Ники резко перестал зевать, когда за его новым хозяином и хозяйкой закрылась дверь. Он закинул руки за голову и хмуро посмотрел в потолок. Мэгс убьет его, если он не принесет хоть что-нибудь в течение следующих дней. И, следовательно, не будет денег для матери.
Но ему было, в конце концов, только десять лет. Час был поздний: больше двух ночи. И сон сморил его.
Она пахла, как сад, подумал он, уплывая, прочь в сновиденья. Или ему представлялось, что так пахнет сад. Хозяин, на самом деле, тоже мягок, хотя и смотрит строго. Но она, ко всему прочему, еще и пахнет, как сад.
***
Граф Лайл взял подсвечник у жены и поднял его высоко, чтобы осветить путь назад в главную часть дома, к их собственным комнатам.
Эстель повернулась к нему лицом, когда они вошли в ее гардеробную. Он посмотрел в ее ласковые светящиеся глаза. Из них ушло холодное презрение.
– О, Алан, – сказала она, – как мое сердце тянется к этому ребенку. Бедная маленькая сиротка, нет никого, кто бы любил его, обнимал и укладывал ночью в кровать.
– Вы все это проделали весьма успешно несколько минут назад, – ответил он.
В ее глазах стояли слезы.
– Он такой худенький, – причитала она. – И так напуган. Спасибо тебе, Алан, что с таким пониманием, по-доброму, отнесся к нему. Он не ожидал этого.
– Я не думаю, что он много знает о мягкости или любви, – ответил он.
– Он не должен работать, – упорствовала она. – Он должен играть. Он должен быть беззаботным.
Мужчина улыбнулся.
– Дети не могут играть все время, – сказал он. – Даже дети нашего сословия берут уроки. Миссис Эйнсфорд не утомит его. Если вы боитесь этого, то поговорите с нею завтра.
– Да, – согласилась она. – Поговорю. Как вы думаете, сколько ему лет, Алан? Он не знал, что ответить, когда я спросила его.
– Я думаю немного старше, чем кажется, – предположил он. – Я посмотрю, что могу сделать, Эстель. Мне нужно навести кое-какие справки.
Ее лицо прояснялось. Она улыбнулась ему.
– Для Ники? – спросила она. – Вы сделаете что-то для него? Правда, Алан?
Он кивнул и дотронулся до ее щеки подушечками пальцев так, как касался ребенка несколько минут назад.
– Спокойной ночи, – мягко сказал он, потом взял одну свечу и вошел в собственную гардеробную.
Он бесшумно закрыл за собой дверь.
Эстель посмотрела на закрытую дверь перед тем, как начала раздеваться сама, предпочитая не будить горничную. Она тут же пожалела, что не принесла извинения мужу за то, что назвала его мраморной статуей. Он не такой. У него были чувства. Он проявил их по отношению к Ники. Но что толку в извинениях? Даже если бы в этот раз она назвала его не таким, хотя, по сути, близким к истине словом, то все равно оставались сотни других сравнений, которые она могла выпалить в ответ на его обвинения. Его слова и подозрения были непростительны.
Десять минут спустя она устроилась на кровати и постаралась не думать о предыдущей ночи. Так или иначе, в скором времени ей предстоит привыкнуть к этому одиночеству. В любом случае ей нужно поспать. Было очень поздно.
Но прежде, чем она нашла удобное положение, чтобы заснуть и отключить свой ум, дверь гардеробной открылась и закрылась, и она поняла, что, в конце концов, не будет одинока. Во всяком случае – пока.
И как только он лег на кровать рядом с ней и коснулся лица одной рукой, чтобы в темноте его губы могли отыскать ее, она поняла, что он больше не сердится на нее. Она положила руку на его мускулистую грудь и открыла губы навстречу его страждущему языку.
***
В течение недели до начала рождественских праздников и прибытия гостей, Эстель чувствовала себя счастливой, занимаясь приготовлениями. Для нее не было большой проблемой дополнительно ходить по магазинам. Ведь не она мыла дом сверху донизу и растапливала камины в спальнях, или заменяла постельное белье и вообще занималась подготовкой комнат к приему временных жителей. И не она готовила еду и пекла.
Но Эстель отдавала распоряжения миссис Эйнсфорд о распределении комнат и согласовывала с поваром меню. И за день до приезда своих родителей, свекрови и нескольких других родственников, она настояла на украшении гостиной венками падуба, ленточками и связками омелы.
Граф был призван на помощь и, в общем, рисковал исколоть себе все пальцы до кости. Он выражал недовольство, держа падуб, прикрепляя его и перемещая, в то время как Эстель стояла посередине комнаты, прижав палец к подбородку, и давала указания.
Но в его недовольстве не прослеживалось гнева. С той ночи, как они вернулись с концерта, они больше не ссорились. И Эстель, казалось, была счастлива, находиться дома, взволнованная ожиданием Рождества. Она часто улыбалась ему. И Алан грелся в ее улыбках, обманывая себя, что это он, а не предпраздничное время пробудило их отношения.
– О, бедный Алан, – сказала она со смехом после одного особенно громкого восклицания, потому что он уколол палец листом падуба. – Как думаешь, сможешь выжить? Давай я лучше поцелую, если ты спустишься ко мне.
– Я – мученик во имя добра, – сказал он, не оглядываясь через плечо, иначе он заметил бы ее румянец, когда она поняла, что сказала.
Омелу перемещали раза три, пока та не очутилась на том месте, которое устраивало Эстель. Это место оказалось не над дверью. По некоторому размышлению она решила, что все смертельно устанут от целования друг друга, а Альма – кузина Алана, которой только семнадцать, со всей взбалмошностью, свойственной ее возрасту, будет весь вечер бегать то в комнату, то из нее. И не над фортепиано – тогда целовались бы только музицирующие.
– Вот так правильно, – сказала она, стоя под последним местом размещения омелы – с одной стороны камина. – Идеально! – она улыбнулась мужу, и он улыбнулся ей в ответ, сцепив руки за спиной. Но он не поцеловал ее.
***
Эстель всегда находила предлог, чтобы видеть Ники каждый день.
– Миссис Эйнсфорд просто отчается сделать из мальчика приличного слугу, – предупредил ее граф за завтраком однажды утром, когда ребенок зашел в комнату, неся ему газету, – если ты будешь продолжать каждый раз, когда он появится, упорно обнимать его за плечи, шептать на ушко и целовать в щечку.
Бедную экономку, наверное, хватил бы удар, если бы она узнала, что ее хозяйка каждую ночь носит кружку шоколада в комнату ребенка, когда тот уже лежит в кровати.
Но он не запрещал ей делать это. По вполне эгоистичным причинам, как признавался он сам себе. Эстель была счастлива оттого, что в доме появился ребенок, и так или иначе ее счастье распространялось и на него тоже, как будто только от него зависело спасение маленького мальчика-трубочиста от жизни, полной тяжелой работы. Она улыбалась ему, и для него сияли ее глаза. Эстель одаривала его нежностью днем, и страстью – ночью.
И, тем не менее, граф Лайл проверил, насколько правдивой оказалась история его нового слуги. Во время беседы с трубочистом он узнал, что Ники, конечно, вовсе не сирота, что у него, по крайней мере, есть мать, а возможно, и отец, и вероятно несколько братьев и сестер болтаются где-нибудь в трущобах Лондона. Трубочист рассказал, что мать мальчика заплатила за его обучение, и пожал плечами, когда граф подверг сомнению сей факт. Мастер предположил, что кто-то, наверное, дал ей денег. Он не знал кто, и почему это должно его заботить?
Мать мальчика не пришла возражать, что у ее сына прервалось обучение.
Вообще никто не пришел. Граф старался не вникать в дальнейшие подробности. Он решил не расспрашивать ребенка, не ставить его перед лицом собственной лжи. Ладно бы, соврал в начале. Но потом?
Неужели Эстель действительно верила, что мальчик искал воду и заблудился? Да, несомненно. Она верила. Она видела перед собой только худого и плачущего сироту, одиноко стоящего в темноте.
Граф все еще ничего не предпринял по этому поводу спустя пять дней после инцидента. Но на пятый день поздним утром, зайдя в свой кабинет, он застал Ники возле своего стола. Мальчик посмотрел на него широко раскрытыми и испуганными глазами.
– Доброе утро, Ники, – сказал граф, закрывая за собой дверь.
– Я принес почту, – пропищал мальчик, указывая на маленькую стопку на столе и продвигаясь бочком к двери.
Лорд Лайл остался на месте, окинув глазами рабочий стол. Его руки, как всегда, были сцеплены за спиной.
– Где она, Ники? – в конце концов, спросил он.
– Что? – невинные глаза ребенка уставились на него.
– Крышка чернильницы, – подсказал граф. – Серебряная крышечка.
Его светлость протянул руку ладонью вверх. Ребенок посмотрел на руку и поднял глаза навстречу спокойному взгляду хозяина. Он медленно поднял кулачок и, разжав его, положил в протянутую ладонь графа, пропавшую крышечку.
– Я только разглядывал ее, – оправдывался мальчик.
Его светлость протянул руку ладонью вверх. Ребенок посмотрел на руку и поднял глаза навстречу спокойному взгляду хозяина. Он медленно поднял кулачок и, разжав его, положил в протянутую ладонь графа, пропавшую крышечку.
– Я только разглядывал ее, – оправдывался мальчик.
– И сжал в кулаке, когда я вошел?
– Я испугался, – ответил ребенок, опустив голову и уткнувшись подбородком в грудь. Он начал всхлипывать.
Лорд Лайл прошел к своему столу и сел.
– Подойди сюда, Ники, – приказал он.
Мальчик подошел и встал перед столом. Его рыдания больно было слышать.
– Сюда, – направлял его граф. – Подойди и встань передо мной.
Ребенок приблизился. Граф протянул ему носовой платок.
– Вытри глаза и высморкайся, – посоветовал он. – И больше никаких слез. Ты понял меня? Мужчины не плачут, кроме исключительных обстоятельств.
Мальчик повиновался.
– А теперь, – сказал граф, беря скомканный носовой платок и положив его на край стола, – посмотри на меня, Ники. Мальчик поднял глаза на лорда. – Я хочу, чтобы ты рассказал мне правду. Пожалуйста, только правду. Ты хотел взять крышку чернильницы?
– Я думал, что вы не будете по ней скучать, – помолчав, ответил мальчик.
– Ты брал что-то еще, с тех пор как живешь здесь?
– Нет. – Ники умоляюще смотрел на графа и отрицательно мотнул головой. – Я ничегошеньки не брал.
– Но собирался взять несколько дней тому назад? Ночью, когда мы застали тебя в холле.
Глазам его светлости предстала правда. Ники повесил голову.
– Ничегошеньки больше, – повторил он. – Ничего, по чему бы вы скучали.
– Что ты делаешь с тем, что воруешь Ники? – спросил граф.
– Я ничего не крал прежде, – прошептал ребенок.
Граф решительно протянул руку, взял его за подбородок и поднял вверх.
– Что ты делаешь с тем, что воруешь Ники?
Мальчик сглотнул.
– Продаю, – ответил он.
– Тогда у тебя где-нибудь находится куча припрятанных денег, – предположил граф. – Может, в том небольшом свертке?
Ники потряс головой.
– Я не получаю никаких денег, – сказал он.
Граф всмотрелся в испуганные глаза и нахмурился.
– Человек, которому ты продаешь, – продолжил допрос его светлость, – это тот человек, который отдал тебя в ученики к трубочисту?
Ники вытаращил глаза, потом кивнул.
– Кто получает деньги? – спросил граф.
Некоторое время мальчик молчал.
– Кое-кто, – в итоге прошептал он.
– Твоя мать, Ники?
– Мама мертва, – быстро сказал мальчик. – Я из приюта.
Тон графа был требователен, однако не груб.
– Твоя мать, Ники? – повторил он свой вопрос.
Мальчик поднял на хозяина глаза, взгляд которых говорил, что ребенок старше, чем выглядит.
– Па… ушел, – сказал ребенок. – Мэ… взял меня и Элси накормить. Он сказал, что мы много чего будем иметь, если я сделаю это.
В конце концов, граф отпустил подбородок Ники. Он выпрямился на стуле, оперся локтями на стол и прижал пальцы ко рту. Мальчик стоял перед ним, шаркая ногой по ковру, с опущенной головой.
– Ники, – наконец вымолвил лорд Лайл, – мне нужно знать имя этого мужчины и где его можно найти.
Мальчик отрицательно покачал головой. Граф вздохнул.
– Тогда адрес, где проживает твоя мать, – сказал он. – Она, может быть, волнуется за тебя. Мне следует поговорить с нею. Ты скажешь мне, где ее можно найти. Не сейчас. Немного позже. Я хочу спросить тебя кое о чем. Посмотри на меня.
Ники так и сделал.
– Тебе нравится ее светлость? – задал вопрос граф.
Ребенок кивнул. И так как, казалось, от него ждали ответ, он произнес:
– Она красивая. – И когда его хозяин не проронил ни слово, продолжил. – И хорошо пахнет.
– Ты хочешь, чтобы она узнала, что я обнаружил тебя с серебряной крышечкой в руке? – спросил граф.
Ребенок мотнул головой.
– Я тоже, – уточнил граф. – В этом мы с тобой сходимся. Как думаешь, что она сделает, если узнает?
Ники сглотнул.
– Она будет плакать, – предположил он.
– Да, будет плакать, – согласился граф. – Очень сильно и очень горько. Она не узнает об этом, Ники. Но если это повторится снова, наверное, тогда ей следует узнать. Возможно, в следующий раз тебя обнаружит именно она. Я не хочу, чтобы это произошло. Для меня в жизни нет никого и ничего важней, чем ее светлость. Ты знаешь, что такое обещание?
Ребенок кивнул.
– Ты сдержишь свое обещание?
Еще один кивок.
– Тогда ты можешь посмотреть мне в глазу и обещать, что никогда не украдешь снова, независимо от того, насколько это вещь маленькая и независимо от того, насколько сильно по ней будут скучать? – Лорд Лайл серьезно и неотрывно смотрел в глаза ребенка, когда тот поднял голову.
В ответ – еще один кивок.
– Пожалуйста, Ники, скажи на словах.
– Да, дяденька, – прошептал он.
– Молодец. А теперь ступай.
Но прежде, чем ребенок развернулся, чтобы уйти, граф протянул руку и потрепал его по волосам.
– Я не сержусь на тебя, – сказал он. – И ты должен помнить, что мы теперь сообща делаем ее светлость счастливой.
Он убрал руку, и ребенок бесшумно покинул кабинет. Лорд Лайл еще долго смотрел на дверь.
***
Эстель была не сильно довольна своим кольцом, когда пришла к ювелиру, чтобы забрать его. Оно, конечно, было очень красивое, но ей подумалось, что если бы два года назад Алан надел ей на палец именно это кольцо, она не назвала бы его «Вифлеемской звездой». Алмаз совсем не походил на звезду в ночном небе. И она не понимала почему. Ведь он был не больше и не меньше чем тот, и все же этот алмаз смотрелся несколько вызывающе. Как будто ему было неуютно среди сапфиров.
Но не важно. В конце концов, она и не ожидала, что кольца будут идентичны. Не могло существовать никакой замены для первого. Это кольцо, возможно, справится со своей предстоящей задачей. Она отвезла его домой и убрала к остальным подаркам.
На следующий день начнут прибывать гости. Эстель увидит своих родителей в первый раз за шесть месяцев. Она скучала по ним. Кое-кто приедет в тот же самый день, а остальные – в течение последующих нескольких дней. И наступит Рождество.
Она собиралась наслаждаться этим Рождеством, как никаким другим в ее жизни. Возможно, это будет ее последнее Рождество, проведенное вместе с Аланом. Во всяком случае, последнее, пока они, действительно, муж и жена. И хотя ее подташнивало от подступающей тревоги, когда она начинала думать о том, что случится, когда праздник закончится, и мама с папа заговорят о возвращении домой. Ей не следует думать об этом.
Эстель хотела запомнить это Рождество.
***
Граф Лайл был доволен кольцом не больше жены. Как только он увидел его, то понял, что оригинал кольца имел девять сапфиров. Потому что восемь совершенно не так смотрелись на ободке кольца. И они совсем не были похожи на ночное небо с единственной звездой, сияющей в центре.
Но не важно. Никакая копия не могла сравниться с «Вифлеемской звездой», а это кольцо было прекрасно. Возможно, она поймет, что кольцо не означает замену, а наоборот – это что-то совершенно новое. Возможно. Он захлопнул небольшую бархатную коробочку и носил ее при себе целый день.
***
Между тем Ники по нескольким причинам чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, что с ним сделает Мэгс, когда доберется до него? Во-вторых, что с ним сделает его новый хозяин, если опять застукает за воровством? У Ники было неприятное предчувствие – наказывать его будут не ремнем – это он еще бы вынес. Для начала господин вынудит его смотреть ему в глаза, а это будет похуже любой порки. Как оказалось, хозяин был не таким уж мягким и наивным.
Потом, конечно, есть мать. И Элси. Сыты ли они? Заботится ли о них Мэгс? Он знал, что делал Мэгс, чтобы помочь женщинам выжить. Правда, Элси еще слишком мала. Ники не знал, что его ожидает, бросая своим поступком семью на волю судьбы. Ни о каких деньгах речи не велось на его новом месте. Вдоволь одежды и еды – да, и очень легкая работа. Но никаких денег.
Был, конечно, блестящий шиллинг, который дала леди в первую ночь, когда принесла чашку шоколада. Ники никогда не видел так много денег сразу. Но он не мог отдать шиллинг матери.
Он нужен был ему самому.
И вот он вернулся к самой неприятной проблеме. Это кольцо и этот алмаз, находившиеся, как всегда, между поясом бриджей и кожей, чуть ли не прожгли дырку в его животе. Теперь он не мог продать их Мэгсу. Тогда получится, что он нарушит свое обещание. Хотя эти вещи были уже украдены к тому моменту, когда господин заставил его посмотреть ему в глаза и дать слово больше не воровать. И все-таки он никогда прежде не задумывался о том, чтобы сдерживать обещания.
И он не мог вернуть кольцо с алмазом в комнату леди, хотя думал о таком повороте дел. Потому что она рассказала бы хозяину, и тот узнал бы правду. А он был действительно строгим. И он не бил бы и даже не ругал. Он смотрел бы на него теми глазами. И мог бы даже снова положить руку ему на голову и заставить испытать чувство вины.