И еще долго размышлялъ Панаевъ, сидя на верандѣ Hotel de France, глядя на сонное море, шагъ за шагомъ медленно надвигавшееся на прибрежный илъ, глядя на рыбаковъ-арабовъ, готовившихъ къ отплытiю свои фелюги съ косыми парусами, слушая чью-то переливистую и тягучую пѣсню. Онъ смотрѣлъ и слушалъ пока сонъ не началъ закрывать его глаза.
На другой день къ нему забѣжалъ юркiй арабъ, Гассанъ Магометъ, въ бѣлой кофтѣ одѣтой поверхъ пестрой жилетки, въ маленькомъ бѣломъ колпакѣ и малиновой гладкой юбкѣ до колѣнъ. Арабъ этотъ устраивалъ ему караванъ до Харара.
— Demain matin toi partir, — объяснилъ ему арабъ на ломаномъ французскомъ языкѣ.
— Moi arranger tour, beaucoup de peine, somalis mechants, moi donner бакшишъ. II faut montrer bagage.
Александръ Николаевичъ показалъ свой небольшой запасъ консервовъ и вина, свои необходимыя дорожныя вещи, и Гассанъ Магометъ успокоился.
Однако, въ Джибути пришлось провозиться съ недѣлю. Нужно было найти слугъ, освѣжить кое-какiе запасы.
Жутко было Панаеву проводить ночи въ пустынѣ, одному бѣлому среди толпы черныхъ дикарей. 14 дней длилось его путешествiе по пескамъ, усѣяннымъ черными камнями, черезъ скалистыя горы. Онъ ходилъ на охоту, билъ антилопъ и маленькихъ козочекъ дигъ-диговъ, стрѣлялъ въ ущельяхъ горъ кабановъ, сторожилъ леопардовъ, а темными ночами, склонившись надъ фонаремъ, онъ изучалъ абиссинскiй языкъ, чтобы днемъ болтать на немъ со своимъ слугою, хорошенькимъ мальчикомъ Фара.
«Конечно, это вздоръ,», говорилъ онъ самъ себѣ, «искать какую-то негритянку въ дебряхъ Африки и думать въ ней найти душу моей Нины. И какъ я найду ее? По разсказамь арабовъ, Хараръ громадный городъ, въ немъ нѣсколько десятковъ тысячъ жителей, масса домовъ, двѣ церкви. Гдѣ я буду искать то, чего никогда не видалъ? Это погоня за призракомъ, исканiе сна, приснившагося пятнадцать лѣтъ тому назадъ, въ минуту сильной нравственной тревоги, въ мучительную минуту жизни! И не безумецъ-ли я! Одно меня утѣшаетъ: благодаря этой погонѣ за сномъ, я попалъ въ удивительную страну, древнѣйшую изъ странъ земного шара, я попалъ въ народъ, пребывающiй на первыхъ ступеняхъ развитiя. Кругомъ пастухи-сомали со стадами овецъ, верблюдовъ и ословъ, кочующiе въ дикихъ горахъ, питаясь молокомъ и рисомъ, одѣваясь въ звѣриныя шкуры и имѣя одно оружiе, копье и щитъ. Я, какъ пророкъ Исаiя, бреду среди ихъ патрiархальныхъ семей, бреду на мулѣ, переходя черезъ безводныя пустыни и горы…»
Но какъ же поразило его, когда на четырнадцатый день, при спускѣ съ высокой горы, покрытой лѣсомъ, Фара указалъ ему на темное круглое пятно среди зеленыхъ и желтыхъ холмовъ и горъ, и сказалъ коротко, но краснорѣчиво — «Хараръ».
Да, это былъ городъ, видѣнный во снѣ. Высокiя горы поднимались кругомъ; онѣ тѣснили темнокоричневые дома, обрывались пропастями, и между ними рядъ зеленыхъ холмовъ, то покрытыхъ изумрудомъ молодой травы, то желтыми полями машиллы, — злака, подобнаго кукурузѣ, то квадратными садами кофе, распланированными еще при царицѣ Савской. И чѣмъ блине подходилъ онъ къ городу, тѣмъ яснѣе сбывался таинственный сонъ. Песчаная широкая дорога сбѣгала внизъ и вилась между стѣнъ, образованныхъ высокими канделябровидными кактусами; маленькiя блестящiя птички порхали надъ ними, временами ручей перерѣзывалъ дорогу, и надъ ручьемъ группа женщинъ въ сѣровато-бѣлыхъ хитонахъ, многочисленными складками упадавшихъ на землю, наполняла большiе каменные кувшины водой. Сѣрые ослики довѣрчиво толпились среди нихъ, ожидая, когда дадутъ имъ напиться, погрузятъ кувшины и съ тягучей пѣсней погонятъ въ городъ. Временами видны были круглыя хижины, построенныя изъ жердей, съ конической крышей и входомъ, занавѣшеннымъ цыновкой; попадались солдаты въ бѣломъ плащѣ, рубашкѣ и штанахъ, съ босыми ногами и французскимъ ружьемъ на плечѣ.
«Не эта-ли деревня?» думалъ Панаевъ, пытливо вглядываясь въ кучки хижинъ, «не эта ли, не она ли?» глядя на встрѣчавшихся полуобнаженныхъ галлассокъ.
А когда почувствовалъ онъ ароматъ этого города, запахъ ладана, старины и цвѣтовъ, когда увидѣлъ четыреугольныя ворота, часового въ бѣлой шамѣ (плащѣ) и дрючокъ съ зеленымъ, желтымъ и краснымъ флагомъ, когда увидѣлъ громадную смоковницу, родъ библейской кущи, въ тѣни которой отдыхало стадо громадныхъ горбатыхъ быковъ, — сердце Панаева наполнилось радостью и волненiемъ, и онъ встряхнулся въ сѣдлѣ, чтобы убѣдиться, что это не новая греза.
Онъ объѣхалъ всѣ восемь воротъ древняго города, и, наконецъ, у тѣхъ, которыя показались ему наиболѣе похожими на его сонъ, онъ установилъ свою палатку и рѣшился отсюда начать поиски. Онъ привезъ съ собой дорогiя ружья, часы и матерiи въ подарокъ правителю древняго города, славному расу Маконену, и добился у него аудiенцiи.
Знаменитый военачальникъ принялъ его, сидя по-турецки, на возвышенiи, накрытомъ дорогими коврами. Кучка солдатъ толпилась у входа; на голыхъ глиняныхъ стѣнахъ висѣли ружья въ углу стояли копья. Лицо раса Маконена было покрыто небольшой жиденькой черной бородой, темные глаза его лукаво смотрѣли. Ему было за сорокъ лѣтъ; курчавые волосы его были густы и вились; ростомъ онъ былъ невеликъ, говорилъ быстро и хитро отвѣчалъ на вопросы. Два переводчика: Русскiй-Маркъ, родомъ абиссинецъ и французъ Iосифъ, ожидали гостя, но Панаевъ заявилъ расу, что онъ говорить по-абиссински.
— Весьма прiятно это слышать, — сказалъ тихо расъ, прикрывая, въ знакъ уваженiя къ гостю, свой ротъ тонкимъ плащемъ, накинутымъ на плечи. — Мы привыкли уважать и любить Русскихъ, и то, что они изучаютъ нашъ языкъ, насъ трогаетъ.
Расъ поблагодарилъ Панаева за подарки, спросилъ, хорошо-ли онъ доѣхалъ, не было-ли безпокойства въ пути, всюду-ли была вода, не усталъ-ли онъ.
Тѣмь временемъ двое слугъ въ полупрозрачныхъ бѣлыхъ шамахъ, съ длинными саблями въ красныхъ кривыхъ ножнахъ, заткнутыхъ за поясъ съ правой стороны, молча внесли два стеклянныхъ стакана, наполненныхъ мутной, ароматичной желтой жидкостью, называемой «тэчемъ», и поставили передъ Панаевымъ на полъ, накрывъ стаканъ шелковымъ платкомъ «отъ дурного глаза».
Расъ пригласилъ Панаева выпить тэча, и онъ хлебнулъ прохладный пьяный напитокъ.
— Ты, конечно, ѣдешь дальше къ негусу-негусти Менелику, въ Энтото? — спросилъ тихимъ голосомъ расъ.
— Нѣтъ, я отправился въ Хараръ искать женщину, — потупясь, также тихо отвѣтилъ Панаевъ.
— Конечно, бѣлую женщину? Женщину московъ, францизъ, инглези или али (итальянку)?
— Нѣтъ, господинъ, я ищу черную женщину.
На неподвижномъ и непроницаемомъ лицѣ раса шевельнулась какая-то жилка, но сейчасъ же оно приняло то же спокойное и суровое выраженiе властелина восточнаго города.
— Она украла что-либо у москова? Я прикажу позвать либечая, и онъ разъищетъ воровку.
— Она украла мое сердце, господинъ. Расъ чуть усмѣхнулся.
— Бѣда твоя не велика сказалъ онъ. — Ищи ее по всему городу и, когда найдешь, приведи ко мнѣ, и если она окажется дѣвушкой, ты женишься на. ней, а если она уже замужемъ, я разведу ее съ мужемъ и отдамъ тебѣ.
Панаевъ наклонилъ голову въ знакъ благодарности расу.
— Ты ее знаешь, видалъ когда-нибудь? — спросилъ расъ.
— Я знаю, что ее зовутъ Аска Марiамъ, знаю, что она родилась пятнадцать лѣтъ тому назадъ въ хижинѣ недалеко отъ воротъ города, а видѣлъ я ее только во снѣ.
Къ удивленiю Панаева, расъ не обратилъ вниманiя на послѣднiя слова его и сказалъ, чуть улыбаясь:
— Немногое ты знаешь, и нелегка твоя задача, Старые люди охотно вѣрятъ вѣщимъ снамъ и придаютъ имъ значенiе. Богъ не разъ указывалъ людямъ пути, по которымъ они должны слѣдовать при помощи видѣнiй сонныхъ, но я первый разъ вижу бѣлаго человѣка, пришедшаго ко мнѣ съ такой просьбой. Иди! сколько могу, я пособлю тебѣ.
Панаевъ вышелъ, а расъ позвалъ градоправителя своего геразмача Банти, сухого и высокаго старика. Онъ явился немедленно и, закрывъ шамою роть, нагнулся передъ расомъ, выслушивая его приказанiе. Мудрый расъ повелѣлъ собрать всѣхъ женщинъ, живущихъ возлѣ городскихъ воротъ, не моложе 15 и не старѣе 17 лѣтъ, носящихъ имя Аска Марiамъ, и призвать ихъ во дворецъ раса для отправленiя съ ними «дурго» къ москову.
V
Долго бродилъ Панаевъ по городу, жадно присматриваясь къ чуждой ему древней культурѣ. Узкiя немощеныя, но сухiя и твердыя, каменистыя улицы шли концентрическими кругами, пересѣченныя по радiусамъ узкими переулками. Голубое, не знающее облаковъ, небо высоко висѣло надъ городомъ; крутыя утесистыя горы обступили холмы, по которымъ вилась городская стѣна. Толпы народа, черные полуголые галлассы съ копьями въ рукахъ, съ лохмотьями сѣрыхъ тряпокъ вокругъ бедеръ сухихъ длинныхъ ногъ торопливо проходили по улицамъ, подгоняя маленькихъ сѣренькихъ осликовъ; арабъ въ пестрыхъ тряпкахъ и цвѣтной чалмѣ, лѣниво правя, усѣвшись бочкомъ на рваномъ сѣдлѣ, проѣзжалъ на верблюдѣ; худые и тонкiе темно-коричневые данакили, съ блуждающими дикими глазами, съ простыми мѣдными браслетами на рукахъ и ногахъ у женщинъ, проходили цѣлыми толпами, еле прикрытые тряпками или бараньими шкурами. Иногда въ этой черной толпѣ, торопливой и суетливой, то везущей на осликахъ сѣно, то съ криками проносящей куръ, яйца или корзинки съ зерномъ, показывался абиссинецъ. Онъ шелъ медленно, наклонивъ курчавую голову, закрывъ подбородокъ снѣжно-бѣлой шамой съ широкой красной полосой по срединѣ, подобный древнимъ римлянамъ или еврейскимъ старѣйшинамъ. Впереди него два ашкера, одѣтыхъ въ шамы попроще, съ ружьями расчищали ему путь среди полуобнаженныхъ людей. Голоса таяли, въ высокомъ небѣ, повсюду слышались мелодичныя восклицанiя погонщиковъ ословъ; пестрая толпа смѣнялась, какъ въ калейдоскопѣ, сверкая тряпками, бусами и голыми тѣлами, то черными, какъ эбеновое дерево, то коричневыми, то желтовато-бѣлыми. Пахло ладаномъ, нечистотами, сохнущими на отвѣсныхъ лучахъ высокаго солнца, пахло растительнымъ масломъ, которымъ намазаны были тѣла, пахло особымъ харарскимъ ароматомъ волшебнаго востока, который волнуетъ нервы и возбуждаетъ умъ.
— Ты ее знаешь, видалъ когда-нибудь? — спросилъ расъ.
— Я знаю, что ее зовутъ Аска Марiамъ, знаю, что она родилась пятнадцать лѣтъ тому назадъ въ хижинѣ недалеко отъ воротъ города, а видѣлъ я ее только во снѣ.
Къ удивленiю Панаева, расъ не обратилъ вниманiя на послѣднiя слова его и сказалъ, чуть улыбаясь:
— Немногое ты знаешь, и нелегка твоя задача, Старые люди охотно вѣрятъ вѣщимъ снамъ и придаютъ имъ значенiе. Богъ не разъ указывалъ людямъ пути, по которымъ они должны слѣдовать при помощи видѣнiй сонныхъ, но я первый разъ вижу бѣлаго человѣка, пришедшаго ко мнѣ съ такой просьбой. Иди! сколько могу, я пособлю тебѣ.
Панаевъ вышелъ, а расъ позвалъ градоправителя своего геразмача Банти, сухого и высокаго старика. Онъ явился немедленно и, закрывъ шамою роть, нагнулся передъ расомъ, выслушивая его приказанiе. Мудрый расъ повелѣлъ собрать всѣхъ женщинъ, живущихъ возлѣ городскихъ воротъ, не моложе 15 и не старѣе 17 лѣтъ, носящихъ имя Аска Марiамъ, и призвать ихъ во дворецъ раса для отправленiя съ ними «дурго» къ москову.
V
Долго бродилъ Панаевъ по городу, жадно присматриваясь къ чуждой ему древней культурѣ. Узкiя немощеныя, но сухiя и твердыя, каменистыя улицы шли концентрическими кругами, пересѣченныя по радiусамъ узкими переулками. Голубое, не знающее облаковъ, небо высоко висѣло надъ городомъ; крутыя утесистыя горы обступили холмы, по которымъ вилась городская стѣна. Толпы народа, черные полуголые галлассы съ копьями въ рукахъ, съ лохмотьями сѣрыхъ тряпокъ вокругъ бедеръ сухихъ длинныхъ ногъ торопливо проходили по улицамъ, подгоняя маленькихъ сѣренькихъ осликовъ; арабъ въ пестрыхъ тряпкахъ и цвѣтной чалмѣ, лѣниво правя, усѣвшись бочкомъ на рваномъ сѣдлѣ, проѣзжалъ на верблюдѣ; худые и тонкiе темно-коричневые данакили, съ блуждающими дикими глазами, съ простыми мѣдными браслетами на рукахъ и ногахъ у женщинъ, проходили цѣлыми толпами, еле прикрытые тряпками или бараньими шкурами. Иногда въ этой черной толпѣ, торопливой и суетливой, то везущей на осликахъ сѣно, то съ криками проносящей куръ, яйца или корзинки съ зерномъ, показывался абиссинецъ. Онъ шелъ медленно, наклонивъ курчавую голову, закрывъ подбородокъ снѣжно-бѣлой шамой съ широкой красной полосой по срединѣ, подобный древнимъ римлянамъ или еврейскимъ старѣйшинамъ. Впереди него два ашкера, одѣтыхъ въ шамы попроще, съ ружьями расчищали ему путь среди полуобнаженныхъ людей. Голоса таяли, въ высокомъ небѣ, повсюду слышались мелодичныя восклицанiя погонщиковъ ословъ; пестрая толпа смѣнялась, какъ въ калейдоскопѣ, сверкая тряпками, бусами и голыми тѣлами, то черными, какъ эбеновое дерево, то коричневыми, то желтовато-бѣлыми. Пахло ладаномъ, нечистотами, сохнущими на отвѣсныхъ лучахъ высокаго солнца, пахло растительнымъ масломъ, которымъ намазаны были тѣла, пахло особымъ харарскимъ ароматомъ волшебнаго востока, который волнуетъ нервы и возбуждаетъ умъ.
Панаевъ вышелъ на площадь, гдѣ стояли ворота, увѣшанныя черными изсохшими слоновыми хоботами и хвостами, съ двумя лежащими бѣлыми глиняными львами по краямъ, такими мирными львами, будто сейчасъ убѣжали они изъ кондитерской, гдѣ были изваяны изъ сахара съ мукой. Напротивъ былъ бѣлый круглый храмъ съ конической крышей, покрытой бѣлой жестью, съ семью ступенями, ведущими на паперть; рядомъ съ храмомъ, въ кафе грека Саркиза, за маленькими круглыми столиками сидѣли бѣлые и полубѣлые люди и пили кофе изъ маленькихъ чашечекъ, закусывая горячимъ бѣлымъ хлѣбомъ. Отъ кофейни, внизъ подъ гору, шла мощеная громадными известковыми плитами улица, вся состоящая изъ маленькихъ индiйскихъ, арабскихъ и абиссинскихъ лавочекъ. Тутъ торговали и бѣлой матерiей, и готовыми шамами, и цвѣтными шелками, и бусами, и амулетами, и зеркалами, и консервами, и виномъ. Улица упиралась въ площадь, обставленную двухъ-этажными темными домами и имѣвшую форму трапецiи. На площади былъ рынокъ. Толпа харарскихъ женщинъ въ лиловыхъ платкахъ на головахъ, въ черныхъ юбкахъ и плащахъ, перемѣшавшись съ полуголыми черными галлассками, выставлявшими на солнце красивую мускулатуру торса, сидѣла надъ маленькими корзиночками, плетеными изъ соломы, и торговала мукой, ладаномъ, бананами, крупными желтыми и ароматными зернами дурры, или машиллы, кофеемъ, тонкими хлѣбными лепешками, называемыми «инжирой», и маленькими зелеными лимончиками.
Панаевъ всматривался въ ихъ черныя лица съ выпуклыми губами, вздернутыми носами и коричневыми глазами, сидящими въ темномъ бѣлкѣ. «Не эта-ли, не эта-ли?» — задавалъ онъ мысленно себѣ вопросы, вглядываясь въ эти лица, но нѣжный кроткiй образъ Нины не укладывался въ эти обезьяноподобныя скуластыя, курчавыя морды.
Долго-долго бродилъ онъ по городу, смотря въ коричневыя лица и миндалевидные глаза абиссинокъ, въ томные глаза армянокъ и арабокъ и ища хоть отдаленнаго сходства. Онъ прислушивался внутри себя, ожидая какого-нибудь сердечнаго толчка, таинственнаго голоса. Онъ бродилъ безъ цѣли, надѣясь, что магнетизмъ судьбы выведетъ его на истинную дорогу. Но ничего не случилось. Онъ пилъ кофе у Саркиза, познакомился съ двумя французами, торговавшими здѣсь абсентомъ, и кончилъ свои похожденiя по Харару тѣмъ, что усталый и измученный подошелъ къ воротамъ города.
Вечерѣло. Солнце свѣтило еще такъ же ярко, но тѣни стали длиннѣе, и отъ горъ потянуло прохладой. Неуловимый запахъ цвѣтовъ принесся съ этой прохладой и смѣшался съ восточнымъ ароматомъ Харара. Въ высокихъ воротахъ толпились люди и ослы, возвращавшiеся съ базара. Солдаты раса Маконена въ бѣлыхъ шамахъ, съ ружьями Гра на ремнѣ, накинутомъ на плечо, пытливо осматривали караваны осликовъ и корзины, привязанныя къ спинамъ женщинъ. По пыльной желтой дорогѣ шли большiе рогатые быки; они столкнулись въ воротахъ съ осликами, и послѣднiе остановились, развѣсивъ длинныя уши.
Толпа задержалась. — Мынну, мынну! кричали солдаты, — але, але, оля-ле, — подбодряли галласски ословъ: тонкая жердь погонщика искусно направила передового осла, и все стадо зарысило по пыльной дорогѣ.
Панаевъ дошелъ до своей палатки и здѣсь увидѣлъ процессiю изъ двѣнадцати женщинъ, ожидавшихъ его прихода. Непонятная тревога охватила его сердце.
— Что такое? — спросилъ онъ у Фары.
— Дурго, — коротко отвѣтилъ абиссинецъ.
Панаевъ зналъ, что въ Абиссинiи есть обычай приносить путешественникамъ все необходимое для пропитанiя ихъ, ихъ слугъ и животныхъ — древнiй обычай, идущiй съ первыхъ вѣковъ христiанства. Это поднесенiе носитъ наименованiе «дурго».
«Шумъ», или офицеръ раса Маконена подошелъ къ Панаеву и сказалъ что расъ счастливъ видѣть «москова» въ своемъ городѣ и, какъ знакъ своего къ нему вниманiя, присылаетъ «немножко на первый разъ». Окончивъ рѣчь, онъ откинулъ уголъ шамы, которой прикрывалъ ротъ, и театральнымъ жестомъ предложилъ несущимъ дурго подойти. Два ашкера подвели четырехъ молодыхъ бѣлыхъ, съ черными головами и длинными курдюками барашковъ; за ними стали подходить женщины. Это были галласски, почти дѣвочки, миловидныя своей юностью, въ сѣровато-бѣлыхъ хитонахъ, съ корзинами, накрытыми краснымъ полотномъ, на головахъ. Полотно это свѣшивалось длинными концами на лобъ и на плечи дѣвушекъ и придавало имъ оригинальный древнiй видъ. Фара съ другими слугами быстро принялъ «дурго», а Панаевъ вглядывался въ лица дѣвушекъ. Одна между ними поразила его. Она не была красивѣе другихъ: такая же черная, немного скуластая, невысокая и курчавая. Но у ней были совершенно бѣлые бѣлки и голубые глаза. Словно другой, бѣлый, а не черный человѣкъ смотрѣлъ на него.
Панаевъ подошелъ къ ней и спросилъ, какъ ее зовутъ. Дѣвушка потупилась и ничего не отвѣтила. Панаевъ повторилъ свой вопросъ. Она сконфуженно улыбнулась. Одинъ изъ солдатъ раса, приведшихъ барановъ, ободрилъ ее грубымъ словомъ.
— Аска-Марiамъ, — чуть слышно произнесла дѣвушка, и видно было сквозь темную кожу, какъ лицо ея покраснѣло.
Панаевъ еще разъ окинулъ всю группу галлассокъ, собиравшихъ свои корзины. Положительно, эта дѣвушка выдѣлялась среди подругъ.
— А гдѣ ты живешь?
— Здѣсь, и она протянула руку къ недалекой деревушкѣ.
Панаевъ взглянулъ по направленiю протянутой руки и вдругъ пошатнулся и чуть не упалъ. Таинственный сонъ сбывался наяву. Солнце зашло за высокiя горы, и сейчасъ-же, съ промежутков въ пять-шесть минутъ загорѣлись по небу блестящiя звѣзды. Полная серебристая луна выплыла на прозрачный голубой небосводъ; столовая гора Джерсо заискрилась, словно окаймленная полосой сверкающего металла, заблестѣлъ куполъ харарскаго храма, потянулись рѣзкiя лунныя тѣни отъ воротъ, отъ людей и палатокъ; рѣзко выдвинулись канделябровидные кактусы огорожи и круглыя хижины съ коническими крышами, пахнуло кофейнымъ цвѣтомъ, миртомъ и олеандромъ, — волшебный пейзажъ развернулся передъ очарованнымъ Панаевымъ. И, какъ бы въ довершенiе картинности, внизу на дорогѣ зазвучалъ знакомый мотивъ абиссинской фантазiи, затопали и запрыгали черные люди, сверкая копьями и размахивая бѣлыми плащами.