Через шестьсот метров после развилки брусчатка начинала терять крутизну траектории, входила меж двух запиравших ее холмиков. Далее шла ровно сотню меж двумя густо заросшими скатами, потом выскакивала в чистое поле, где смыкалась с притороченной к ней справа «объездной».
Этот кусок и был моей зоной ответственности. К большой беде фашиков, ни с самой дороги, ни с беспилотников, ни, тем паче, со спутника не было видно, что идущие параллельно дороге промоины, за столетия проточенные дождями по всей площади подъема, — шесть штук в радиусе километра слева и восемь в километровой зоне справа — совсем не канавки, а нормальные траншеи от метра до двух с лишком в глубину. Огибая многочисленные большие и малые холмики, смыкаясь и расходясь, они образовали то, что при нормальной позиционной войне называется «линиями обороны». Правда, противник не наступал по среднему срезу Родаковского бугра, а хотел лишь проехать по дороге. При нашем раскладе и занятии обороны внутри траншей он бы, подставляя бока машин по всему флангу, шел ровнехонько по насыпи брусчатки параллельно моим стрелкам и не имел никакой возможности ни съехать с нее, ни развернуться в боевой порядок. Что само по себе уже — зер гут!
По уровням тоже непросто. Дорога, казалось, висит над землей. Насыпь в одном месте поднималась на целых восемь метров. Но на самом деле, если исходить не из видимой глазу перспективы, а просчитывать траекторию гранатометного выстрела, полета снаряда или пули, то оказывалось, что дорога-то — в яме! Особенно с правой стороны, если смотреть по ходу выдвижения противника снизу. «Зимняя» конкретно была выше.
Первые и самые мелкие промоины находились в семидесяти метрах с обеих сторон от дороги. Остальные в среднем тоже на таком же отдалении друг от дружки. Получалось, что я спокойно могу построить многоярусную систему перекрестного огня, не особо рискуя накрыть своих. Вопросы, конечно, были, но и у меня не одного голова на плечах. Разберемся всем миром.
С установкой мин тоже не особо сложно. Тем паче мне пообещали решить проблему «без вопросов». Денатуратыч светился изнутри и снаружи. Когда я ему сказал, кто и как будет минировать, он, по-моему, даже миг нирваны испытал. Разговаривать более не хотел, рука требовала карандаш — остановить прекрасное мгновенье на схеме минных полей. Не хотел бы я оказаться в роли пехоты на той брусчатке.
Определившись в целом, решили проблемой маскировки и защиты стрелков заняться тоже загодя, не откладывая. Для этого необходимо отрыть внутри промоин — в боковых стенках у самого дна — ниши размером с человека, дабы туда для начала вместе с оружием спрятать все засадные группы и потом, во время мясорубки, им было где носы укрывать. И нор надо было нарыть: во-первых, с запасом, во-вторых, скрытно и, в-третьих, надежно укрепить их от осыпания.
Вот подготовкой к решению этой задачки я и нагрузил Ильяса Салимуллина.
В одиннадцать на базу влетел Петин «уазик». Со Штейнбергом мы подружились в Северодонецке — несколько раз его минометы крепко нас выручили, пару раз сами под ними чуть не легли. Дело такое — алягеристое — всякое бывает. Батарея вначале входила в Буслаевский полк, а потом, с повышением, Иваныч забрал мужика к себе в бригаду и сделал личным резервом «Команданте». Минометчиков вообще-то хватало — и спецов, и самих самоваров, особенно в последнее время, но капитан — из наших, настоящих, проверенных бойцов.
Все считали Петю евреем, хотя он числился чистым немцем. Родился в благополучно забытом им Казахстане, а на Луганщину попал в невинном детстве, с переездом родителей. С шуточками он соглашался, кивал головой, гортанно курлыкал: «Я, я — юде!» и, кажется, от души забавлялся.
Внешне, без вопросов, — вылитый аид или даже фольксдойче… правда, с ярко-рыжим лейблом через все курносое, веснушчатое лицо — «Made in Rjazan». Но даже откровенная славянская внешность не смущала особо продвинутых ценителей чистоты расы: «штейн»? значит — «берг»! Хорошо хоть у нас народ, уже сполна вкусив «сладких» плодов прикладного национализма, за один вопрос: «Какой ты нации?» — мог, не особо взирая на статус вопрошателя, банально начистить тому харю.
Как по мне, Пете вообще было начхать на национальности. Хотя, как сам рассказывал, в подмосковной Коломне, где он успел закончить военно-артиллерийское училище, старшие товарищи из курсантиков особо попервах от души забавлялись, напоминая «товарищу Петерсу» о вездесущей пользе немецкой пунктуальности — в караулах, уборках да в нарядах по кухне.
Над своими минометами капитан откровенно посмеивался и всерьез их за артиллерию не считал. Говорит: «За две бутылки водки — обезьяну научу!» При всем этом стрелял — снайперски да народ свой гонял — всем бы так подготовкой личного состава заниматься.
Когда Штейнберг получил шестой 120-миллиметровый полковой миномет, пообещал всем, кого считал друзьями, раздать часть своих старых батальонных — 82-миллиметровых. Лично я бы не отказался от парочки «подносов» — необходимый литраж, двоих толковых мужиков да с десяток шерпов уж как-нибудь бы организовал.
Штука, при всей громоздкости, дельная. Особо в славном деле отсечения пехоты от бронетехники — азбуки городских боев. Плюс лупит, скотина, с закрытых позиций, причем таких, куда и СОРовские кудесники не всегда достать могли. Да по весу и габаритам «самовары» не шибко от моих «Утесов»[54] отличаются. Только если крупнокалиберные с «АГСами», как ни выставляй, считай, пацанов смертниками поставил, то миномет спокойненько можно спрятать за квартал в любой яме и так же быстро перекинуть в другое место — пока «шпаки»[55] не прилетели.
Петя, увидев меня, радостно пошел навстречу, а я впопыхах не приметил парня, следом вылезавшего из кабины.
— Ты как, братишка? Заждался небожителей?
— А ты думал?! Даром я, что ли, прикрытия добиваясь, два часа по командирскому столу небритой пяткой стучал! Где мои самовары?
— Быстрый какой! Отдам в свое время. Не кипишуй! Посмотри лучше, кого я тебе привез… — Он развернулся к своему щупленькому попутчику.
Подле нас спокойно стоял молодой парень — невысокий, худенький, чернявый. Камуфлированная разгрузка без броника да традиционный для «продвинутых» «АКМС». Все бы ничего, если бы не развернутая до самых глаз горловина свитера…
В Конфедерации слишком хорошо знали эту неписаную моду помеченных страшным клеймом «Львовского поцелуя».
Откуда у окров пошла страсть увечить пленных отрезанием губ, не знал никто. Какую роль в этом изуверском обычае занимал город Львов — тоже. Только вот на каком-то этапе вооруженного противостояния стало все чаще и чаще звучать это сразу ставшее зловещим словосочетание. Во всяком случае, не так уж и недавно. Первые фотографии черепообразных лиц я видел еще по работе в «контре».
Меня вдруг словно толкнуло что-то изнутри — ведь это же Гирман!
Он заметил мое замешательство и, первым сделав шаг навстречу, негромко сказал:
— Все нормально, Кирилл Аркадьевич. Здравствуйте!
— Здравия желаю, Борис Яковлевич… — Неловкость хотелось бы как-то замять, но нужные слова враз выдуло из головы. — Честно говоря, я представлял вас иначе.
— Это? — он указал ладонью на закрытый свитером рот.
— Да нет, что вы. Возраст да и… — Как столовому серванту рассказать новенькой тумбочке о правильном понимании понятия «габариты»? — Поболей вы, по рассказам, казались.
Он улыбнулся — уголки темных глаз поползли в гору.
— Да… Я еще могу разделяться на три части, а в полнолуние становиться невидимым.
— Ха! Ну, это я и так знаю!
Действительно, что-то я тормознул. Помню легендарную, десятки раз слышанную историю о том, как в Рубежном Гирман спалил обвешанную сверху донизу металлокерамикой, системами динамической защиты и прочими фенечками глубокой модернизации, навороченную польскую «Тварыну»[56].
Просчитав маршрут бронегруппы, он с ночи залез в полуразрушенную кирпичную трубу снесенной почти до фундамента районной котельной. Держалась она якобы на честном слове, и в ней светилось несколько дыр от снарядов, сквозь которые сей урбанистический шедевр просматривался насквозь. Боря заранее завязал узел на скобе ступеньки снаружи, а сам стальной трос — закинул внутрь трубы. На чем и как он расположился, история умалчивает, но, мартышкой на суку просидев половину суток, — дождался.
Пока его бойцы отвлекали противника огнем из руин соседнего квартала, Гирман спустился по тросу несколько метров, оказался напротив хорошего сквозного пролома и менее чем с сотни шагов, сверху вниз, смачно приложился из тяжелой «Таволги»[57] в заднюю полусферу башни. После, сжигая руки, съехал по тросу вниз и, песчанкой юркнув по заготовленному в руинах проходу, исчез в лабиринтах развалин до того, как авиационные пушки «Лёли»[58] спаренным огнем заподлицо срезали на все сто пудов отслужившую свое предназначение трубу.
С моим пузом такой цирковой номер не проделать, тут и к бабке не ходи. Совсем не крупному Штейнбергу — тоже слабо. Да и по-хорошему мало найдется хитрецов, готовых повторить Борин трюк, а тех, кто смог бы просчитать все и, главное, решиться на подобную головоломную авантюру, — на пальцах одной руки перечесть можно.
— Пацаны, что за хренотень — тут все свои, кончайте «выкать». — Прав Петя, да и влез вовремя.
— Да, действительно, Яковлевич… — Я протянул руку. Он вновь невидимо улыбнулся и пожал в ответ.
Добрый, скромный, тихий мальчик лет двадцати пяти. Ему бы очки еще — вылитый ботан — рядовой аспирант Стасовой кафедры. И это — он: прошедший кошмар лагеря для перемещенных и обезображенный на всю оставшуюся жизнь, выкупленный за деньги еврейской правозащитной организацией и бежавший от сытой жизни опять на войну, сжегший вместе со своими гранатометчиками народу и техники на десять международных трибуналов, неуловимая гроза и гордость обеих воюющих сторон в одном лице, охраняемый пожаром войны и объявленный в розыск пятью независимыми государствами международный военный преступник — Борис Яковлевич Гирман!
Выехали в штаб Колодия. Решил взять с собой Кобеняка. Все же командирский опыт у подполковника — не чета моему. Пока собирались, чувствую, Денатуратыч маячит за спиной — неймется Деду. Тут и Василий Степаныч подоспел.
— Ты, Аркадьич, найди время — переговори с Передерием.
— Я помню. Он с нами поедет.
— Ты сейчас поговори!
— Иван Григорьевич! Иди сюда, дорогой… стоишь в дверях бедным родственником, голодными глазами затылок мне палишь…
Два раза просить не пришлось. Мелкой рысью оказавшись у стола с картами, наш чудо-подрывник разложил веером густо исписанные листы.
— Хорошо, хорошо, ты с нами едешь. Сам все и расскажешь.
— Кирилл Аркадьич, потерпи две минуты. Хорошо?
— Лады. Садись, докладывай.
Он сосредоточился и кратко выложил все, что они со Степанычем запланировали. Общее решение я уже знал — ничего нового в услышанном не было.
— Принято, Иван Григорьевич, я — понял.
— Самое главное! Когда встанет вопрос — надо отстоять, ругаться, не знаю, но добиться, чтобы нам по периметру ставили комплекты «Охота».
Нормальные запросы!
За это гениальное детище советской инженерной мысли Передерий не то что зуб — руку готов был отдать. Все уши прожужжал. Совершенно непреодолимый и безжалостный, как стихийное бедствие, полностью автономный комплекс из пяти взаимосвязанных мин и управляющего электронного блока — из всего саперного изобилия, на мой взгляд, был самым страшным и действенным оружием этого арсенала. Абсолютное минно-взрывное заграждение! Когда я впервые приволок от Буслаева в отряд два взрывных устройства, Дед, забыв непреодолимую для него субординацию, кинулся мне на шею и, кажется, даже чмокнул в щеку.
— Договорились, Григорьевич. Как там будет — не знаю, но драться — буду и без твоей команды с наших позиций не сойду.
Через пятнадцать минут двумя машинами приперлись в Родаково, словно стадо отмороженных на сафари новых русских, — джип, «УАЗ», у всех разные камуфляжи, несколько вариантов «калашей». Правда, все охотники, видать, жизнью потертые — не иначе как в дебрях буша на пару месяцев сезона дождей заблудились…
Вышедший со своим штабом навстречу нам Буслаев пару раз прошелся перед «Патролом» и очень подозрительно — как-то хитро и нехорошо — поглядывал на отбойник и крышу. Ну, все — держись! Не иначе мозгует, как туда «ДШК»[59] взгромоздить. Правильно, он же надежнее «Утеса» будет, да только вот не потаскаешь его на пузе, а Деркулову джип все равно на фиг не нужен, только понты колотить! Молодец, Иваныч! Все правильно — базару нэма! Только ты, родной, эту тачку — последний раз увидел. Спорим?!
Довольный Колодий сиял, ухмылялся «у пышни вуса», приговаривал: «Добра дрындулэтка» и, судя по всему, ведя сепаратные переговоры за моей спиной, пытался развести Буслаева на нашего японца. Еще один кандидат на дальний посыл, хозяйственный ты наш.
— Богданычу! Шож ты так разчервонився, батьку? Никак на мой «Ниссан» глаз свой загребущий положил? Или, может, в баньку уже сходили да по коньячку — проехался?
Колодий и правда весь горел самоварной медью.
— Та — ни… якэ там око. Шо цэ вы такэ кажэтэ?! Цэ хтось згадав, як сраты сидав! — отшучивается, а сам на «Команданте» — зырк-зырк — как тот отреагирует? Буслаев повеселился чуток, потом подошел ко мне, глянул в душу и говорит:
— Как ты, готов?!
— Нормально все, Дмитрий Иванович. Похоже — срастается. Только людей дайте — мне ровно половины не хватает. И «ПТУР»[60] один, вместе с расчетом.
— Пятьдесят человек, значит…
— Так и прикидывал, изначально.
— Да, помню… Будут люди. Сегодня — будут. Не такие волки, как у тебя с Гирманом, но и не сопливое ополчение. Пойдем-ка, поработаем.
Петя с Борей двинули к себе — в вагонное депо. С Гирманом договорились перебазировать его группу ночью. Всех своих, кроме Кобеняка, оставил курить на улице. В последний момент перед выездом вспомнил о проблеме Передерия. Испытывая серьезные комплексы по поводу оттяпанного по самое некуда хозяйства, Дед мог мыться только в присутствии Бугая. Ну и Жихаря почему-то тоже не стеснялся. Вот я и решил взять их с собой, прицепом, чтобы без спешки смогли попариться.
За два часа управились со всеми вопросами, кроме минирования. Как и обещал, Буслаев отдал еще один расчет «ПТУР» «Корнет» и через силу распорядился насчет пятидесяти имеющих боевой опыт бойцов. Утвердил общий план операции, схему построения огня, диспозиции групп и расчетов, позывные и условные сигналы.
Спецура поставила свои условия, но гарантировала, что у нас связь, в отличие от противника, будет. Правда, телефонная, не везде и, в придачу, с качественными помехами. Мол, «извините, мужики, за все надо платить — их заглушим, но и самим достанется». Они попросили людей в помощь, но, учитывая, что у меня и так цейтнот и завал, работяг им дал Колода.
Через Бахмутку на обычном «жигуленке» прибыл командир отдельного инженерно-саперного батальона, представленный нам как капитан Петренко (с него такой же Петренко, как с Колодия — Штейнберг). Относительно молодой, жизнерадостный, преисполненный оптимизма и, судя по повадкам, живущий по принципу: «Подумаешь?! И не таких быков в консервные банки закатывали!» — он сразу взялся за дело. Внимательно выслушав вводную и вытерпев методичный, дотошный расклад Передерия, капитан с порога расставил все по-своему:
— Значится, так, господа. Ваш замысел — понятен: «Безумству храбрых…» — и далее по тексту. Предлагаю такую схему. Поперек направления движения вот на этом участке… — он обозначил на макете зону от моста реки Белой до грунтовки, — выложу насыпом нестандартную четырехполоску[61] «восемьдесят девятых»[62] длиной — сколько проеду. Точнее, проеду километр — по пятьсот метров вправо-влево от главной хорды дороги. Почему — нестандартную? Из-за ширины — придется растянуть на лишние полсотни смежные ряды и еще сверху — просеять «бабочкой»[63]. Дурь с «ПФМками», конечно, полная, но зато будет понятно, откуда они взялись по обе стороны основной дороги на склонах. Сделаем три закладки фугасов в голове колонны — на вершине бугра, где скажете. В четырех точках, вот здесь три и вот здесь одну… — сапер ткнул карандашом на макете четыре раза прямо над поперечной грунтовкой, — я сделаю замаскированные закладки из усиленных «БДШ»[64]. Как раз — по розе ветров и метеопрогнозу — непросматриваемая дымовая завеса отрежет вас от частей основной трассы и участка вашей дороги до реки. Дым до неба встанет коромыслом — проверено. Три фугаса и дымовухи поставим на управляемый радиоимпульс.
— А что там с глушением, сами себя не вздрючим? — Буслаев обернулся к спецам.
Те запротестовали:
— Нет. Мы сначала, по вашей команде, заряды рванем, потом уж — врубим глушилово.
Капитан продолжил:
— Что касается участка склона, то тоже автоматом: по обе стороны дороги выставляю по однополосному минному полю, длиной в шестьсот сорок метров, от самой грунтовки до начала ворот холма, то есть — до фугасов. Положу в тридцати метрах от дороги жирной полосой до первых промоин. Плотностью засевания «бабочкой» могу довести коэффициент вероятного поражения до «ноль-пять» — «ноль-шесть», при стандарте «ноль-три» — «ноль-четыре». Через такие поля не проходят.
Увидев мой удивленный жест, «Команданте» спросил:
— Что не так, Аркадьич?
— Вроде договаривались мою пехоту с обеих сторон дороги прикрыть «ОЗМками» комплектов «Охота». Теперь выясняется, что просто поставят полосу дистанционного минирования. По-хорошему, Иваныч, на кой мне этот полиэтилен[65]?