Я погрузил руки в жидкую грязь и стал подтаскивать к себе тело ребенка. Когда я потянул посильнее, рот девочки открылся, и из него потоком хлынули черви. От малышки ака осталась только оболочка из кожи, а внутри — миллионы плотоядных червей. Меня вырвало желчью, но я не упустил свою добычу.
Ты, воскресивший мертвых, даруй вечную жизнь сестре нашей, молим Тебя…
Я сделал последнее усилие и вытащил девочку из ямы. У Гомун не хватало ноги и правой руки. Платье, пропитанное жидкой глиной, прилипло к единственной ноге. Я отыскал взглядом ближайшую хижину. Потом схватил тело и перенес его под дерево.
Ты, освятивший сестру нашу водой крещения, дай ей во всей полноте жизнь детей Божьих, молим Тебя…
Я положил маленькое тельце на сухую землю в темноте хижины. Крыша была такая низкая, что мне приходилось ползать на четвереньках. Я выскочил наружу, чтобы взять сумку сестры Паскаль, потом вернулся. Вытащил хирургические инструменты, резиновые перчатки, фонарь, фартук и неизвестно для чего взятый монахиней автомобильный домкрат. Также я нашел зеленые бумажные маски и несколько бутылок воды. Все было в целости и сохранности. Я сложил это на кусок пленки, стараясь не смотреть на Гомун, изо рта, носа и глаз которой выползали черви. Ее платье легонько приподнималось. Несметные полчища осквернителей могил копошились у нее в животе. Еще несколько минут, и все закончится.
Ты давал ей вкусить тела Твоего, прими ее на пиру в царствии Твоем, молим Тебя…
Я снова вышел из хижины. Сестра Паскаль все так же стояла, читая свою молитву. Я схватил ее и с силой встряхнул, чтобы вывести из состояния мистической каталепсии. «Сестра, — завопил я, — черт возьми, да очнитесь же, наконец!»
Она так сильно вздрогнула, что вырвалась из моих рук, потом, постояв с минуту, медленно опустила веки, как бы говоря «да», и я повел ее к хижине, поддерживая под руку.
Я зажег фонарь и подвесил его, зацепив за переплетенные ветки. Молочно-белый свет слепил глаза. Я надел на сестру маску и фартук, натянул ей на руки резиновые перчатки. Ее пальцы уже не дрожали. Она перевела свои бесцветные глаза на малышку. Маска вздымалась и опадала. Скупым жестом она велела мне подтащить поближе инструменты. Я это сделал. На себя я тоже натянул маску, передник и перчатки. Сестра Паскаль взяла скальпель и разрезала платье Гомун, чтобы осмотреть ее тело.
Меня снова захлестнула волна отвращения. Туловище маленькой ака представляло собой сплошную рану: девочку кромсали методично, с безумной жестокостью. Одну из ее маленьких грудей полностью отрезали. Весь правый бок, от подмышки до уровня паха, покрывали глубокие разрезы с почерневшими рваными краями, напоминавшими омерзительные губы. Из обрубка правой руки торчала кость. Особенно привлекала внимание самая большая рана: длинная и ровная, она шла через всю грудную клетку. Зрелище было жуткое, потому что края разреза слабо шевелились, словно в груди поселилась новая жизнь, незримая и мерзкая.
Однако страшнее всего выглядели половые органы девочки: гладкое, почти безволосое отверстие влагалища было разодрано до самого лобка, в глубине огромной зияющей дыры виднелись коричневатые складки, а в них копошились черви и какие-то блестящие жуки. Я почувствовал, что вот-вот упаду в обморок, однако внезапно кое-что понял и ужаснулся. Передо мной находилась точная копия одной из жутких картин, запечатленных на снимках Макса Бёма. Вот она, связь. Она сокрыта в изувеченной плоти покойников и в непроглядной тьме. «Луи, что это вы застыли? Подайте-ка мне домкрат!» Маска приглушала властный голос монахини. Я пробормотал: «До… домкрат?» Сестра Паскаль кивнула. Я протянул ей инструмент. Она положила его подле себя и скомандовала: «А теперь помогите!» Она вцепилась обеими руками в левый край основной раны, крепко надавив на грудину. С трудом взяв себя в руки, я проделал то же самое с правой стороны, и мы вместе раздвинули края раны. Сестра ловко просунула в щель домкрат, уперев его концы в края грудной кости. Потом стала крутить ручку, и я увидел, как грудная клетка разъезжается и перед нами открывается темная органическая пропасть.
«Давайте воду!» — прокричала сестра. Я протянул ей бутылку. Она вылила в отверстие сразу целый литр. Из дыры хлынул поток мерзких тварей. Сестра Паскаль уверенно погрузила руки в грудную клетку трупа и стала рассматривать обрывки тканей и органов. Я отвел взгляд. Монахиня снова промыла внутренности чистой водой, потом попросила меня посветить ей. Она по самое запястье засунула руку в тело мертвой девочки. Потом наклонилась так низко, что коснулась края раны. Несколько секунд сестра изучала внутренние органы, потом вдруг утвердительно тряхнула головой и одним движением локтя выбила домкрат. Створки грудной клетки захлопнулись, как крылья жука-скарабея.
Монахиня резко откинулась назад, поборов последний спазм. Она содрала с себя маску. Ее кожа была сухой, как у змеи. Она уставилась своими серыми зрачками мне прямо в глаза и прошептала:
— Вы правы, Луи. Малышку прооперировали и забрали ее сердце.
40
К семи вечера мы вышли на поляну в Зоко. Уже стемнело. Когда мы сняли мокрые плащи и обувь, сестра Паскаль молча приготовила чай и кофе. Миссионерка согласилась на мою просьбу составить свидетельство о смерти, и я его тут же припрятал. Оно не представляло большой ценности, ведь монахиня не имела медицинского диплома. Однако эта бумага могла стать беспристрастным свидетельством совершенного преступления.
— Сестра, вы не могли бы ответить еще на несколько вопросов?
— Я вас слушаю.
К сестре Паскаль вернулось ее обычное спокойствие. Я приступил к делу:
— Какие из местных вертолетов могут приземляться прямо здесь, в джунглях?
— Только один. Вертолет Отто Кифера, того типа, что руководит ЦАГПО — Горнопромышленным обществом.
— Как вы думаете, способны ли его люди совершить подобное преступление?
— Нет. Над Гомун поработали профессионалы а люди с шахты — дикари, варвары.
— Как вы думаете, могли они оказывать финансовую поддержку тем, кто делает такие операции?
— Возможно, да. У них нет ни капли совести. По Киферу уже давно тюрьма плачет. Но почему? Почему они напали на малышку ака в самой чаще джунглей? И зачем они это с ней сотворили? Зачем изувечили ее тело?
— Это уже следующий вопрос, сестра. Нет ли возможности узнать, к каким группам HLA принадлежат жители Зоко?
— Вы имеете в виду тип тканей?
— Да, именно так.
Монахиня немного подумала, хлопнула себя ладонью по лбу и пробормотала:
— О господи…
— Ответьте мне, сестра. Такая возможность есть?
— Ну, в общем, да…
Она поднялась со стула:
— Пойдемте со мной.
Миссионерка взяла фонарь и направилась к двери. Я последовал за ней. Снаружи было совсем темно, а дождь лил не переставая. Вдалеке слышалось гудение генератора. Сестра Паскаль достала ключи и открыла дверь во внутренние помещения лечебницы. Мы вошли.
В комнате размером примерно четыре на шесть метров стоял густой запах антисептика. Слева, в темноте, стояли две кровати. В центре находилось оборудование для обследования: рентгеновский аппарат, электрокардиограф, микроскоп. Справа, на столике, среди клубков проводов и всевозможных светло-серых агрегатов стоял компьютер. Лампа, раскачиваясь, освещала его то с одной, то с другой стороны, и я заметил рядом несколько компакт-дисков. Я не поверил своим глазам: здесь было все необходимое, чтобы собрать колоссальную базу данных. Я разглядел сканер, позволяющий считывать изображение и отправлять его в память. Но больше всего меня удивил сотовый телефон, соединенный с компьютером. Из своего уединенного жилища сестра Паскаль могла связываться с любым уголком мира. Контраст между шершавыми бетонными стенами комнаты и собранным в ней сложнейшим современным оборудованием совершенно меня ошеломил.
— Вы еще многого не знаете, Луи. Во-первых, мы не просто какая-то всеми забытая, бедная миссия, затерянная в центре Африки. Наоборот. Лечебница в Зоко — только первый этап большого проекта, мы сейчас проверяем его возможности, и в этом нам оказывает помощь одна гуманитарная организация.
— Какая организация? — заикаясь, произнес я.
— «Единый мир».
Мне стало трудно дышать. Сердце сжалось и замерло.
— Три года назад наша конгрегация заключила соглашение с «Единым миром». Эта ассоциация выразила желание расширить свою деятельность в Африке и воспользоваться нашим опытом работы на этом континенте. Они предложили обеспечить нас современным оборудованием, обучить сестер работать с техникой и предоставлять нам все необходимые лекарства. Мы должны были просто поддерживать постоянную связь с их центром в Женеве, передавать им результаты наших исследований и иногда принимать в миссиях их врачей. Наша начальница согласилась на такую выгодную нам сделку. Это было в восемьдесят восьмом году. С этого момента все разворачивалось очень быстро. У нас тут же появились деньги. Миссия в Зоко получила оборудование. Приехали люди из «Единого мира» и научили меня пользоваться техникой.
— А что это были за люди?
— Они не верят в Бога, а вот в человечество они верят, совсем как мы.
— И что у вас за оборудование?
— В основном приборы для анализов и исследований, рентгеновские установки.
— Для каких исследований?
Сестра Паскаль горько усмехнулась. По ее серому лицу будто скользнуло острое лезвие. Она тихо проговорила:
— Я и сама этого не знаю, Луи. Я всего лишь беру кровь и делаю биопсию.
— Но кто обрабатывает полученный материал?
Миссионерка помолчала, потом вздохнула и опустила глаза:
— Он.
И показала на компьютер.
— Я помещаю пробы в сканер, а он делает различные тесты. Результаты автоматически заносятся в компьютер, который заполняет карточку пациента.
— Кому вы здесь делали анализы?
— Всем. Вы понимаете, это для их же блага.
Я устало кивнул и задал очередной вопрос:
— Куда поступали данные о результатах исследований?
— В центр организации, в Женеву. С помощью модема и сотового телефона они просматривают компьютерную картотеку и составляют статистический отчет о состоянии здоровья пигмеев в Зоко. Таким образом, они следят за тем, нет ли угрозы эпидемии, не растет ли число паразитов, и тому подобное. Прежде всего, это профилактические меры. В экстренных случаях они могут немедленно доставить нам все нужные лекарства.
Я пришел в ужас от того, с каким коварством была разработана система. Сестра Паскаль брала пробы крови и тканей и пребывала в полном неведении. Потом компьютер производил заданные программой исследования. В числе прочих параметров выяснялась группа HLA каждого пигмея. Потом результаты изучались в женевском центре. Жители селения Зоко представляли собой замечательный склад человеческого материала, аккуратно рассортированного по показателям тканевой совместимости. Должно быть, под таким же контролем находились и «пациенты» из Сливена и Балатакампа. По той же схеме, видимо, работали и все остальные подразделения «Единого мира», надзиравшего за этим жутким садком для разведения человеческих органов.
— Вы поддерживаете личные контакты с кем-нибудь из «Единого мира»?
— Никогда. Заказы на медикаменты я делаю при помощи компьютера. Таким же образом отсылаю в центр и отчеты о вакцинации и лечении больных. И связываюсь с техником, который через модем осуществляет обслуживание оборудования.
— Вы никогда не общаетесь с ответственными лицами «Единого мира»?
— Нет, никогда.
Миссионерка несколько секунд помолчала, потом снова заговорила:
— Вы думаете, между этими анализами и гибелью Гомун есть какая-то связь?
Я сомневался, следует ли ей еще что-нибудь объяснять.
— Сестра, я ни в чем не уверен. Возможно, система, какой я себе ее представляю, и существует, хотя это кажется невероятным… У вас есть карточка Гомун?
Сестра Паскаль порылась в железном ящике, стоящем на столе. Несколько секунд спустя она протянула мне маленький кусочек картона. При свете фонаря я прочел то, что в нем значилось. Имя, возраст, место рождения, рост и вес маленькой Гомун. Дальше — колонки букв и цифр. Слева — даты. Справа — как и от каких болезней лечили ребенка. У меня сжалось сердце от того, какие незначительные события заполняли жизнь обычной девочки из леса. То, что я искал, было напечатано мелким шрифтом, в самом низу. Группа HLA малышки Гомун: Aw 19,3 — В 37,5. У меня по коже побежали мурашки. Именно эти цифры стоили жизни юной ака.
— Луи, ответьте мне, эти анализы сыграли какую-то роль в убийстве девочки?
— Слишком рано делать выводы, сестра. Слишком рано…
Сестра Паскаль не мигая смотрела на меня блестящими, как булавочные головки, глазами. По выражению ее лица я понял, что до нее дошло, по какому принципу работала эта жестокая система. Ее губы нервно задрожали.
— Это невозможно… невозможно…
— Успокойтесь, сестра. Пока ничего нельзя утверждать, и я…
— Нет, замолчите… это невозможно…
Я попятился к выходу, выскочил под дождь и помчался в селение. Мои спутники как раз ужинали, расположившись у костра. Под навесом пахло маниокой. Меня пригласили поесть вместе со всеми. Я приказал собираться и сказал, что мы уходим. Немедленно. Мое распоряжение звучало кощунственно. «Большие черные» до смерти боятся темноты. Между тем мой голос и выражение лица свидетельствовали о том, что я не потерплю никаких возражений. Бекес и остальные нехотя согласились. Проводник проворчал:
— Ну и куда… куда мы идем, хозяин?
— К Киферу. На прииск ЦАГПО. Мне нужно застать чеха еще до рассвета.
41
Мы шли всю ночь. В четыре часа утра мы уже были вблизи шахты Отто Кифера. Я решил подождать рассвета. Все мы страшно устали и промокли до костей. Мы уселись по краям тропинки, даже не пытаясь спрятаться от дождя. Так и уснули, втянув головы в плечи и скорчившись. Сон навалился на меня так быстро, как никогда в жизни. Темная вспышка ослепила меня, я почувствовал сильный толчок, куда-то провалился, и меня накрыло серой пеленой.
В пять часов я проснулся. Остальные по-прежнему спали. Я тут же в полном одиночестве отправился к прииску. Найти его не составило труда: я шел по старой тропинке, протоптанной шахтерами. Деревья, лианы, кустарники штурмовали узкую дорожку, переплетая над ней тонкие яркие нити, лиственные кружева, узоры из воздушных корней. Наконец тропинка вывела меня на открытое пространство. Я вытащил из кобуры «Глок», проверил, заряжен ли он, и сунул пистолет за пояс.
Горстка людей, сидя в болоте, голыми руками разгребала грунт, потом просеивала его через большое решето. Эта работа в вонючей жиже требовала изрядного терпения. Старатели, устало глядя перед собой и еле шевеля руками, работали с самого рассвета. В их темных глазах читалось только отвращение к жизни и полное отупение. Некоторые кашляли и плевали в черную воду. Другие дрожали и то и дело хлюпали носом. Вокруг вздымались к небу стены величественного зеленого храма, наполненного криками птиц и хлопками крыльев. Над лесом, насколько хватало глаз, поднималось и ширилось золотое сияние, воспламеняя кончики листьев, плотную массу ветвей и лиан.
У истока ручья стояло несколько бараков. Из железных труб поднимался густой дым. Я повернул к логову Отто Кифера.
Это была другая поляна, покрытая красной грязью, окруженная лачугами и брезентовыми палатками. В центре над деревянным настилом была укреплена длинная широкая доска, вокруг которой сидело человек тридцать рабочих, пили кофе и ели маниоку. Кое-кто из них, не обращая внимания на гул генераторов и склонившись над приемниками, пытался слушать «Международное французское радио» или «Радио Банги». Над их головами роилась мошкара.
У входов в палатки горели костры. На них жарились обезьяны, их шерсть трещала и издавала невыносимый запах падали. Гревшиеся у огня люди тряслись от лихорадки. Некоторые натянули на себя кучу рваной и мятой одежды: куртки, свитеры, дождевики. На ногах у них были непарные сандалии, сапоги, мокасины, разорванные спереди и напоминавшие открытую пасть крокодила. Многие рабочие, наоборот, сидели почти голые. Я заметил тощего человека в просторном бирюзовом одеянии, на голове которого красовалась коническая прическа с косичкой, на китайский манер. Он только что рассек шею муравьеда и аккуратно сливал в миску кровь животного.
Жизнь здесь состояла из противоречий: рядом существовали надежда и отчаяние, нетерпение и беззаботность, усталость и возбуждение. Всеми этими людьми владела одна и та же несбыточная мечта. Не в силах расстаться со своими желаниями, они положили всю жизнь на то, чтобы изо дня в день ковыряться в красной грязи. Я в последний раз окинул взглядом лагерь. Никаких следов хоть какого-нибудь транспортного средства. Все эти люди были заложниками леса.
Я подошел к столу. Несколько человек медленно подняли головы и посмотрели на меня. Один из них спросил:
— Тебе чего, хозяин?
— Мне нужен Отто Кифер.
Человек взглядом указал на лачугу из листового железа. Над ней висела табличка: «Правление». Дверь была приоткрыта. Я постучал и зашел внутрь. Я был совершенно спокоен: рука сжимала рукоятку «Глока».
Мне открылась мирная картина. Высокий, мертвенно бледный человек пытался починить видеомагнитофон, стоявший на древнем телевизоре в корпусе из дерева и металла. На вид мужчине было лет шестьдесят. Он носил такую же, как у меня, шляпу из плотной ткани цвета хаки — с дырочками, отделанными металлом, — и грязноватую майку. На поясе у него висела пустая кобура. У него было длинное, костистое, рябое лицо, прямой острый нос, тонкие губы. Он поднял на меня тускло-голубые, выцветшие, невыразительные глаза:
— Привет. Чего надо?
— Вы Отто Кифер?
— Клеман я. Вы в видеомагнитофонах понимаете?