настоящему благочестивый мусульманин не выступит против паши – представителя Врат Совершенства. Сама религия обязывает их хранить ему верность. Хотя… они привыкли повиноваться каждому твоему слову, так что со стороны Асада было бы неосторожно подвергать их такому испытанию.
– Да, это убедительный довод, – согласился Сакр-аль-Бар. – Я так и думал.
На этом он расстался с Виджителло и в глубокой задумчивости медленно возвратился на ют. Он надеялся – и то была последняя надежда, – что Асад все же примет его предложение. Ради этого он готов был пожертвовать жизнью, так как знал, какую цену впоследствии спросит с него паша за унижение. Но он не мог снова начать разговор и тем самым выдать свои опасения. Оставалось набраться терпения и ждать. Если Асад будет упорствовать и боязнь мятежа не заставит его отступить, то исчезнет последняя возможность спасти Розамунду. Мятеж был бы слишком отчаянным шагом, и Сакр-аль-Бар не отваживался на него. Шансов на победу почти нет, зато поражение отнимет последнюю надежду. Чтобы и дальше пользоваться неприкосновенностью, необходима взаимная уверенность в том, что ни одна из сторон первой не призовет своих людей к оружию. Кроме того, Асад может в любую минуту отдать приказ возвращаться в Берберию. Итак, действовать надо до того, как они нападут на «испанца». Сакр-аль-Бар питал слабую надежду, что в сражении – если, конечно, испанцы примут его – может представиться случай выбраться из тупика.
Сакр-аль-Бар в буквальном смысле слова шел по лезвию меча.
Корсар провел ночь под звездами, лежа на голых досках у входа в каюту. Таким образом, он даже во сне охранял ее. Его самого оберегали верные нубийцы, по-прежнему стоявшие на страже. Он проснулся, когда на востоке забрезжил рассвет, и, бесшумно отпустив утомленных рабов, остался один. Под навесом у правого фальшборта спали паша и его сын; неподалеку от них храпел Бискайн.
Глава 19 Мятежники
Утром, когда на борту галеаса началось вялое, неторопливое движение, какое можно наблюдать в часы, когда команда томится ожиданием и вынужденным бездействием, Сакр-аль-Бар отправился к Розамунде.
Он нашел ее отдохнувшей и посвежевшей и поспешил сообщить, что все идет хорошо, стремясь вселить в нее надежду, которой сам отнюдь не испытывал. В оказанном корсару приеме не было знаков дружеского расположения, но не было и враждебности. Когда он еще раз сказал о своем намерении во что бы то ни стало спасти ее, Розамунда не испытала благодарности, ибо видела в этом далеко не полное возмещение за перенесенное ею. Однако теперь она держалась без вчерашнего презрительного равнодушия.
Несколько часов спустя Сакр-аль-Бар снова зашел в каюту. Был полдень, и нубийцы стояли на посту. На этот раз новостей у него не было, кроме той, что дозорный с вершины холма заметил судно, которое приближалось к острову с запада, подгоняемое легким бризом. Но испанский корабль пока не появился. Сакр-аль-Бар признался, что Асад отверг предложение высадить ее на побережье Франции, и, заметив в глазах Розамунды тревогу, постарался уверить ее, что он начеку и не упустит случая, что выход обязательно найдется.
– А если случая не представится? – спросила Розамунда.
– Тогда я создам его, – беззаботно ответил он. – Я так часто этим занимался, что было бы странно, если бы мне не удалось чего-нибудь придумать в самый важный момент своей жизни.
Упомянув про свою жизнь, Сакр-аль-Бар нечаянно дал Розамунде повод, которым она не преминула воспользоваться.
– А как вам удалось стать тем, кем вы стали? – спросила она и, боясь, что ее вопрос будет истолкован превратно, поспешила уточнить: – Я хочу спросить, как вам удалось стать предводителем корсаров?
– Это долгая история, – сказал Сакр-аль-Бар, с грустью глядя в ее глаза. – Она утомит вас.
– О нет. – Розамунда покачала головой. – Вы не утомите меня. Возможно, мне не представится другого случая познакомиться с ней.
– Вы желаете познакомиться с моей историей, чтобы вынести свой приговор?
– Быть может.
Сакр-аль-Бар, опустив голову, в волнении прошелся по каюте. Надо ли говорить, как жаждал он исполнить желание Розамунды! Ведь если поговорка: все узнать – значит все простить – не лжет, то в отношении Оливера Тресиллиана она должна быть вдвойне справедлива.
Расхаживая по каюте, он поведал Розамунде о своих злоключениях, начиная с того дня, когда его приковали к веслу на испанской галере, и кончая тем часом, когда, находясь на борту испанского судна, захваченного у мыса Спартель, он решил поплыть в Англию и рассчитаться с братом. Он говорил просто, не вдаваясь в излишние подробности, но и не опуская ничего из событий, случайностей и стечений обстоятельств, сделавших из него то, чем он стал. Его рассказ тронул Розамунду, и, как она ни старалась, ей не удалось сдержать слез.
– Итак, – сказал Сакр-аль-Бар, заканчивая свое необычное повествование, – теперь вы знаете, какие силы играли мною. Другой, быть может, восстал бы и предпочел смерть. У меня же не хватило мужества. Правда, не исключено, что сильнее меня оказалась жажда мщения, желание излить на Лайонела ту жгучую ненависть, в которую превратилась моя былая любовь к нему.
– И ваша любовь ко мне, как вы недавно признались, – дополнила Розамунда.
– Не совсем, – поправил ее Сакр-аль-Бар. – Я ненавидел вас за измену, но более всего за то, что вы, не прочитав, сожгли письмо, посланное мною через Питта. Этим поступком вы внесли лепту в мои бедствия: вы уничтожили единственное доказательство моей невиновности, лишили меня возможности восстановить свои права и доброе имя, обрекли меня до конца жизни следовать по пути, на который я ступил не по своей воле. Но тогда я еще не знал, что мое исчезновение сочли бегством. Поэтому я прощаю вам невольную ошибку, обратившую мою любовь в ненависть и подсказавшую мне безумную мысль увезти вас вместе с Лайонелом.
– Вы хотите сказать, что это не входило в ваши намерения?
– Увезти вас вместе с Лайонелом? Клянусь Богом, я похитил вас именно потому, что вовсе не собирался делать этого. Ведь если бы подобная мысль заранее пришла мне в голову, у меня хватило бы сил отогнать ее. Она внезапно овладела мною в ту минуту, когда я увидел вас рядом с ним, и я не устоял перед искушением. То, что я знаю сейчас, служит мне достаточным наказанием.
– Кажется, я все поняла, – чуть слышно произнесла Розамунда, словно желая хоть немного унять его боль.
Корсар вскинул голову:
– Понять – это уже немало. Это полпути к прощению. Но прежде чем принять прощение, необходимо исправить содеянное.
– Если это возможно.
– Надо сделать так, чтобы это стало возможным! – с жаром ответил Сакр-аль-Бар и тут же замолк, услышав снаружи громкие крики. Он узнал голос Ларока, который, сменив ночного дозорного, на рассвете снова занял наблюдательный пост на вершине холма.