И куда столько? Она же немного ест, хотя и любит повкуснее. Чего-то неспроста суетится Садиков, ох, неспроста. Не иначе вину какую-то за собой перед ней чувствует. Уж за столько-то лет изучить она его сумела, будь-будь. Мечтал, наверняка мечтал, мерзавец, втихаря это дело с шантажом вытянуть. Из трусливости и гадливости души передумал. А как не выгорит, что тогда?! Сразу под двойным ударом окажется: с одной стороны, жертва, с другой сторона она — Галина. И кто знает, кто из этих двоих страшнее окажется.
Ладно, это все лирика и догадки. Может, Симка просто соскучился, оттого и скачет. Не виделись же давно. У мужа проблемы, у нее соответственно тоже. И такие проблемы, что тошно по утрам просыпаться. Тучи над ее головой и головой ее мужа не то что сгущались, давно уже заволокли все напрочь, и гром громыхал теперь уже без остановки. Если не удастся получить отсрочки по всем платежам, то через неделю она, возможно, очутится на улице, а любезный сердцу супруг — в тюрьме.
Узнай об этом Симка, отвернулся бы от нее, нет?..
Но он не узнает. Информация строго конфиденциальна, до средств массовой информации пока не докатилась, так что у нее есть время на то, чтобы все исправить. И эти его фотографии, кажется, как раз тот самый шанс, та самая соломинка, которую в последний момент протягивает судьба утопающему.
Сима разлил водку по крохотным рюмкам. Пододвинул поближе к Галке тарелку с форелью, нарезанную огромными жирными ломтями. Сам ухватился за копченую куриную ногу.
— Ну, Гал! Давай, за удачу! Чтобы она нас не покидала!
— Ага, чтоб удача не покидала, а друзья, чтоб не кидали! — подхватила она со значением, пригубила рюмку с водкой, пытливо посматривая на Симу.
Точно! Точно думал обойтись без нее! Теперь она в этом уверена. По тому, как сразу забегали его глазки, как побелели щеки и запрыгали в проте-стующем вопле губы, она поняла сразу: Симка хотел сорвать банк в одиночку. Не иначе, соскочить задумал. Устал за десять лет от ее покровительства. Вот, мерзавец, а! Сколько она с ним возилась, сколько средств вбухала, а он спрыгнуть возжелал.
Ладно, как только дело с шантажом выгорит, так сразу даст ему пинка под зад. Пускай себе катится, если самостоятельности жаждет.
Она женщина умная, она всегда сумеет выкарабкаться, ежели что не так пойдет. А то возьмет, выбираясь, и Симку «отблагодарит», за все его потайные мерзости.
Он что же думает, ей неизвестно, что этот извращенец в своей каморке студийной тайную съемку ведет? Приведет глупую модельку на свой диванчик, вроде как для утех, только вот глупышке невдомек, для каких именно.
— Давай, за доверие, Гал! — дребезжащим от волнения и неловкости голосом произнес Садиков. — Чтобы без страха и сомнений, давай…
Они выпили еще и еще. Потом долго говорили и строили планы. Когда в бутылке оставалось водки на два по сто, сошлись на том, что звонить надо из пригорода.
Таксофон в каком-нибудь захолустье подойдет как нельзя лучше для таких неблаговидных целей. Первый звонок, потом время на раздумье, и следом второй звонок, но уже из другого места. Отследить их так далеко за городом будет практически невозможно. Это не мобильная связь. Даже если и установят точное место расположения таксофона, узнать, кто именно звонил, будет трудно. Кто-то их там знает?..
Так они рассудили, выбрав по карте самый отдаленный районный городок. Ехать было решено на следующее утро. Сегодня было уже поздно, да и пьяным за руль не хотелось садиться ни ей, ни ему. А вот завтра с утра самое время претворять в жизнь задуманное.
— Сейчас спать, Симка, — скомандовала изрядно захмелевшая Галина. — На утро башка должна быть трезво мыслящей. Да и вообще мыслящей должна быть. Спать… Спать… Ночь не так длинна, как кажется.
Шатаясь и подталкивая друг друга, эти двое, побросали на столе все, что не успели съесть и выпить, и побрели в спальню.
— Ох, Галка! Ох, сорвем мы банк, поверь мне! Такой шанс… Раз в жизни…
Про свой самый первый, уже состоявшийся, Садиков скромно умолчал. А Галка вот вспомнила и думала потом еще часа два, не в силах уснуть. Все ворочалась и ворочалась, с брезгливостью косясь влево, где, вжав в подушку пухлое лицо, спал Садиков.
Можно или нет с ним затевать такой крупняк, а?! Можно ли так рисковать, доверившись ему?! Ведь ему кинуть ее, что в туалет сходить. Уж по одному тому, что бросил свою жену на девятом месяце беременности, можно судить о нем, как о человеке. Только раньше ее это никак не затрагивало, и затронуть не могло. Теперь же…
Теперь же на кону ее жизнь, жизнь, которую Галка любила дробить на счастливые часы, мгновения и дни. Любила и умела смаковать все это и пользовать потом и в хвост и в гриву на полную катушку.
А ну как этого ничего не станет?!
Галка снова перевернулась на бок, уставилась в светящийся соседним магазинным неоном прямоугольник окна и задумалась.
Может, пока не поздно, отказаться от этой затеи? Может, не стоило будить лихо, пока оно тихо?
Словно услыхав сомнения, в изголовье на тумбочке тихонько пискнул ее мобильный.
Муж! Чего это звонит посреди ночи?! Предупредила же, что не придет ночевать и чтобы не искал, и не смел задавать идиотских вопросов, а он ослушался. Причина должна быть более чем объективной.
— Галечка, солнышко, я пропадаю-юуу!!! — завыл супруг моментально, едва услыхал ее отрывистое «да». — Мне конец, понимаешь!!! Конец!!! Если к концу следующей недели я не верну долг Рябому, меня сожгут в крематории заживо! Он так и сказал, ты же его знаешь!!!
— Погоди, — оборвала его плач Галина.
Выпростала из-под жирного бока Садикова край простыни, которой укрывалась. Снова завернулась в нее, будто в тунику, и побрела в гостиную. Там села на белоснежный диван Садикова, не без злорадства уперевшись босыми ногами в подлокотник. Симка этого терпеть не мог, всегда утверждал, что так сильнее пачкается обивка. Галина плевать на его утверждения хотела. Тем более сейчас, когда ее надежный старый муж в такой панике.
— Ну, чего там у тебя еще? — пробормотала она, будто сквозь сон, и даже зевнула для убедительности.
Муж из слова в слово повторил уже сказанное, прорыдав напоследок: что делать?
— Идиот, — выдохнула Галка.
А чем она еще могла утешить своего бедного мужа? Связываться с Рябым — криминальным авторитетом их города — мог только либо полный идиот, либо человек с больным воображением.
— Тебе меня не жалко?! — просипел обессилевший от переживаний супруг. — Галя-аа!!!
— Да жалко мне тебя, жалко. Ладно, придумаю что-нибудь. — пообещала она, переворачиваясь на диване и упирая свои ступни теперь уже в другой белоснежный подлокотник. — Ты только сиди дома и не высовывайся никуда, понял?! Если узнаю, что ты снова был в казино и снова играл, сама сожгу, без Рябого. Ты меня понял хорошо?!
Тот утвердительно хрюкнул, и через пару минут они простились, договорившись встретиться завтра ближе к вечеру.
Галка захлопнула крышку мобильного и вздохнула обреченно.
Что значит судьба! И хотела было отвертеться, да не получится видно. Если через неделю она не найдет нужной суммы, ее мужа зажарят, как тунца, в печи местного крематория. Заживо зажарят! И она этому верила. Рябой из-за денег мог туда маму родную сунуть, а что ему ее обанкротившийся и задолжавший мужик!
Итак, значит, завтра. Завтра они отъедут подальше. Выберут таксофон на безлюдной улице и позвонят. Нет, звонить станет она. Этот жирный, глупый боров непременно что-нибудь напутает с перепугу или ляпнет лишнего. А там и нужно-то всего несколько слов. Коротких, способных пригвоздить к месту чудовищным, неизбежным возмездием. Уже завтра…
Глава 8
— Гаврюша! Гаврюша-аа!
Нежный голос его молодой жены в который раз за утро вывел из себя Писарева Григория Ивановича.
Ведь сколько раз говорено было пустышке, чтобы не звала она его так. И в шутку и всерьез предупреждал, все бесполезно. Рублем, что ли, ее начать наказывать?
Взять, к примеру, и отказать в денежном пособии ее матери. А что? Недурная мысль! Отказать и не выделять ежемесячно молодой еще, здоровой бабе по триста долларов. Как они обе тогда запляшут, интересно? Особенно его златокудрая Алена, с лицом и глазами ангела. Как она отреагирует на это? Способна тогда будет запомнить, что не выносит он подобной формы своего имени! Не выносит, черти бы ее побрали! И особенно не выносит, когда она так вот нараспев выводит его в тишине их огромного дома…
Писарев потрогал под шелковой полосатой пижамой левую сторону груди. Не болит, нет? Вроде успокоилось. А с утра так жало, так жало, что впору было неотложку вызывать. Он аккуратно выбрался из-за рабочего стола, решил вот сегодня дома поработать и с осторожностью сапера двинулся к окну.
Наверняка погода сменится, раз сердце давит. Если уже не сменилась.
Наверняка погода сменится, раз сердце давит. Если уже не сменилась.
Нет, на улице по-прежнему морозно и солнечно. И ветер, будто оголтелый, все так же мечется меж коттеджей их пригородного поселка. Деревьев бы насажать по весне каких-нибудь, что принимаются безболезненно и растут, словно грибы после дождя. А то посади березку нашу, разве дождешься, когда она метра под три вымахает? Нет, не дождаться, видимо. Ох, годы-годы! Думал разве, что мысли о старости и скорой смерти настигнут так неожиданно? Нет, не думал.
Григорий Иванович бросил вороватый укоризненный взгляд на портрет семьи, которая теперь уже стала бывшей.
Жили бы да жили, чего только Танька ерепенилась?! Нет же, верности ей стопроцентной подавай. До седых волос дожила, а глупости не растеряла. Где это видано, чтобы мужик, властью облеченный, любовниц не имел! Это, простите, нонсенс. Деньги-то он в дом несет. Детей опять же любит. Да и ей — глупой упрямой бабе — от его щедрот перепадало немало, тут и о деньгах, и о чувствах речь. Любил же! Еще как любил! И наряжал, и вывозил, и баловал. Все мало!
Как та старуха, ей-богу, из сказки Пушкина, что хотела слишком многого, да осталась потом у разбитого корыта.
И Танька вот его тоже у этого самого корыта осталась. И дети при ней.
А он что? Он женился. Женился из вредности скорее, чем от любви. Самую красивую себе взял, самую молодую.
Не рассчитал, однако.
Писарев сунул руку под левую подмышку. Не рассчитал ни сил своих, ни желаний, ни возможностей. При Таньке своей старой и надежной, бывало, мог себе всякого позволить. Все стерпит, все снесет, все простит. А Алена…
Эта безмозглая златокудрая кукла не способна была даже запомнить, что мужа зовут Григорий!
Гариком звала его Танька, ему нравилось. И никогда не звала она его Гаврюшей, никогда. А эту дуру будто заклинило. Ну, вот опять!..
— Гаврюша! Ты чего не отзываешься?!
Алена ворвалась в его кабинет, не удосужившись постучать в дверь. Растрепанная, неумытая, в измятой шелковой пижаме, а время уже к обеду близится. Считает, что при ее молодости может себе позволить появляться перед его стариковские очи как угодно. Ей же не скажешь, что ему противно видеть ее заспанные глаза и всклокоченные, непричесанные волосы. Не скажешь, будешь терпеть, как и ее «Гаврюшу».
— Чего тебе?
Он не отошел от окна и не поспешил ей навстречу, продолжая тискать левую грудь и наблюдать за тем, как волочет сумасшедший ветер по дороге густой шлейф поземки.
— Тебе звонят все утро! — возмутилась сразу Алена, принимая воинственную позу. — Разве ты не слышал, что звонит телефон? И как я тебя звала, тоже не слышал?
Слышал он все. И телефон надрывающийся слышал. И вопли ее истеричные тоже. Не хотел просто из кабинета выходить, где под сердечную ломоту грусти и воспоминаниям предавался. Не велик же труд — трубку ему принести.
— Кто звонил?
Танька-то его от дубленки отказалась. Хотел ей к Новому году подарок сделать. Не поленился, выкроил время у службы и новой семьи, заехал за ней в их старую квартиру, намереваясь повозить по магазинам. Отказалась, старая, седая бестия! Да мало этого, рассмеялась ему в лицо. Разве, говорит, Гарик, шубой выстуженную душу согреть?! Так вот прямо и сказала, будто поэтесса какая. Он разозлился, конечно, обругал ее. Позвонил Алене, и назло противной Таньке повез молодую супругу по самым дорогим магазинам города, а потом не спал полночи…
— Женщина, Гаврюша! — отвратительным голосом оповестила его Алена. — Тебе трижды звонила какая-то женщина.
— Кто именно?
В голову тут же полезли запретные мысли о бывшей жене. Может, опомнилась. Решилась наконец, помощь от него принять. Или на воскресный обед решила его пригласить. В их же прошлой общей жизни были такие.
Воскресный обед…
Писарев снова загрустил не к месту и не ко времени.
Танька, чудачка, завела эту традицию с первых дней их совместной жизни. Еще когда они жили бедно и почти впроголодь.
— У семьи должны быть свои, Гарик, только свои традиции. Вот воскресный обед таковой пускай и станет.
Он поначалу не понимал, но и не противился. Посмеивался лишь, когда она, крадучись, хоронила, берегла что-нибудь ото всех к выходному. Кусок копченой колбасы, к примеру. Или банку шпрот, достать которые тогда было большой удачей. Кусочек мяса или курицы, из которого она ухитрялась состряпать такой потрясающий плов, который Писарев никогда и нигде больше не ел.
В воскресенье после двенадцати на стол стелилась белоснежная накрахмаленная скатерть, и начинало вершиться таинство. Тарелочки, салфеточки, селедницы. Хлеб, непременно, чтобы уголками был нарезан. В центре стеклянная ваза на толстой грубой ножке, в ней — фрукты. Какие? Любые! Да хоть яблоки конопатые из соседского сада. А если и того не было, то непременный Танькин пирог с яйцами и зеленым луком.
Здорово было, весело. Друзей звали, пели что-то, над чем-то хохотали до слез.
Куда все ушло?! Когда растеряли? Или это только он растерял? Конечно, только он! Дочку тут выловил в выходные у бассейна, она и сказала, что спешит на мамин обед. Он тогда еще со временем сверился, начало первого было, как раз то самое время. Значит, живет еще в их доме старая традиция. Живет, но уже без него — без Писарева Григория Ивановича.
— Кто звонил, Лена? Какая женщина? Она представилась? Может быть, это Татьяна была? Или кто-то со службы?
Глупая белобрысая кукла замерла с открытым ртом, не желая без наводящих вопросов объяснять ему хоть что-то.
— Нет, это не твоя бывшая звонила. И не со службы — это точно. Там я все голоса знаю.
А чем же еще заниматься целыми днями, валяясь с гламурными журналами по диванам, как не голоса идентифицировать? Ох, горе луковое ему на старости лет!..
— И чего хотела эта женщина? На прием записаться? По какому вопросу она звонила, Лен? Долго молчать будешь? — Писарев в сердцах ударил себя по ляжкам.
— А я почем знаю!!! — сразу приняла Алена глухую оборону, заорав на высокой ноте. — Мне твои шлюхи не представляются и о делах твоих со мной не говорят! Прошептала что-то будто сквозь вату. Сказала, что перезвонит. Что будто бы это в твоих интересах, а то будет худо или что-то в этом роде. Не поняла я, слышно было плохо! Жди, сейчас будет звонить, а я пошла в душ…
Алена ушла, а Писарев метнулся к внутреннему телефону. Тут же набрал знакомую цифровую комбинацию и проговорил в трубку, после того как ему ответили:
— Володя, меня тут какая-то дама домогается все утро.
— Угрожает?
— Ленка с ней говорила, вроде похоже. Сейчас должна перезванивать. Ты пробей звоночек, хорошо. Достали меня уже эти телефонные террористы, мать их!
— Без проблем, Григорий Иванович, — уважительно отозвался начальник его службы безопасности. — Только вы постарайтесь ее в разговор вовлечь, чтобы время…
— Да не мальчик же я, Володя! — перебил его Писарев. — Все, давай. Работай…
И время потянулось.
Писарев ходил без дела по кабинету из угла в угол. Слушал вой ветра за окном, слушал биение своего сердца и все гадал, кто бы это мог быть.
Голос незнакомый Алене, значит, не из их общего окружения. Бывшая семья исключается, они бы не стали угрожать. А кто мог ему угрожать? Неизвестно. Нет, враги у него, конечно же, были, при его-то влиянии и положении это неудивительно, но вот чтобы среди женщин…
Нет, не припоминалось. Ни одной причем! Алена, войдя в его жизнь, всякое желание бегать налево отбила напрочь. Да и сил не стало, если честно.
Кто тогда? И чего не перезванивает, обещала же?! Что-то предчувствия нехорошие у него насчет этого звонка непонятного. Дурные самые предчувствия, а чутьем Писарев обладал поразительным.
Звонок прозвучал почти через час.
Писарев за это время успел перенервничать так, что пришлось под язык заталкивать таблетку валидола. Тут еще Алена нарисовалась нагишом после душа и давай приставать. То в штаны залезет, то под куртку пижамную. Ну, не до этого ему, не до этого! Неужели непонятно?! Было время, когда дрожью исходил от ее прелестей, но все же приедается. Покоя ему хочется теперь, лишь покоя, и ничего больше…
— Алло! — трубку он схватил, едва дождавшись первого телефонного треньканья. — Алло! Говорите! Кто это?!
— Не так уж и важно. — хмыкнула незнакомая женщина в трубку. — С кем я говорю? Вы Писарев?
— Да! Да, да, да!!! Я Писарев Григорий Иванович! Что у вас ко мне? Вы звонили час назад?
— Не засекала, — снова неопределенное хмыканье. — У меня к вам деловое предложение.
— Даже так? — Григорий Иванович озадачился не на шутку; предчувствие беды не покидало, хотя сам тон не казался ему угрожающим.
— Да, Григорий Иванович, деловое предложение.
— Слушаю вас, милая дама. Говорите.
— Вы должны у меня кое-что купить, Григорий Иванович, — проговорила дама после непродолжительной паузы. — За четыреста тысяч долларов. Учитывая важность того, что я хочу вам продать, это совсем недорого, поверьте.